***
— Так, а можно ещё раз уточнить, нахуя мы это делаем? — не унимался Родион, держа в руках кольцевую лампу и бутылку газировки. Дуня, докрашивающая губы красной помадой, закатила глаза: — Что именно тут непонятно? Мы. Снимаем. Тикток! — То есть просто танцы уже не в моде? — Это повы! Это другое! — кинув в брата кисточку для макияжа, рассмеялась девушка. Компания подростков оккупировала всю детскую площадку: на скамейке сидела Оля Ларина, рисующая вторую стрелку (девушка сразу предупредила, чтобы никто к ней не лез, ибо если она опять сделает криво, то всем пиздец); возле вынесенного из дома большого зеркала стоял Вова Ленский, отчаянно пытающийся завязать никак неподдающийся галстук, парень весь извертелся, но все манипуляции грядили поражением; на качеле сидела Таня Ларина, которая просто наслаждалась моментом, разглядывая своих одноклассников с улыбкой. Её пышное голубое платьице развевалось от порывов холодного ветра, и Раскольникова, стоящая поодаль, запечатлела этот кадр на полароид. На карусели крутились сразу четыре человека: Петя Верховенский, Коля Ставрогин, Саша Чацкий и Лёшка Молчалин. Весь наряженный квартет обсуждал долгожданные каникулы и планы на них. Картина была и правда шикарной: подростки, разодетые в костюмы а-ля 19 век, вышли в свет и теперь собирались творить искусство, комментируя это так: «В тиктоке тоже должен быть адекватный качественный контент!» — Сука, я искренне надеюсь, что эта хуйня отмоется, — ругалась Раскольникова, поливая корсет на своём платье искусственной кровью. — Родя, ты взял топор? — Спрашиваешь ещё, — широко улыбнулся юноша, мельком показывая небольшого размера топор, висящий на внутренней петле пальто. Ленский, наконец сумевший совладать с тонким куском ткани, радостно воскликнул: — Да! Я готов! — Отлично, бери и лей на себя, — Дуня отдала товарищу флакончик с искусственной кровью, купленный в фикспрайсе за сто рублей. — Только осторожно, есть шанс, что она не отмоется. — От кожи или от одежды? — Возможно, ото всего. Вова неоднозначно взглянул на багровую жидкость и равнодушно пожал плечами. Ветер красиво колыхал его смоляные кудри, отросшие по плечи, и если бы он надел платье, в котором, например, сейчас была Оля, он бы был самый видной девицей на этом районе! Но парень посмеялся с этих мыслей, забив у себя в голове заметку: забрать платье себе. — Музыка готова? — прикрикнул Верховенский, спрыгивая с карусели. — Сейчас звук найду, — улыбнулась Оля. Петя кивнул и повернулся: — Ты чо делаешь? Ставрогин убрал телефон в карман, пока странная улыбка расплывалась на его хитром лице. — Задницу твою фоткал, а что? — Ну так сказал бы, я б позировал! — засмеялся Петя, потрепав тёмные волосы Коли. — Тебе делать нечего, как фотографировать мою пятую точку? Ставрогин закатил глаза, притянув Петю к себе. Слегка обнял и улыбнулся, с удовольствием замечая, как краснеет лицо шатена. — Ты чего такой добрый? Коля драматично приложил руку к сердцу: — То есть я… злой? — Нет, я просто- — Я… плохой? — Ой, ты ещё слезу пусти! — оттолкнув от себя смеющегося Николая, Петя, показав тому язык, пошёл к старшей Лариной, чтобы уточнить кое-какие детали. Процесс шёл полным ходом, и создавалось впечатление, что тут не видео в тикток собрались снимать, а самый настоящий исторический сериал, где главной темой являются убийства. Ребята договорились об этой съёмке неделю назад, а потому успели тщательно подготовится: раздобыть наряды, нужную атрибутику, придумать идею, найти локацию и самое главное — выбрать подходящую песню. Подростки подошли к этой затее серьёзно, и дело оставалось за малым: отснять нужный материал и не ржать в кадре. На них порядком косились прохожие, но кто они такие вообще, чтобы обращать на них внимание и смущаться? Эту жизнь надо жить ярко! Надо блистать и показывать всему миру, что вот они мы, десятиклассники из физмата, способные свернуть горы, а потому никакое общественное мнение было не в силах помешать их творчеству. Когда Оля наконец нашла нужный им звук и радостно взвизгнула, то все встрепенулись, поправили свои одеяния и приступили. — Так, Таня, ты беги туда, но ты должна споткнуться! Реалистично, а не так, будто тебе захотелось прилечь! — Раскольникова с главенствующим видом отдавала указания. Родион, нажав на красную кнопку, махнул рукой. Зажглась вспышка, и песня заиграла. Через пару секунд Вова начал неистово хохотать, согнувшись чуть ли не пополам, казалось ещё немного, и его чёрные вихри коснуться сырой земли. — Извините, извините, ради Бога! — сквозь новые потоки смеха, закашлялся парень. — Ты, блядь, охуел такой кадр запороть? Тебе ясно сказано было, не! Ржать! — возмущалась Дуня, чей выход ещё не скоро, поэтому девушка наблюдала за происходящем на «площадке», стоя рядом с оператором, роль которого гордо досталась Разумихину Димочке. — Так сложно просто не смеяться?! — Сама попробуй, блин, — никак не успокаивался поэт. И таких моментов ещё было куча: все хохотали, понимали, насколько глупо они выглядят со стороны, но таки знали — на видео это будет круто. Оля уже в пятый раз бежала вдоль деревьев, стараясь выдавить из себя как можно более испуганный вид, но как тут можно актерствовать, когда на фоне Володя, отыгравший свою партию, танцует под инстасамку? Петя же умудрился упасть так реалистично, что даже кровь из его колена лилась настоящая. Дублей было много, запоротых моментов ещё больше, но то удовольствие, которое друзья получали от происходящего (в том числе и их очень красивого внешнего вида), опережало все это в разы. На улице начало постепенно темнеть и даже похолодало. На этот случай Верховенский, который всегда заботился обо всех, прихватил термос с горячим малиновым чаем. — И как это отмывать? — попытка оттереть остатки красителя с лица не увенчалась успехом, и Таня вздохнула. Дуня задорно пожала плечами, просматривая уже получившиеся мини-отрезки. На качелях разместились воркующие Саша и Лёша, причём второй активно предпринимал всяческие попытки обнять Чацкого, отчего Ларина младшая умилялась и даже тайком сфотографировала этих голубков. — Эта рубашка хоть идёт мне? — ворчал Молчалин, рассматривая испачканные в грязи и краске пышные рукава. Саша тепло улыбнулся: — Очень. Ты вообще в этом костюме выглядишь очень… — Сексуально? — Лёша поиграл бровями и засмеялся. — Именно. В песочнице уселись Вова и Дима, уместив свои пятые точки на какой-то гнилой доске. Парни глупо шутили, и, кажется, отлично проводили время, совсем позабыв о своём внешнем виде. Ленский, к слову, продрог насквозь, и даже две чашки ароматного чая не смогли согреть его полыхающую душеньку, тепло которой передавалось на тело лишь в самые особенные моменты. Но вот так гулять с друзьями было гораздо веселее, чем сидеть дома. Да, останься он в своей комнате, он бы мог написать стих или посмотреть ещё одну серию ситкома, но тогда бы он не увидел счастливых лиц своих товарищей, ставших ему второй семьёй, где его всегда ждут и любят. Останья он дома, он бы не услышал беззлобных руганий Дуни, не увидел бы коммуникабельность Тани, не начал бы шипперить пары Ставровенский и Молчацкий, не смог бы надеть этот тёмный сюртук и не принял бы участие в по-настоящему классной съёмке. Это вам не WAP на остановке танцевать! — Ребята, гляньте, что получилось, — окликнула всех Раскольникова. Девушка стояла возле скамьи, а в её лице читалось что-то счастливое, что Вова не смог не отметить. Все собрались вокруг неё. В ту же секунду площадка залилась хохотом, только на этот раз смеялась Оля. — Ой, святые Ленины, почему я так смешно бегаю? — Ты на меня посмотри, особенно, как я упаду, — усмехнулся Верховенский. — Кстати, как твоё колено? — Жить буду. — А кровь как настоящая, — подметил Ставрогин. — Вот только настоящая кровь отмоется, — буркнул Лёша, — а эту надо белизной, походу. Время перевалило за девять вечера, и улица опустела, только ребята и остались, сидя на большой карусели и обсуждая смешные моменты. Саша, зачем-то притащивший свечку, зажёг её и поставил посередине, аргументировав это тем, что у них будет что-то типа «лагерного огонька». Красный воск стекал мелкими струйками, а огненный язык отражался искрой в их уставших, но задорных глазах. — Тебе, кстати, как вообще эта идея в голову пришла? — спросила Таня Ларина, спрятав руки в карманы пальто, — кровопролитие, 19-й век, богатая семья. Это же очень здорово! Из тебя бы получился хороший сценарист или режиссёр. — О, благодарю вас, Mademoiselle Larina, — поклонилась, как смогла, Раскольникова. — Знаешь, я и сама не знаю. Просто начинаю снимать, листаю звуки, и идеи сами ко мне приходят. Как будто что-то щёлкает, и вот так бац! И сразу в голове сюжет появился. А по поводу профессии… Знаешь, думаю это неплохая идея. Вот только кому нужен режиссёр с профильным классом физмат? Там же, наверное, нужно литературу сдавать, общество… Это по Вовиной части. Ленский скривился: — Не люблю обществознание, слишком много материала заучивать, поэтому я сдавал иностранный и литературу. (а типо на литру не много учить ага) — А кем ты хочешь быть? — улыбнулся Молчалин. — Расскажи им, Вов! — воскликнул Саша, подначивая своего приятеля к рассказу. — То есть наша идея пойти на трассу уже не актуальна? — Оля, обиженно закатав губу, рассмеялась. Вновь раздался звонкий смех. — Это на тот случай, если всё пойдёт по пизде. А вообще, я думал поступать на лингвиста, но я как-то посмотрел, что там историю надо сдавать… А история — это сплошной пиздец. Даже страшно думать, учитывая то, что я, мягко говоря, хуи пинал на уроках нашей многоуважаемой Лилии Сергеевны. — В смысле историю? — Родион, до этого сидевший спокойно, вскинул голову к небу. — Господи, за что? За что?! — Этот дурак тоже хотел на лингвистический, — махнула рукой Раскольникова, хохотнув. — А ты Лёш? Молчалин развёл руками: — В душе не ебу зачем пошёл в десятый. Не знаю ничего о своём будущем, просто… — парень замялся, стараясь подобрать нужные слова, чтобы изъясниться, — в этом мире так много профессий! Как подростку, у которого жизни то ещё толком не было, можно выбирать? Это сложно. Все молча согласились, ибо в словах одноклассника действительно крылась правда. — А я бы хотела открыть свой книжный магазин, — мечтательно вздохнула старшая Ларина. — Вы только представьте себе эту атмосферу, эту эстетику. И сделать все в таких бежевых оттенках, чтобы получать удовольствие от golden hour. — Это очень здорово, Таня! Если я не сдам экзамены, то считай, уборщица у тебя уже есть, — хохотнула Раскольникова, с теплотой глядевшая на одноклассницу. Их взгляды встретились, и Таня широко улыбнулась: — Почему именно уборщица? Будешь консультантом, это, между прочим, не хухры-мухры. Дуня подняла руки в сдающемся жесте и опять рассмеялась, показывая свое соглашение. Тепло, разливающееся от одного только слова этой юной девицы, было до того потрясающим, что Раскольникова точно поняла: «Они должны стать подругами и открыть свой книжный магазин!» — но озвучивать она эту идею пока что не стала, только хитро улыбнулась своим мыслям и опять начала смотреть на маленький оранжевый огонёк. — Я кушать хочу, — вставил свои пять копеек Ленский. — Иди нахуй, Вов! — воскликнул Родион. — После этой фразы ничего хорошего ждать не стоит, сходили уже один раз до магазина! — Мы сейчас не в школе! — Ага, но мы буквально все в крови, а наша одежда грязная и, кажется, пахнет, — усмехнулась Оля. Светлые кудряшки у лица также испачкались красителем, но девушка смирилась с тем фактом, что по приходу домой проведёт в душе часа два точно. Некогда белоснежные перчатки также стали багровыми, а в некоторых местах порвались. — И что делать будем? — Мы никуда не пойдём, — покачала головой Раскольникова, — вот был бы сейчас с нами Женька, он бы смог тебя отговорить. Кстати, напомни, что с ним? — К нему бабушка приехала. — Был бы он сейчас с нами, думаю, из него бы вышел самый красивый помещик. У него даже внешность такая… Аристократичная, повезло же тебе, Вова, — хитро ухмыльнулась девушка, а поймав на себе недоумевающий взгляд товарища, подмигнула тому. — Что? — Володя, который только-только заливался смехом, внезапно оробел: на щеках появился лёгкий румянец, а глаза, задорно мигающие — забегали. — Ой, вот только давай без пиздежа, все знают какая у вас там «дружба», — засмеялась Оля. — Передруг-недопарень. Вова вскинул бровь в удивлении: — Чего?! Их спор, который начинал возрастать с каждой секундой, и каждая сторона готова доказывать обратное, был прерван подъехавшим к двору полицейским бобиком, мигалка на котором ярко светилась и звенела. Оттуда вышли два работника правоохраны, и ребята переглянулись, а заметив, что они следуют к ним, невольно сжались. Вова уставился на Олю, а та покачала головой и двумя пальцами стукнула по шее — трезва. — Здравия желаю, лейтенант Лермонтов, — мужчина отсалютовал, и, засунув руки в карманы, окинул всю шайку насмешливым взглядом. — Пьём? — Здравствуйте, нет, — лихая улыбочка моментально стерлась с лица Раскольниковой, и та встав, выпрямилась. — А в чём проблема? — Что с Вашим внешним видом, юная леди? — А что с ним… — вспомнив, что да как, девушка тихо выругалась, но вовремя осознав, что они не в том положении, чтобы спорить, улыбнулась и вежливо продолжила: — Господин Лермонтов, мы снимали видео, и кровь не настоящая. Вам не о чем волноваться. — А я и не волнуюсь, будьте добры, пройдите с нами, — указав рукой к «грузовику», попросил мужчина. — Зачем? — Объяснять это будете в отделении. Нам жаловались, что вы шумите тут, приезжаем, а у вас тут какой-то… карнавал, — выделил последнее слово с каким-то несуразным отвращением, и Дуня изумилась. — Это всё для съёмок, — добавил Володя. — А вы, мадемуазель, — переведя взгляд на Ленского, полицейский сощурился, — или молодой человек… Ну и молодёжь пошла. Вова, хотел было начать возмущаться, но почувствовал болезненный пинок в голень, и в удивлении повернулся к Саше: тот укоризненно покачал головой, как бы говоря: «Не вздумай» — Чацкий же, в свою очередь, кидал частые взволнованные взгляды на Лёшу, который, кажется, имел способность оставаться спокойным в любой ситуации. Молчалин сидел, посматривая то на Сашеньку, то на господина Лермонтова, усы которого, как подметил юноша, были неровно подстрижены. — А Вы француз? — глупая улыбка расплылась на лице Молчалина. Лейтенант устремил к нему свой грозный взор и хмыкнул: — Что? И Лёша, как главный фанат «Союза Спасения», который пересматривал раза три точно, забив на вопрос мужчины, прищурил глаза и вообразил себя Муравьёвым-Апостолом: — А по какому закону нас наказали? Вова прыснул. — Высочайшая воля и есть закон. А теперь собираемся. — Хоро-о-ош, — улыбчиво протянул Лёша, но с места не двинулся. — Я понять не могу, почему, лейтенант, из-за чего нас хотят увезти? На каком основании? — Шум и неподобающий внешний вид, — отчеканил полицейский. — Мы не шумели, — разглагольствовать Дуне не позволил свисток, в который свистнул второй коп, стоявший возле автомобиля. Девушка зло покосилась на него, но промолчала: спорить смысла больше не было. Она молча кивнула своим друзьям, и, гордо вскинув подбородок, побрела к бобику. Когда всех усадили и плотно захлопнули заднюю дверь, машина двинулась, но уже без сигналки. Подростки, улыбаясь, переглядывались. Улыбка была то ли обреченной, то ли от получаемого адреналина. В маленьком кузове, куда их посадили, не было света, и ехали ребята в кромешной тьме. Единственное, что разбавляло эту, казалось, напряжённую атмосферу, была музыка, с помехами доносящаяся из динамиков. — Ммм, доля воровоская, — завыл Молчалин, и друзья тихо посмеялись. Никто толком не понял, во что они влипли, а смех продлевает жизнь. Поэтому нервничать не хотелось ни одному из ребят.***
— Если вас никто не заберет в течении трёх часов, то придётся отпустить вас только к утру, — доложила женщина, одетая в строгую голубую рубашку. Взгляд её был раздражительным и усталым. Ребята кивнули, и она удалилась, давая время на раздумья. — Пиздец, — выдохнул Родион, оглядывая тесную комнатушку: белые стены, какие-то дипломы и награды, железный шкафчик в углу и простенький стол с календариком. — Родителям звонить никто не будет, так? — получив негласное соглашение, Ленский достал телефон из кармана куртки, пару раз клацнул по экрану и поднёс к уху. — Бери… Бери… Алло, Жень, ты не сильно занят? А когда через полчаса ожидания в кабинет зашёл ничего не понимающий Онегин, который приехал сразу же после того, как Вова попросил, то все немного расслабились. Тот смерил друзей осуждающим взором, про себя назвал их идиотами и пошёл на переговоры с полицейским. Через несколько минут все стояли на улице и смеялись с этой ситуации. — Почему, когда меня нету, вы успеваете найти приключений на свои задницы? — ворчал Онегин, подходя к чёрному авто. Машина пиликнула, и парень развернулся. — Сейчас вы сядете и объясните мне, как так получилось, что мне пришлось вас из обезьянника вытаскивать. Машина тронулась, но эта поездка выдалась куда более спокойной, нежели прошлая. — Ну? — Чур Володя объясняется, — протараторила Оля Ларина, виновато улыбнувшись своему другу. Ленский закатил глаза: — Спасибо, пидружка. — Я жду, — Женя следил за дорогой, но всё равно поглядывал на рядом сидящего Володю, так кстати расположившегося на переднем сидении. Увидев некое смущение или даже страх, Онегин удивился: это он его боится или что? Парень выключил надоевшее шипящее радио и попросил Дуню включить что-нибудь из своего плейлиста. — Мы снимали в тикток, а это, — указав на запачканную рубашку, пояснил Ленский, — часть образа. Потом приехали менты и какого-то хуя повязали нас. Мы тут вообще ни при чём, но этот тип сказал, что мы шумим. — И что у нас неподобающий внешний вид, — подметил Ставрогин. — Вот-вот! — Пожалуйста, скажите, что вам удалось отснять что-то классное, и что всё это прошло не зря, — зевнул Женя, остановившись на переходе. — А то! — воскликнула Оля. — Мы — будущие звёзды шоу-бизнесса, — улыбнулся Петя, сидящий на коленях ухмыляющегося Коли. — Естественно, — парирующе хихикнул Женя. Совершенно случайно глянул влево и заметил на себе пристальный взгляд. Онегин посмотрел на Володю — тот не сводил с него глаз и, кажется, желал что-то сказать, но в машине было слишком шумно и слишком людно. Женя слегка улыбнулся, но на лице Вовы ничего не дрогнуло. Выглядел поэт жутко: абсолютно бледный цвет лица и багровые «кровоподтеки», застывшие под носом и губами липкими пятнами, карие глаза, казалось, смотрят куда-то сквозь, и хозяин машины на секунду почувствовал себя некомфортно. Он уже видел такой взгляд — пронизывающий до самых костей и желающий испепелить противника. Но разве он Володе противник? Когда все друзья были доставлены по домам, Женя помахал Раскольниковым и начал движение до предпоследнего пункта: квартиры Ленских. Сам же Вова молчал всю поездку, так и не решаясь сказать хотя бы пары слов, которые таились на кончике языка, но удерживались невидимой верёвкой. В машине стало настолько тихо, что парни слышали дыхание друг друга. Онегин притормозил. — Вова. Литератор оторвался от просмотра дворов за окном и повернулся к приятелю: — А? — Что с тобой? — А что со мной? — невинный тон и круглые глаза. — Володя, блядь… Ты молчал всю поездку, что случилось? Тебя кто-то обидел? Ленский качнул головой, поневоле подняв брови домиком: — Прости. — Что? За что ты извиняешься? — Женя крайне недоумевал. Лишь двинулся чуть ближе, касаясь Володиных кудрей: всё такие же мягкие и приятные наощупь. — За то, что позвонил. Ты же мог с бабушкой ещё время провести, а я как идиот, ринулся тебе звонить. Я не подумал, просто… Звонить больше некому, маму тревожить не хотелось, а всю нашу компашку загребли, и вот… Не злись на меня, пожалуйста, Жень. Онегин, мягко говоря, опешил. Громко, со свистом выдохнул и потёр переносицу. Потом опять посмотрел на брюнета — тот выглядел так, будто сейчас заплачет, а Женя меньше всего хотел, чтобы его друзья грустили или плакали по его вине. Мягко провёл ладонью по впалой щеке и голосом, сорвавшимся на шепот, произнес: — Вовочка, мой милый Вовочка. Ты чего себе напридумывал-то? И из-за такой чепухи грустил? Я не зол. На то мы и друзья, чтобы помогать друг другу, так? Друзья. Пожалуй, такое обыденное и нужное слово, но тут оно казалось неподходящим. Друзья. Друзья. Друзья. Да какие они друзья? — Так. Но Вова согласился. — Я не виню никого из вас, а в особенности тебя, — Женя улыбнулся. Искренне и так по-настоящему, что у Вовы дыхание спёрло. — Всё ведь хорошо, да? Я приехал, забрал вас и все. Меня это не затруднило, ведь вы мои друзья. Друзья? — Друзья, — кивнул Ленский, прикрыв глаза. — Вот я дура-а-ак, сам себя накрутил. — То-то же, — усмехнулся Онегин. Но на этом их диалог не закончился, и очередь расспрашивать передалась Володе. Тот сначала замялся, но уж очень ему было любопытно. — Жень, можно у тебя кое-что спросить? — У нас сегодня вечер откровений? — хохотнул юноша, но заметив серьёзное лицо друга, нахмурился. — У тебя реально что-то случилось? — Да. То есть нет, нет, не у меня. Это насчёт тебя, Жень. — Та-а-а-ак, — с подозрением протянул Онегин, слегка прищурившись. — Спрашивай, раз уж начал. И Вова, сделав глубокий вдох, спросил: — Почему ты был так встревожен в кабинете директора? И взгляд Онегина потух. Потух так же, как потухает лампочка. Перегорел так же, как перегорает свечка, и её пламя исчезает, оставляя после себя серый дым, который сейчас заволок голубую радужку глаза, словно туман, и Женя зажмурился, что-то невнятно пробормотав. Откинулся на спинку своего кресла и замолк. Володе показалось, что тот задержал дыхание. Руки, лежавшие до этого на худых плечах, сейчас же сжимали руль, пытаясь выплеснуть нахлынувшую энергию. Повисла неловкая тишина, и как бы Вова не хотел окликнуть взбудораженного Онегина — просто не мог. Боялся, что только коснётся, и внутренний зверь этого гордого аристократа, коим является змея или какой-нибудь там орёл, вырвется наружу и разорвёт бедного литератора в клочья. А Володя и не будет сопротивляться: даст другу избавиться от лишнего гнева, а потом будет лежать в полумертвом состоянии и либо слушать монотонные рассказы, являющиеся причиной его прошлых беспокойств, либо крики — зовущие на помощь и умоляющие не умирать, не оставлять его здесь одного. Будет слышать и слушать, но ответить уже не сможет, ибо чувства, непонятные и очень странные, возьмут верх, и язык онемеет. Останется лишь смотреть и молча улыбаться. — Я сам виноват в этом. Раньше я был… не то, чтобы хулиганом, но мог высмеять кого-нибудь публично или там сказать гадость, довести до слез. Меня вызывали к директору. И родителей тоже вызывали, много раз, даже очень. И каждый раз я обещал своей матери, что он последний. И знаешь… То разочарование, которое я видел в её глазах, когда ей опять звонят и говорят, какой я отвратительный ребёнок, это… Это ужасно, Володь. Я ведь люблю её. Безумно люблю! — Онегин повернулся к другу, внезапно схватив его руку. — А мой отец… Он ужасный человек, я не хочу стать таким же, как и он: черствым, жестким и все вечно контролирующим. Поэтому я и стал меняться. Видишь ли, после одного из таких звонков директора он сказал, что если это повторится хоть ещё один раз, то меня отправят в закрытой пансион для мальчиков. Евгений замолчал, и Володя впервые за все те года, что они учатся вместе, смог разглядеть в его холодных голубых глазах ту самую печаль и тоску, про которую пишут в книгах или описывают в самых грустных стихах. Эти эмоции до ужаса романтизируют, но вот он — Женя, как на ладони. Всё, до чего додумался Ленский — заключить потускневшего друга в крепкие и самые любящие объятия, чтобы тот понял, что… — Всё будет хорошо, Женя. Я с тобой. Тебя никуда не отправят, даже не думай об этом! — держал крепко, утыкаясь носом в худую шею. В нос ударил резкий аромат одеколона, но Вова только улыбнулся. — Пожалуйста, если у тебя что-то произойдёт, то говори мне. Не молчи, знай, что мы всегда тебя поддержим. И я, и Дуня, и Саша, и все остальные! Что ты там говорил про друзей? Так вот, мы — твои друзья. Твоя вторая семья, Женечка. Мы рядом. «Мы рядом» — какие-то два слова, но Онегина будто током прошибло. Глаза, как мутной краской, залила пелена, и Женя, наконец позволив своим эмоциям показать себя, всхлипнул. Стыда, которого он так опасался, не было. Всё, что он чувствовал — тепло, уют и искреннюю доброту. И всё исходило из него, самого лучшего, самого солнечного и самого прекрасного, по мнению Онегина, мальчика — Владимира Ленского. Даже имя было красивым. Звучало изысканно и по-особенному. Владимир Ленский. Ленский Владимир Романович. Ну что за чудо? — Как себя чувствуешь? — тот, о ком сейчас размышлял аристократ, заговорил. В голосе слышалась улыбка, и уголки тонких губ невольно приподнялись. — Лучше. И правда лучше. Мир озарился ярким солнечным светом. Казалось, что Володя — это некое силовое поле, способное защитить и раскрасить всё в свои цвета. Женя прижал его ближе, и на одно лишь мгновение в его голове промелькнула мысль — не хочется отпускать. Хочется всю жизнь вот так: сидеть вместе, обниматься и говорить друг другу, что всё будет хорошо. Когда ребята вышли из машины, то сразу почувствовали всю суровость российской погоды — на улице стоял откровенный дубак. Уже провожая Ленского до подъезда, Женя заметил, что тот в лёгком пальто, но давать своего уже не было смысла, ибо сейчас брюнет поднимется на свой этаж, зайдёт в тёплую квартиру, где по его рассказам всегда пахнет выпечкой, примет горячий душ, и, написав в общую беседу «сладких снов», ляжет спать. — Жень, глянь на звёзды, — с воодушевлением произнёс Ленский. Мелкими кляксами звёзды разместились на тёмном полотне. Переходы от синего к чёрному завораживали, и любой бы человек назвал это искусством. Но Женя, только одним глазком глянувший на небесную высь, сейчас же смотрел на Володю, в чьих карих глазах отражались те самые звёзды. Вот, что Женя назвал бы искусством, а не какие-то там космические стёкла. Прохладный ветер колыхал чёрные густые кудри, и даже сейчас — в испачканной одежде, замаранным краской лицом, но самой счастливой улыбкой, — Володя выглядел прекрасно. — Я пойду, меня уже мама, наверное, заждалась, — улыбнулся Ленский, ещё раз обняв своего друга. — Спокойной ночи, Женя. — Спокойной ночи, Володя. А когда Вова ушёл, то Женя постоял ещё несколько минут, выкурил одну сигарету и собирался было уйти, как звонкий голос сверху его окликнул: — Женя! Подняв голову, Онегин увидел выглядывающую из окна кудрявую макушку, и собственно говоря, махающего ему рукой Ленского. — Лови! И в следующую секунду Женя поймал маленький сникерс с какой-то бумажкой, привязанной красной тесьмой. — А теперь точно пока! — и захлопнул окно, не забыв одарить Онегина лучезарной улыбкой. Женя сел в машину и только по приезде домой осмелился развернуть бумажку.Не грусти, пожалуйста. Звёзды всегда светят для нас! Навеки твой, Владимир Р. Ленский