***
— Я в ахуе. — процедил Ленский, сидя на подоконнике в кабинете физики. Правая нога нервно дёргалась, а пальцы постукивали по прохладному стеклу. Учительница физики, решившая сегодня устроить самостоятельную работу, неожиданно заболела, а потому десятый А, только-только вернувшийся из кабинета директора, где их будут ждать опять, но уже после уроков, решили просто переждать эти сорок минут в классе. Чтоб уж точно не нарваться ни на что, а то мало ли. Обстановка стояла буйная — все негодовали, ругались и предлагали свои варианты решения этого конфликта, зародившегося вообще непонятно каким путем: кто-то прислал директрисе фотографию целующихся парней из десятого, а та решила вообразить из этого такую бомбу, которая взорвётся сразу же, попробуют они сказать хоть слово. Единственным человеком, который просто молчал, был сам Раскольников — тот сидел, подперев рукой щёку, глядел в понятную только себе даль, никого не трогал и слушал друзей в пол уха. В голове творилась настоящая каша: разноцветные ленты скручивались в узел, заставляя всё тело гореть. Стыд. Какой же стыд. Все шумели, и видимо что-то замышляли, да вот только Раскольников не слышал. Перед глазами стоит всё та же картина: искаженное брезгливостью лицо завуча, а потом её рука поворачивает к ним монитор беленького ноутбука, а потом все как во все — звон в ушах и полное оцепенение. По-зо-ри-ще. Родион с горькой усмешкой заметил, что его ладони трясутся только тогда, когда рядом раздалось настырное: — Родион! То была Дуня. Та обеспокоенно глядела на брата, сидя перед ним на корточках. — Не молчи, пожалуйста, — голос её, кажется, сломался. Нет, не так, когда происходят какие-то изменения тембра. Её своенравный и самоуверенный голос сейчас разбивался о невидимые скалы напряжения и страха за родного человека, — не волнуйся. Мы с этим разберёмся. — Я даже не спрашиваю, как это произошло, но просто… Блядь, как?! — не унимался Ставрогин, который, мягко говоря, прифигел с этой ситуации. — Какая крыса додумалась переслать личную фотографию человека директору? Недоумки. — Роденька… — шептал стоящий позади своего возлюбленного Дима, нежно поглаживая того по спине. — Всё уладится. Всё будет хорошо. Нас много, слышишь? Мы не одни. Ты не один. Держащая в руке баночку вишневой содовой Оля тяжело выдохнула: — Что же это творится…? Двадцать первый век, а люди не могут смириться с тем, что любовь это любовь. Она не зависит от пола или каких-то внешних факторов. Минутка полного молчания пролетела незаметно. — Это гомофобия в самой открытой форме! Нельзя этого оставлять вот так просто, — пытался рассуждать Володя, глядя то в окно на шествующих прохожих, то на растерянных одноклассников, сидевших в полном недоумении. — Что ты предлагаешь? — Таня, которую эта ситуация коснулась меньше всего, всё равно не отставала от большинства: один за всех и все за одного. — Бунт. — О, да ладно! — вскинул руками Разумихин. — Бунт? Я, конечно, не против, но это всё может грозить нам таким отчислением, что мало не покажется. — Мы же не будем никого убивать или причинять вред, сами посудите! — Ленский вскочил с подоконника. — Это же… Это кошмар! Вы вообще видели лицо этой женщины, когда она показывала нам эту фотографию? А между прочим, — Вова тепло улыбнулся, повернувшись всем корпусом к главным жертвам и прекрасным любовникам, — фотография очень милая. А она… Она так сильно исказила суть, исказила смысл любви! «Бог создал мужчину и женщину», и что с того?! Оля согласно кивнула, хлопнув рукой по парте: — Я полностью солидарна с вами, Владимир Романович. — Благодарю, Ольга Дмитриевна. — Нужно подождать окончания уроков и выслушать окончательный вердикт, чтобы продумать всё. Вдруг им ещё чего вздумается? Скажут, мол, геи — это вред для психического здоровья окружающих, — недовольно фыркнул Онегин. Прошло минут десять от начала урока. В коридоре стояла кромешная тишина, лишь изредка крики учителей, адресованные детям, разгрызали эту млечную пелену, оставляя чёрные липкие пятна. — Тогда я поцелую тебя при всех, — заявил Ленский, глянув прямо в глаза Жени: такие холодные, даже морозные, они распахнулись от удивления. Прошла ровно секунда, и все невольно заулыбались, стараясь как можно лучше подавить смешок, ибо такие громкие слова от Вовы не могли звучать напрасно: либо тот просто хочет показать всю серьёзность их действий, либо ему просто нравится Онегин. Весь десятый А склоняется к двум вариантам, но больше конечно же ко второму. Женя продолжил стоять напротив Володи, лишь усмехнулся уголком губ, так ничего и не ответив. На улице начался дождь, и Таня, сидевшая ближе всего, поспешила закрыть окна и форточки. Небо, ещё полчаса назад сиявшее своей голубизной, вновь омрачилось серыми красками. Свет в классе был выключен, и всё окружение погрузилось в какое-то непонятное состояние, будто что-то внутри перегорело и вновь заработало, только с большей скоростью. «Нету солнца? Будь солнцем!» — этому девизу и следовали подростки. За окном разбушевался самый настоящий ливень, и Вова посчитал это каким-то знаком, словно кнопкой зелёного цвета, означающую, что можно начинать. Пёстрыми искрами засверкала молния. — С этим определились, а теперь внимание! — торжественно объявил Чацкий, осторожно вставая на стул. — У меня есть план, как мы будем списывать на сегодняшней контрольной по химии.***
Атмосфера в кабинете химии давила, кажется, даже на бедные растения, и стояла незабываемая: учительница ходила вдоль рядов и косым взглядом посматривала на жалкие попытки списать, тут же взмахивая руками, говорила: «Ещё раз и два». — Ещё раз — не пидорас, а не вот это всё, — шепнул Саше Вова, славно подмигнув тому. Чацкий закатил глаза, но улыбнулся, окинув настроенных хотя бы на тройку одноклассников. Спины прямые, головы замученные, а мысли — уставшие. Химия, химия, химия… Да зачем им вообще эта химия, если они на физмате? Зачем Ленскому, Чацкому, да тому же Раскольникову эти глупые формулы, если изначально они шли в гуманитарное прекрасное далёко, обрубившееся на самом старте? Элементы, уравнения, реакции — кому это всё нужно? Такие мысли не покидали голову абсолютно всех ребят, сосредоточившихся на строке «Фамилия, класс, вариант». Кто-то постукивал ручкой по деревянной поверхности парты, кто-то ногой по полу, а кто-то — стулом. По голове химички. Жаль, конечно, что мысленно. Минуты казались целой вечностью и одновременно чем-то неминуемо быстрым — как года, которые, кажется, являются таким большим отрывком времени, пролетают незаметно, и остаётся лишь оглядываться назад, вспоминая те беззаботные моменты. Часы на стене равномерно тикали, действуя на нервы. Было ощущение, что меж парт была проведена испорченная накаленная проволока, электрический заряд которой подпитывался всеобщим негодованием — дотронешься, и та вспыхнет. Минутная стрелка часов остановилась на двенадцати, и те пробили. — Извините! — Саша, резко вскочивший со стула, задрал руку к верху, покрутил ею в воздухе и поднял измученный взгляд на преподавательницу. — Ты что-то хотел, Чацкий? Саша кивнул несколько раз: — Да, я… — отодвинув воротник рубашки от шеи, тот пошатнулся. Лёша, сидевший за соседней партой, отреагировал сразу: — Саш, ты в порядке? Чацкий стоял ни живой ни мёртвый — лицо того побледнело и покрылось мелкой испариной, по виску стекала одиночная капелька пота. Парень снял очки и ещё раз кивнул, повернувшись к Молчалину. Лёша испугался не на шутку, но продолжал поддерживать товарища за руку, пока тот, не решаясь сесть обратно, старался спросить что-то у учительницы. По классу прошлись удивленные шепотки и неоднозначные переглядывания. — Что это с ним? — тыкнув ручкой в Ленского, спросил Женя. Вова пожал плечами. Саша дышал рвано, про себя проклиная эту долбанную учёбу, эти ненужные науки, которые вредят не только моральному, но и физическому здоровью. Глаза медленно закатились, и парень, шагнув назад, рухнул прямо в проходе между рядов. Общий вскрик заставил учительницу взбудоражиться. — У него припадок! — закричал Молчалин, совершенно не зная, как помочь и как спасти бедного Сашу, чья грудь вздымалась вниз-вверх, а изо рта, казалось, ещё немного и потечёт пена. Все находились в полнейшем шоке, и учительница, сказав приглядывать за одноклассником, выбежала на всех порах из кабинета, цокая каблуками. Молчалин держал Сашу за плечи, шепча какую-то несуразицу о том, что всё будет хорошо, хоть и знал, что тот его не слышит. Или слышит, откуда Лёше знать? На уроках ОБЖ он, мягко говоря, хуи пинал. В кабинет прошла завуч, оглядев всю эту картину, приказала сохранять спокойствие и удалилась, явно поспешила в медпункт, тая в душе малюсенькую надежду, что их дорожайшая медсестра сегодня на смене. Дуня открыла окно, впуская в класс свежий воздух, сразу же пробивший до мурашек. Часы продолжали тикать, а ни медсестры, ни завуча не было — те словно испарились, тем самым избежав ответственность за то, что в их рабочий день ребёнок мало того, что упал в обморок, так ещё и остальные это видели. В коридоре слышались разговоры, и Онегин, тихо оглядев территорию, закрыл дверь и махнул рукой. — Она ушла? — приоткрыв один глаз, шепнул Чацкий. — Да, я нашёл ответы! Сейчас разошлю всем, — широко и гордо улыбался Ленский, фотографируя лежащие на учительском столе листы. — Отлично, — довольно протянул Саша, откидываясь обратно на пол. Поглядел на сидящего рядом Лёшу и тепло улыбнулся. — Ну что, я хорошо сыграл? Молчалин кивнул: — Тебе только Оскар и получать, — юноша, улыбнувшись, смотрел на Чацкого со всей добротой и заботой, словно тот и правда рухнул без сознания, а теперь очнулся. Легко погладил худые плечи, думая, какой же Сашка красивый без очков. Да и в очках тоже красивый. Саша всегда красивый. Даже очень. — Э, ребят, шухер! — зашипел Женя, бросившись к своей парте. Саша, подмигнув Лёше, сел обратно на стул, попутно продумывая слова и оправдания своему «фокусу». Телефон запиликал. Владимир Ленский: *2 вложения* Владимир Ленский: отлично сыграно)***
— Пиздец, мы с вами актёришки, — хохотнула Раскольникова, садясь с тарелкой макарон напротив Молчалина. — Лёша, ты вообще атас, такое волнение надо уметь сыграть! Все дружно рассмеялись. Столовая кишела голодными старшеклассниками, желающими отхватить последнюю порцию творожной запеканки и компот с вишней. Насчёт компота особенно повезло Ленскому — тот сидел, и, подперев обе щеки руками, с горящими глазами разглядывал малинового цвета напиток, на дне которого лежали вишенки. — Соглашусь, Саша, тебе и правда нужно идти в драматургию, только представь: через десять лет я включу телевизор и увижу тебя, а потом всем своим коллегам по работе буду говорить: «А я с ним учился!», — улыбнулся Онегин. — Вов, поделись компотом. Володя, вскинув одну бровь вверх, прищурился: — На каком это основании? — Дам списать алгебру. — По рукам, — и подвинул угощение ближе к Жене. Онегин сделал пару глотков, из которых собственно и состоял весь стакан. Володя возмущённо выпучил глаза, скрестив руки на груди: — Твоя алгебра того не стоила! — Ой, Вовочка, — по-кошачьи улыбнулся Женя, притянув брюнета к себе, — куплю я тебе новый компот, весь поднос куплю, только не обижайся. Ленский, вскинув вверх подбородок и пробурчав что-то на подобии «я подумаю», отвернулся к окну. — Как думаете, сильных мы люлей получим после уроков? — подал голос Раскольников, копошащийся вилкой в тарелке. — Ой, Родя, я тебе отвечаю — всё будет окей. Мы — команда, мы — сила, мы — мощь! — возглавляла Дуня, ловя на себе соглашающиеся взгляды одноклассников. — Я скандал такой учиню, что век будут помнить, — грозился все ещё обиженный, но уже улыбающийся Володя. Поглядывал на Онегина, а показывая тому язык, вновь отворачивался. В груди двух совершенно разных юношей разливалась тягучая карамель, заливая сердце своей сладостью и затуманивая все жизненные морали своим наиприятнейшим ароматом ирисок. Женя все глядел на Вову, кидая хитрые ухмылки и понимая, насколько же он влип. А Ленскому хоть бы хны: обнимает, за руку резко схватить может, делает непонятные мемы и сам ведёт себя непонятно, являясь солнечным мальчишкой, которому нравятся поэмы и который всем своим нутром ненавидит физику. — Жень, — пихнула его в бок Раскольникова, покачав головой, — ты скоро в нём дыру проделаешь, я серьёзно. — Чт- — Во-первых, я не слепая, во-вторых, об этих ваших «дружеских взаимоотношениях» знает, кажется, чуть ли не весь класс и в третьих, — девушка загадочно улыбнулась, придвинувшись чуть ближе, — так долго и так трепетно на просто друзей не смотрят. Онегина словно током прошибло — он уставился на жёлтый каркас салфетницы, салфетки из которой чудесным образом куда-то испарились. В голове должны быть мысли об их бунте, о походе к директору, о математике, в конце концов. Но все направленные в сторону учебного предмета мысли, мозгом перенаправлялись в иное русло — перед глазами вновь проедались чёрные кудри и большие карие глаза, сияющие детским блеском. Формулы превращались в стихи, а Аристотель, портрет которого висел в их кабинете и успел поднадоесть — в Вову. И всё склонялось к Вове. — Так, я вот, что думаю, если они начнут что-то заливать по поводу лгбт, я обернусь в радужный флаг и приду в нём завтра в школу, — уверенно отчеканил Верховенский. — Я не помню, есть ли у меня что-то из радуги в гардеробе, но если так оно и надо, то сегодня же сбегаю до торгового центра, — улыбнулась Оля, заправив белокурые кудряшки за ухо. Суета никак не заканчивалась, а теперь ещё огонь распалялся созданием нового плана, но теперь уже не по списыванию. — Союз радуги, господа! — громко воскликнул Молчалин, и столовая вновь залилась звонким смехом. План восстания — вот, над чем размышляют юные бунтари.***
— Дорогие мои дети, хоть вы и перевелись в десятый класс и поступить сможете только в следующем году, это не даёт мне повода не отчислить вас всех прямо сейчас! — плевалась ядом завуч. — Что с вашим поколением происходит? Кем вы себя вообще возомнили? Господин Раскольников, от вас, — женщина сверкнула глазами в сторону сжавшегося на стуле от её воплей Родиона, — я такого не ожидала. — Прекратите себя так вести! Кто Вам дал право наезжать на моего брата? — вступилась Дуня, глядя на женщину её же взглядом — надменным и до чёртиков самоуверенным. — Авдотья Романовна, вы считаете это нормальным? — Что именно, мадам? — То, что делает ваш брат и его дружок Разумихин. Дмитрий, ну а Вы! Престижный ученик, на олимпиады ходили, что с Вами-то стряслось?! Эти споры, зашедшие в тупик, слышали все, а ребятам, которым посчастливилось быть слушателями этого концерта в первом ряду, так и хотелось закричать в ответ — правила приличия и воспитание не позволяли. Да вот завуч заводилась всё больше, как кукла, которой дали команду «на максимум». Всё повторялось: они сидели вокруг овального стола и слушали бесполезные тирады и уроки о жизни. — Что не так? Это любовь, поймите уже! — вспылила Татьяна, вызвав сдавленный вздох со стороны Оли: та была до безумия горда старшей сестрой. — Это ненормально! — заискрилась как будка с проводами змеюка, глаза её стали ещё темнее, похожи теперь на две чёрные дыры, и как бы ты не сопротивлялся — утонешь. Но жить-то хочется ещё! Спор выходил безвыходным: ребята старались донести одно, им же в лицо кричали другое, и так по замкнутому кругу. — Я не понимаю одного, что вы от Родиона хотите? А? А от Димы? Вы с чего взяли, что сможете что-то изменить? — недовольствовал Ленский. — Мы живём в двадцать первом веке, а до вас все не дойдет: любовь — это любовь! И с чего это речи про современную молодёжь? Мы другие, но мы нормальные. Завуч вспыхнула, прищурилась и подошла ближе, облокотившись руками на стол. Злобно качнула головой и как самая настоящая гадюка зашипела: — Выглядеть как девочка — это нормально? По кабинету прошлись потрясенные выдохи и переглядки, а Вова и бровью не повёл. Лишь усмехнулся, подавив попытку рассмеяться этой ведьме в лицо. — Excuse-toi? — Володя, сжав челюсть, улыбнулся. — До чего же узко вы рассуждаете… — Вова, — попытался осадить того Онегин, дабы избежать ещё большего скандала. А потом обратился к преподавательнице, окинув её полным льда взглядом. Получалась противоположность: она стреляла огнём, Женя же был сильнее — он был чёртовым айсбергом, для которого такие искорки ощущались точно котёнок атакует. — Вы не должны так выражаться в присутствии учеников. Это очень дурно с Вашей стороны. — По факту, — согласился Ставрогин. — Я позвоню всем вашим родителям, если я не могу с этим разобраться, то пусть разбираются они. Можете быть свободны. Через пару секунд кабинет опустел, а толпа выжатых как лимон подростков вышла в коридор, где находились ожидающие второй смены шестиклассники. Дети странно поглядывали, даже с неким ужасом, видимо, им тоже удалось стать свидетелями всего этого шоу. Десятиклассники выглядели так, будто шли на казнь, причём на собственную. Или же выходили из огромных покоев императора, где он объявил им дату и способ их смерти, а теперь они направляются в тёмные сырые темницы. Дети расступились, молча пропуская старших. В коридоре был выключен свет, а серость небесных высот окрашивала бежевые плиточные стены в цвет себе подобный. — И правда, будто на казнь идём, — усмехнулся Чацкий, смотря на возвышающиеся ступеньки и спины одноклассников. Говорить не хотелось.***
Владимир Ленский: Оля, выходи через пять минут. Ольга Ларина: Окей. Алексей Молчалин: непонял Алексей Молчалин: куда это вы собрались Евгений Онегин: если вы собрались напиться, то могли бы и нас позвать. Николай Ставрогин: с меня Балтика Владимир Ленский: да никто не будет напиваться, угомонитесь Владимир Ленский: наверное)))) Евгений Онегин: непонял Татьяна Ларина: я ушла к репетитору полчаса назад, Оля, ты, блин, серьёзно?! На дворе уже тёмный вечер, и холодный ветер колышет не только оголившиеся ветки деревьев, но и чёрные кудряшки, вздымающиеся от новых порывов грозного природного явления. Руки спрятаны в карманы пальто, а шапка как всегда забыта дома — на полке, перед выходом. Авдотья Раскольникова: идея Авдотья Раскольникова: завтра все берём что-нибудь радужное: флаги, футболки, рубашки, не важно. Главное — что-нибудь! Авдотья Раскольникова: все поняли? Евгений Онегин: не зря я тогда те брюки покупал)) Владимир Ленский: Женя в радужных брюках? О боги… Ольга Ларина: понял, принял;) Не дай бог начнётся дождь, ибо зонтик также забыт и оставлен на пороге. Новые раскаты грома заставляют ускорить шаг. Начинает громыхать не по-детски: гремит так, словно над ухом ударили молотком по ящику с гвоздями, и те рассыпались, впившись острыми концами прямо в твою черепушку. Александр Чацкий: бунт, дамы и господа Александр Чацкий: уже хочу посмотреть на лицо нашей классной и директора Ольга Ларина: завуч от злости взорвётся, отвечаю Евгений Онегин: радужное восстание? Авдотья Раскольникова: радужное восстание) На душе затаились сильное предвкушение завтрашнего дня и ощущение чего-то воинственного, будто они не в школу завтра пойдут, а на реальное восстание против властей. Евгений Онегин: мы как декабристы, получается Алексей Молчалин: наша завуч это Николай Романов Пётр Верховенский: чур я буду Рылеевым:) Николай Ставрогин: даже не знаю кем мне быть. Трубецкой симпатичный. Евгений Онегин: Я буду Серёжей Муравьёвым-Апостолом. Ольга Ларина: а Вова Мишей:) Владимир Ленский: чего Каникулы не за горами, и в голову уже ударило это ощущение свободы, когда утром никуда не нужно идти, ты отключаешь будильник на целую неделю и спишь, спишь, спишь. Только представь: небо серое, время девять утра, в твоей комнате стоит полумрак, а ты встаёшь и идёшь заваривать чай, точно зная, что сегодня свобода, и завтра тоже — свобода. Прогулки с друзьями, совместные звонки и несколько раундов в among.us, а затем пару серий сериала и вновь проваливаешься в сладкие сновидения. Ольга Ларина: они канон Ольга Ларина: и вы тоже Ольга Ларина: Ленегин или Оненский? Хороший вопрос Рюкзак можно забросить в шкаф, а тумбочку с учебниками даже не открывать. Комната станет свежее, и ты уберешь все тетради, конспекты, старые проверочные работы со стола, освободив место для себя. Всё будет хорошо, когда учеба закончится. Оценки выставят, и можно смело идти в ближайший продуктовый, дабы закупиться любимыми сладостями. Евгений Онегин: Олечка, что ты несёшь? :) Ольга Ларина: правду, истину, тру… называй как хочешь. Держишься за лямки рюкзака, пока счастливое осознание наконец подступает — первая четверть осталась позади. Ещё три таких же и лето. А лето — лучшее, что может вообще быть. Солнце, жара, речка, солнечные очки и куча новых фотографий в инстаграм: закаты, селфи, ещё раз закаты… Всё гораздо лучше. Александр Чацкий: и правда ведь канон Евгений Онегин: и ты с ними??!!? Александр Чацкий: Вова, ты чего молчишь? Николай Ставрогин: Володя обиделся. Десятый класс — последний год, можно сказать, твоей по-настоящему свободной перед тем, как начнётся один из самых сложных в твоей жизни — экзамены, подготовка к ним, выпускной. Думать об этом надо, но не хочется. Все считают, что лучше наслаждаться сегодняшним днём, наслаждаться настоящим и вкушать все плоды твоей молодой прекрасной жизни. Всё будет хорошо. Пётр Верховенский: речь шла о Ставровенском, вообще, хахаха Александр Чацкий: канон, ю ноу. Николай Ставрогин: возможно Николай Ставрогин: скорее канон, чем не канон Евгений Онегин: мощно. Непонятно куда вас занесут дороги будущего, но пока вы все вместе сейчас — наслаждайтесь друг другом, любите друг друга и будьте добрыми. После одного августа, который окажется последним, ваши друзья найдут новые причалы, и, смело собравшись, отправятся в путь. Вы разъедетесь по разным уголкам планеты, но все равно останется общая беседа, где вы будете делиться впечатлениями и фотографиями с повзрослевшими лицами — счастливыми, улыбчивыми, сумевших найти свой дом. Евгений Онегин: кто это такие ваши мирёжи Авдотья Раскольникова: лучшие мальчишки! Алексей Молчалин: взводные командиры Александр Чацкий: фанатики. Алексей Молчалин: ой, кто бы говорил! Все уши прожужжал про богиню Хюррем! Александр Чацкий: она икона. Вы будете рассказывать что нового, не желая осознавать, что это и есть взросление. Вы становитесь другими, вы уже не дети и никогда ими больше не будете. Юность закончится, оставив после себя самые светлые и разноцветные воспоминания: школьная парта, списывания домашки, гулянки до позднего вечера, фотографии, походы в кофейни и встречи у школьного крыльца за пять минут до начала первого урока. Юность закончится, но впереди вас будет ждать яркая молодость, которую вы распишите своими красками, впустите её в свою жизнь и поймёте, что все ещё впереди. Ольга Ларина: завтра встречаемся возле крыльца в 7:40, поняли? Евгений Онегин: смотрю я этот ваш союз спасения, капец всё так красиво, но так грустно. Вы — стекложуи ебаные. Алексей Молчалин: ахахаххахвх Авдотья Раскольникова: запасайся носовыми платочками Авдотья Раскольникова: ибо есть ещё фанфики:)***
Прохладный ветерок приятно обдувал лицо, слегка красное от холода и похудевшее после всех контрольных. Женя пришёл четвёртым, а увидев своих закадычных товарищей — Лёшу, Сашу и Диму, улыбнулся и сразу же подошёл. Выглядели все… Ярко. На Лёше красовалась чёрная рубашка с принтом маленьких радужек, Саша надел радужный свитер, а Дима, как самый отчаянный, надел радужную пижаму. — Ты пришёл в школу в пижаме? — скорее восторженно, чем просто удивлённо улыбнулся Онегин. — Естественно, — гордо поклонился Разумихин, будто отдавал честь. — Симпатичные брючки, мисье Онегин. — Благодарю Вас, господин Разумихин. — Мама начала задавать вопросы, — хохотнул Саша, — между прочим, Лёшенька, про тебя. — Твоя мама как Дуня с Олей? У них там клуб шипперов? — Его мама меня любит, прикиньте! — посветлел Молчалин, лучезарно улыбнувшись. — И не только мама, — Онегин шепнул на ухо Диме, и парни захихикали, прям как девчонки на задних партах. — Ребят, всем бонжур! — из-за угла вышли Петя и Коля. Верховенский светился по-особенному, шагая чуть ли не вприпрыжку. На нём висел радужный флаг, отлично гармонируя с такого же цвета шнурками на ботинках. — Отлично выглядете, девочки! — Доброе утро, девочки, — засмеялся Чацкий. На плечах Ставрогина висел такой же флаг, и парень гордо улыбался, совершенно не стесняясь ни себя ни друзей, которые, кажется, пребывали в наисчастливейшем состоянии духа. Мимо них проходили опаздывающие школьники, некоторые показывали пальцем, некоторые с гордостью глядели на разноцветных героев, пару девочек из седьмого класса даже попросили сфотографироваться. — Мы теперь популярные, — широкая улыбка расцвела на лице Онегина. Тот с трепетом держал в руках телефон, поглядывая краем глаза на время. До урока пять минут, а Вовы с Олей так и нет. — Ребята! Мы опоздали?! — обеспокоенно спросили сзади. Парни обернулись, замерев как солдатики. — Боги мои, Таня! Дуня…! — воскликнул Саша, подбегая к девчонкам. На старшей Лариной была радужная пышная юбка, красивая такая, с белым воздушным подъюбником. Девушка широко улыбалась, и Женя не сразу заметил, что Авдотья Романовна, одетая в пёструю шестицветную блузку, держит её за руку. Парень тепло улыбнулся, приветствуя подруг, мысленно пропев: «Ромашки, веснушки, мы лучшие подружки…». — Так, я не понял, Тань, а Оля где? — спросил Молчалин. — Она ушла раньше меня, я не зна- «Вспомнишь солнце, вот и лучик» — саркастически проскользнуло в Жениной голове, когда прямо за их спинами запела Beyonce. Когда все обернулись, сказать, что все впали в шок, транс, прострацию — это не сказать ничего. Даже если вы скажете, что ребята охуели — это тоже будем обманом, ибо чувства, которые переполняли их, были гораздо больше и сильнее. — Мои ж вы родные! — разулыбался Володя, на котором висел радужный свитер, чистый, вчера постиранный, специально приготовленный для сегодняшнего шоу. — Ебал я всё это в рот, — ахнул Ставрогин. Да, всё было замечательно, кроме одного жирного «но». Вова Ленский пришёл в школу в юбке. В чёрной плиссированной юбочке, которая отлично сидела на нем, и казалось, была сшита специально для него. Парень подошёл к друзьям, пока хитрая улыбка расплывалась на его довольном лице, которое так и кричало: «Я знал, что вы охуеете, и мой план сработал». Подле него шла Олечка, державшая в руках маленький радужный флажок: на девушке был радужный сарафанчик, вокруг которого был повязан ремень с надписью: «I don't wanna be ur friend». Никто не ожидал, что все подойдут к этой задаче с такой серьёзностью, но Вова однозначно победил. Обыграл их всех, даже не начав действовать. — Икона. Отныне Вова Ленский — икона, — на придыхании улыбнулась Раскольникова, аплодируя с огромным энтузиазмом.***
Ленский и опомниться не успел, как его затащили в класс, при этом громко хлопнув дверью, что ещё б маленько и петли бы вылетели. Вова удивлённо хлопнул глазами и уже собирался дать отпор обидчику, но увидев Женю с его серьёзным, но полным нежности взглядом, утихомирился. — Женя, блин, ты чего пугаешь? — похлопал ресницами, толкая друга в плечо. Онегин молчал. Не потому, что стыдно за то, что завлёк одноклассника в пустующий класс музыки, а потому, что слов не было. Язык словно онемел, и все фразы, все предложения, которые он так желал сказать двумя уроками ранее, растворились на самом кончике, превратившись в прах. Ноги подкосились, но Женя стоял ровно — глядел сверху вниз, собираясь с мыслями. — Ну и зачем молчишь, м? У нас следующим геометрия, я если опоздаю, она мне голову оторвет. — Ты очень красивый. Как выстрел из пушки — резко, метко и не совсем обдуманно. Глаза карие распахнулись, затем прищурились. — Ты простыл, что-ли? Дай потрогаю, — брюнет потянулся ладонью к Жениному лбу, но его запястье перехватили, прижав к груди. — Жень, ты чего…? Сердце холодного принца колотилось, ломая рёбра, измельчая их в мелкую крошку. Боль в груди сменилась чем-то другим, непонятным в тот момент, когда Женя увидел, что Вова улыбается. Тепло так, возвращая в реальный мир. Успокаивал и будто говорил не торопиться, не беспокоиться. А Онегин не может не беспокоиться, как не пытался угомонить свои чувства — не получалось. Женя выдохнул. Он просто знал, что сейчас будет два пути — либо он потеряет лучшего друга, либо обретёт счастье. Выбор был такой себе, но ждать он больше не может, так как боится однажды увидеть этого сияющего мальчика с кем-то другим. Понимает, что если так будет, то его сердце обратится в камень, а голубые глаза навсегда превратятся в лёд, который больше не растает. Парень сделал глубокий вдох и наконец улыбнулся: — Пойдёшь со мной на свидание? Ниточка, плотно связывающая их руки, натянулась, стягивая запястья до синих отметин. Молчание длилось вечность, создавалось ощущение, что секундная стрелка смогла идти ещё медленней, продлевая свои частички ещё на несколько интервалов. Тишину прерывали сбившееся дыхание Вовы, тиканье настенных часов и бушующий за окном ветер. Все чувства обострились, и даже самые отдаленные шаги за этой дверью ощущались совсем близко. Жене было страшно. Он смотрел на растерянное лицо Ленского, которое потерялось в разных эмоциях: удивление, недоверие, подозрение. Руки того дрожали, но чувствовали, как сильно бьётся юное влюблённое в это чудо сердце.Ленский — красота. Ленский в юбке — искусство.
И ведь никто и слова не сказал: смотрели, обходили стороной и шептались. Даже их любимая классная руководительница Наталья Андреевна восхищенно улыбнулась и сфотографировала ребят на фоне большого плаката «do u listen to girl in red», принесенного Петрушей Верховенским. Кто улыбался, кто странно косился. Завуч, пребывавшая в таком состоянии, что лицо покраснело и распухло от злости, процедила, что ждёт весь их физмат после уроков у себя в кабинете, но ребятам было плевать. Это красочный день во всех смыслах этого слова. На лице Володи как самые прекрасные цветы расцвела улыбка, а глаза, тёмные-тёмные, налились теплом, как сладкой карамелью. Тот сжал Женины руки, в смущении опустив взор. Мгновение — такое приятное и по-особенному личное, можно даже сказать интимное. Мир начал взрываться, отдаваясь сильными толчками в районе груди. — Пойду. За дверью раздалось замученное «Ну наконец-то», и парни тихо засмеялись, осознавая, что прямо сейчас начинается новый этап их жизни. Перед глазами маячит счастье, а в голове воспевает girl in red: — I don't wanna be your friend, I wanna kiss your lips.