В юном месяце апреле В старом парке тает снег И веселые качели Начинают свой разбег
Вот они, старшеклассники. Такие красивые, умные, взрослые. Это их последний год в школе, летом они сдадут экзамены и покинут это заведение навсегда. Они с улыбкой смотрят на первоклашек, наверное, вспоминают, что когда-то давно сами пришли сюда такими — в белых рубашках и с пышными бантами. Но ничего не длится вечно, и как бы это не было грустно, все имеет свойство заканчиваться. Вот и школьные годы пролетели совсем быстро, оставив за собой кучу приятных и не очень воспоминаний. Эти кабинеты, залитые осенним золотом, спортзал, в котором проходили самые изнуренные пробежки, стадион с утренней игрой в вышибалы, когда на дворе всего девять утра, а вокруг лишь май и предвкушение солнечного лета. Лето наступит, но это будут их последние каникулы. После них эти подростки уже не вернутся к школьному крыльцу на линейку. Они гордо ступят на порог выбранных ими университетов. Все такие разные и непохожие друг на друга: возможно, этот парень в фиолетовой рубашке станет художником, а эта девушка, такая высокая и утонченная, словно лебедь, однажды будет танцевать на сцене главного театра страны. У всех разное будущее, и каждый в праве решать, как сделать его более красочным. Более счастливым и выдающимся. В их глазах смешалось столько радости и боли, что не поймёшь сразу, что же такое происходит. Экзамены, подготовка, дополнительные, секции — всё это даёт свой отпечаток на детском сознании, которое формируется в нечто невообразимое. Они учатся и делают маленькие шаги к успеху. Они пьют по выходным, но продолжают стремиться к своей цели. Они танцуют под солнцем, не подозревая, что сами являются солнцем для учеников гораздо младше, чем они сами. Дети видят в них бойцов. Они же видят в детях беззаботность. Дети желают им удачи. Они же улыбаются, присаживаются на корточки, обнимают что есть мочи, желая им счастливого пути. Володя смотрит на одиннадцатиклассников с восхищением, сжимая в руке букет тюльпанов для их новой классной руководительницы. Смотрит и думает, что тоже станет таким. Таким же взрослым и особенным.***
— Вова-а-а-а! Если бы у Ленского спросили, как ему удалось найти такого прекрасного друга по имени Сашенька Чацкий, то он, пожав плечами, рассмеялся, но ответил бы, что в прошлой жизни они были лучшими друзьями, которые вместе вступили в пионерию и пели гимн советского союза на выпускном. В рюкзаке у Вовы кисточки и много-много красок с альбомом, где он выводит разноцветные линии, такие же яркие и чудесные, как его жизнь. Он пожимает Чацкому руку, недовольно прищурившись — провел ладонью от своей макушки до его и обратно. — Ты что… Стал выше? — Да! — мальчишка весь заискрился, гордо выпячив грудь вперёд. — Целых сто пятьдесят два! — Бу! А я лишь метр сорок восемь, — смоляные кучеряшки по-смешному упали на лоб, и Вова сдул их, обиженно хмыкнув. — Вырастешь ещё! — Знаю! Под светло-синими кедами уже проступает сухой асфальт. Апрельские ветра закончились, наконец-то выглянуло солнце, что так приятно греет ладони, которыми так и хочется тянуться к небу — голубому и безграничному, как и это, собственно говоря, счастье. У Сашки же смешные очки на носу — большие, прямоугольные, в которых глаза становятся в два раза больше, но одноклассники не задирают, потому, что Саша Чацкий — самое настоящее воплощение чуда. Носится на переменах с Володей, а потом сидят оба в кабинете директора и думают не о том, что их сейчас ой как отругают, а о том, как бы поскорее побежать в новый лунапарк, приехавший в их район на этой неделе. — Я совсем не понимаю эту математику, кому вообще нужно это деление в столбик? — хнычет Ленский, вспоминая о невыполненном домашнем задании. — И не говори! Тьфу, тьфу, тьфу! — Саша корчит рожицы, драматично качая головой. — Мы только в третьем классе, почему уже так сложно? — Мама говорила, что это только начало. Дальше ещё сложнее. Напротив здания культуры брызгался высоченный фонтан, своей структурой напоминающий гордо цветущую яблоню. Всплески воды попадали на ветровки, и Саша снял её, нацепив себе на голову, как платок. Смотреть турецкие сериалы с тётей иногда бывает полезно. — Представь, мы же тоже когда-то вырастем и будем такими же взро-о-ослыми, — мечтательно протянул Володя, отсчитывая мелочь для покупки эскимо в ларьке напротив. — Будем ходить по кабинетам и гулять допоздна. Здорово же, наверное, быть подростком. — У нас будет так много предметов, мы будем играть в волейбол на физкультуре. — И прогуливать уроки. — Как думаешь, у нас появятся… Ну… Девушки? — тихо прошептал Ленский, будто доверял Саше вселенскую тайну. — Не знаю. Может и будут. А тебе хочется иметь девушку? — Глупый вопрос. Отношения вообще для слабаков. Кому они нужны? — Ты так говоришь, будто тебе девочки не нравятся. Вова остановился на полпути к ларьку, больно тормознув носками об асфальт. Повернулся к Чацкому и насмешливо фыркнул: — Говоришь так, будто тебе они нравятся. В парке людей было немного, лишь изредка проходили такие же освободившиеся школьники или пары с колясками. Мороженое было вкусным, и от этого настроение поднималось ещё выше, хотя кажется, что выше уже некуда. На разбитых коленях пластыри с котятами, в карманах леденцы апельсиновые, и мир кажется до того прекрасным и огромным, что радости проявляются в мелочах — вроде бы скидку дали на мороженое, подумаешь, а улыбка с лица сойти не может. На ладонях нарисованы ракеты и цветы, а на асфальте — выведенные цветными мелками планеты. — Как там говорил Базз? — улыбается Саша, глядя на небо, жмуря от солнца глаза. — Бесконечность — не преде-е-е-ел! — гордо вскинув руку вверх, засмеялся Володя. — Точно. И в итоге Энди всё равно вырос и уехал, оставив своих любимых товарищей Бонни. Это был самый печальный момент, я даже всплакнул! — показушно всхлипнул Чацкий, приподняв очки на лоб. — Ты рыдал как ни в себя! — Не было такого! — Было! Саша в ответ пихает Вову локтем, отсаживаясь на самый край лавочки. Невольно заглядевшись на зелень прорастающей вдоль высокого бордюра травы, мальчик поставил подбородок на ладонь и выдохнул: — А мы ведь тоже когда-то вырастем. Тающее мороженое капает на пальцы, почти мгновенно застывая и оставляя тонкие шоколадные следы. Какая-то тоска на тему той самой «взрослости», о которой щебечут старшие, развевалась серым порванным флагом, с которого стёрли все краски. Они говорят, что взрослеть не стоит, хотя дети сами же стремятся стать взрослее и сделать шаг во взрослый мир, даже не подозревая, что детство — это нечто, имеющееся у каждого в единственном экземпляре. Такого больше не будет, ну и звёзды можно достать, встав на крышу беседки во дворе, где пацаны зовут играть в футбол, а девочки носятся в догоняшки, срывая попутно одуванчики с поляны. Зато на заднем плане идут девушки-старшеклассницы. Им уже не до этого. Они подкуривают друг другу у подъезда и обсуждают наступающие экзамены. В их лицах нет той искры, нет былого счастья и хотя бы капельки веры в светлое будущее. Нет прежней беззубой улыбки или огонька в глазах. Саша боится стать таким же. Саша обещает себе, что не подвергнется тёмной силе взросления и будет сиять всегда. Мама говорит, что лучше оставаться ребёнком. Мама гладит по волосам и рассказывает о смешных ситуациях из своего детства, заставляя Сашку кататься по полу от смеха. Мама улыбается и твердит лишь об одном: — Наслаждайся своим детством, сынок. Время пролетит очень быстро. — Знаешь, будет ещё время побыть скучными взрослыми, вставай, пошли, мне мама скакалку новую купила! — восторженно прошептал Ленский, поднимаясь на ноги и поднося ладошку ко рту. — Со светящимися ручками…! Глаза Саши в момент вспыхивают: — Да ладно… А ну, побежали! Кто первый прибежит, тот и будет первым прыгать! — он показывает Ленскому язык и со всех ног несётся вперёд. — Эй, так нечестно! Вова выбрасывает в ведро цветастый фантик и бежит вслед за другом, оббегая толпы идущих куда-то людей. Думать о будущем, как о ключе взросления, не хочется. Кому нужно вообще это взросление? Да, мы все вырастим и ,возможно, однажды перестанем есть сладкое каждый день, но та самая частичка детства, прорастающая ромашковым полем внутри каждого из нас, останется с нами навсегда — будет греть сердце и в сложные моменты жизни, когда, кажется, выхода нет и не будет, приходить, обнимать тёплыми руками, зарываясь носом в кудрявую макушку, и напоминать о том, что бесконечность — не предел.***
Позабыто все на свете! Сердце замерло в груди! Только небо, только ветер, Только радость впереди.
— Вот, смотри, а эту прядку мы вплетаем сюда, теперь у нас получилась французская коса, но если быть проще, то колосок. Оля широко улыбается, вскакивает со стула и бежит к зеркалу, тут же оглядывая получившуюся причёску со всех сторон. На её руках браслеты из наборов «Winx», а на красном клетчатом платьице — фартук, ушитый большими подсолнухами. Девочка задорно хлопает в ладоши и поворачивается к сестре, с любовью глядящей на младшую. — Спасибо, Танечка! Старшая Ларина кивает и поднимается с кресла, подходя к окну. Деревенские просторы, постепенно покрывающиеся медью приближающейся осени, оставляли внутри какой-то свой изысканный осадок. Лето подходило к концу, а значит, что через два дня они вернутся в Петербург, где начнётся новый этап их жизни, наверное, самый ответственный и сложный, — школа. — Как ты думаешь, а в первом классе сложно? — Оля успевает схватить со стола последнюю конфету и тут же забрасывает её в рот. Жуёт и морщится — карамель прилипла к зубам. Таня усмехнулась, покачав головой. Этим вопросом она и сама задавалась сотню с лишним раз, но раздражал её не страх сложных заданий и контрольных, а факт того, что контактировать с людьми ей даётся трудно — она для них слишком «правильная», слишком «скучная», слишком… Посредственная. Пока она читает книжки, сидя на лавочке во дворе, куда обычно садятся бабушки, любящие повспоминать свою молодость в красных галстуках, другие же девчонки играют в куклы, в дочки-матери, в семью и лепят куличи из песка, не замечая одиноких взглядов со стороны. Взглядов того самого ребёнка, который даже в шумной большой компании останется один. Оля же не боялась. Оля — бравая, смелая девчушка, готовая полезть в драку даже будучи одетой в самый любимый сарафан. Оля словно ангел-хранитель — протягивает руки Тане, вытаскивая ту из одиночного круга, стирая его слишком идеально прочерченный контур. Она не звала её гулять — она брала Таню за руку и сама вела её в хоровод к ребятам на детском утреннике. Говорила, что Танино платье самое красивое, и что Таня сегодня самая чудесная на этом празднике. Оля была спасением, и однажды, когда по круглым щекам будут течь слезы, а белокурые взмокшие кудряшки прилипнут к болезненно пульсирующим вискам, пока бледные руки будут подрагивать, Таня тоже её спасёт. — Всегда будет сложно. Главное, вовремя всё учить и не забывать, что оценки — это не главное. — А что тогда главное? Они ступят на порог неизведанного уже не в разноцветных платьях и ярких босоножках, а в клетчатых школьных юбках. В руках будут не игрушки, а учебники. Просыпаться они будут не в детский садик, а на уроки. Единственное, что останется неизменным, так эта их любовь — сестринская и самая тёплая, словно пуховое одеяло, внутри которого совсем не пух, а маленькие искрящиеся звёзды. — Главное оставаться собой, — усмехнулась девочка, разглядывая выбившуюся из косички прядку, так неудобно падающую на глаза. Оля подбежала резко, будто ураган. А быть чем-то сверхбыстрым и недосягаемым — это в духе Оли Дмитриевны. — Обещай, что даже когда мы вырастем, мы всегда будем вместе. Несмотря ни на что, — младшая Ларина выставила вперёд мизинчик, на котором так смешно был повязан бинтик. Ураган ураганом, а от падений с велосипеда никакие суперсилы не спасут. Тане и в голову такое не приходило. Поссориться? Да чтоб навсегда? Быть такого не может… Да, она видела, как девочки в лагере толкают друг друга и что-то пыхтят в ответ, стараясь съязвить как можно обиднее, но… Оля была не такой. Да, она вступала в конфликты с одногруппниками. Да, она кричала и ругалась на этих самых девочек. Да, она била мальчиков за то, что они больно дергали ее за косы. Да, она сносила всё вокруг, но для Тани она всё равно оставалась самой лучшей сестрой. Той самой сестрой, которая отдаст тебе большую часть шоколадки, когда вы честно пытались разломить ее пополам. Таня тепло улыбается и поддаётся чуть вперёд, обхватывая маленький мизинец своим. Казалось, какой-то совсем ничего не значащий жест, замеченный Олей в одном из реалити шоу, которые показывали по воскресеньям, значил все. Таня вспомнила слова бабушки: «Если вкладывать частичку своей души, то даже из оставленных кем-то плохим шрамов прорастут цветы». Таня готова поспорить, что Олины цветы — одуванчики. Такие же светлые и солнечные, тоже тянутся вверх и улыбаются этому миру. — Обещаю. Они ещё дети, но даже шагая по лестнице, на вершине которой будут лишь яркие вспышки, слепящие глаза всем проходимцам, они будут крепко держаться за руки, а цветы, так красиво прорывающие зажитые раны, будут тянуться ввысь. «Цветок, породившийся благодаря тьме, всё равно не выживет в ней. Всем нужен свет, и если кто-то скажет вам, что это неправда, крепко обнимите их, ведь им всю жизнь захлопывали шторы» — смысл этих слов дойдёт до Тани лишь через много лет, когда она будет старшеклассницей, но бабушка любит пофилосовствовать всегда. — Пойдём на речку? — Да куда, ходили же с утра. — Пошли-и-и-и! — Только если ты отдашь мне свою порцию торта! — Идёт! И, схватившись за руки, бегут вдоль заросшей травой тропинки, пока крапива больно дерёт ноги, громко смеются и наслаждаются детством, время которого иссякнет слишком неожиданно. Через несколько лет этой тропинки уже не будет. Весь луг зарастет цветами.***
28.06.2009 Сегодня карусель кружится особенно быстро — стоит лишь оттолкнуться. Никакого скрипа, никакого постороннего шума. Сегодня здесь по-особенному прекрасно, несмотря на июньскую знойную пору и её душные дни, перетекающие в не менее душные вечера, — сегодня здесь действительно здорово. Высоченные берёзы возвышаются над головой зелёными куполами, сквозь которые пробиваются багровые лучи заходящего солнца. Кажется, дотронешься пальцем до одного такого луча и порежешься. Это слишком красиво, а на старых табличках в музее написано, что произведения искусства нельзя трогать руками. Поэтому, наверное, Коля и не мог коснуться лучей или солнца. Это не он ростом маловат. Просто это слишком красиво. — Пливет! — резко грохнуло у самого уха. Ставрогин оступился, резко проехался подошвой по земле, и, не удержав равновесия, приземлился пятой точкой прямо в траву. Перед глазами заискрили вертолёты, и Коле понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что голос, так звонко оглушивший его на короткое мгновение, не галлюцинация. Кожа на ладонях стерлась, и на поверхности тонких полос образовались красные капли крови. Коля нахмурился, подняв голову наверх. — Плости! Корявая «р» заставила Ставрогина слегка усмехнуться. В груди забилась гордость за самого себя — не зря он полгода к логопеду ходил! И «р», и «ш», и «л» — всё теперь выговаривает. Мальчишка ринулся его поднимать, обеспокоенно зыркнув светлыми глазами на раненные ладошки. — Ничего страшного. Ты… Ты тут как оказался? — Гуляю, — на чужом лице засияла улыбка, и только сейчас Коля заметил, что у этого пацаненка в руках тетрадка с карандашами. Тот излучал что-то невероятное, и почему-то Коле захотелось стать его другом, плюнув на то, что именно из-за этого горе-художника он чуть не убился. А вот про горе-художника он ой как ошибся — сидя на карусели спустя пару минут, подрагивающими от падения пальцами листает странички, от и до изрисованные во все цвета не то, что радуги, а кажется, целого мира. И рисунки были красивыми, по-детски неаккуратными, но до того удивительными, что Коля даже завис, когда увидел что-то, а точнее кого-то, очень похожего на него самого. — Это я? Мальчик резко закивал: — Да! Класиво? Тебе нлавится? — Да… Да, это очень здорово! — Я могу подалить тебе этот лисунок! Забилай! Коле хотелось улыбаться. И он улыбался. Панельки вокруг оставались панельками, как и тридцать лет назад, вот только сейчас, благодаря рассказам этого мальчишки, он смог разглядеть эту незабвенную красоту — как в окнах высотных зданий огнём пылают стекла на закате, как сквозь деревья виднеется небо, как одуванчики расцветают кругом, и как быстро кружится карусель. Этот мальчуган, должно быть, ровесник Коли, но даже он, наверное, заметил, какие же они разные. Смеются, не скрывая искренних эмоций, поддаваясь сладостному чувству, название которого Коля узнал от воспитательницы в детском саду. — Блаженство… — А? — Чувствуешь, как хорошо, м? — Ставрогин улыбается, глядя из-под отросшей чёлки на небесные покровы, переливающиеся в свете этого лета. Незнакомец смеётся: — Да. Вечерело довольно быстро, и лишь через какие-то два часа небо начало синеть — красные отблески угасали, а солнце окончательно скрылось где-то на западе. Сияние в окнах домов пропало. Казалось, даже вдохновение маленького художника ушло, ведь тот убрал карандаши в передний карман своего комбинизона, но улыбка по-прежнему украшала его щекастенькое личико с большими, нет, даже огромными голубыми глазами, так по-детски прекрасно смотрящими на этот мир. Они разные, но Коле было комфортно. Они разные, но Коле захотелось дружить. Карусель кружилась, а вокруг витали белесые шапочки одуванчиков, которые успели отцвести. Так быстро, так приятно и так мимолетно длилось это мгновение, что Ставрогин пообещал себе, что не забудет ни эту карусель, ни рисунок, ни эти самые же одуванчики, ни закат, ни художника, чьи руки в будущем наверняка будут испачканы в гуаши или чёрных гелевых ручках. — А как тебя зовут…? — тихо спросил Коля, словно не хотел, чтобы уходящий мальчишка услышал его. Но собственный голос грозным эхом ударил по собственным же ушам, да так, что Коля обернулся. Мальчишка застыл на месте и оглянулся через плечо, мило улыбнувшись. Так всегда и бывает — вы знакомитесь на какой-либо детской площадке, весело смеётесь, играете и думаете, что дружба — это самое крепкое и лучшее чувство, что вообще может существовать и существовало в этом мире. Держитесь за руки, бегаете по лужайке, делитесь друг с другом конфетами, украденными с разновесных витрин втихушку. В такие моменты время замирает, но когда наступает пора прощаться, а она наступает, то, кажется, часы пролетели как какие-то жалкие десять минут. Мама окликает сзади, и вы слёзно прощаетесь, обмениваясь плетенными фенечками, смотрите глаза в глаза, как бы спрашивая: «Мы же ещё встретимся?» — и наивно верите, что завтра вновь будете качаться на этих качелях. Вместе. — Петя. Петя Велховенский. Пока! — отвечает художник и убегает. Коля повторяет его имя, как бы смакуя на вкус. Грустно улыбается, содрогаясь — ветер стал прохладнее, и красное небо окрасилось в темно-синий. Пора возвращаться домой. Возможно, вы встретитесь не завтра и не через неделю, а только через пару лет, и ведь даже не вспомните о том, что много-много времени назад, когда вы были так чисты и беззаботны, вы видели в друг друге не просто друзей на один вечер. Вы видели в друг друге волшебство. — Увидимся в скором будущем.***
Взмывая выше ели, Не ведая преград Крылатые качели Летят летят, летят. Крылатые качели Летят летят, летят.
27.02.2013 Музыка была подозрительно лёгкой. Лилась, словно водопад, только не шумно падала вниз, разбиваясь о камни, а наоборот — взлетала свободным полётом и заставляла остальных тоже взлететь. Вспорхнуть душой в небо, пока тело остаётся в концертном зале питерской музыкальной школы. Пальцы пробегались по клавишам, а тревожности, которая ещё вчера вечером сдавливала лёгкие цепями, кажется, и не было совсем. Пока глаза зрителей устремлены на него, его же глаза смотрят не в нотный лист, а на чёрную лакированную поверхность довольно-таки дорогого фортепиано. Не смеет улыбнуться, когда видит свой силуэт в отражении, но ведь хочется. И не потому, что он получит стипендию за этот концерт, не потому, что учитель похвалит его перед всей группой, даже не потому, что чистая рубашка приятно пахнет лавандовым порошком. Сегодня мама Жени, у которой день рождения, пришла на его дебютное выступление. Радости Жени не было предела, когда мама сообщила ему о том, что будет смотреть на него вживую — и прямо сейчас он играл в первую очередь для неё — старался изо всех сил, не пропускал ни одного интервала, не спешил и не опаздывал. Считал секунды до окончания, чтобы гордо встать с маленькой скамейки, окинуть быстрым взглядом всех гостей сегодняшнего шоу и со всех ног рвануть к одному самому желанному и любимому гостю. У Онегина не было товарищей, поэтому мама была его лучшим другом, спасающим от отца и забирающим в свой уютный домик из подушек и одеяла. Она была действительно лучшей — не упрекала, не кричала, не ругалась, как это делал отец. Она была светом, который Жене, как ребёнку, был просто необходим. Даже когда его водили к директору, она не смотрела на него так, как смотрели все члены педагогического совета. И Женя был бесконечно ей за этой благодарен. Да, его детство не было столь притягательным или наполненным до краёв радостью, но по крайней мере у него была она — лучшая женщина в этом мире, протянувшая ему руку в этот мир и подарившая этот мир ему. Женя играет для неё. Женя сияет только для неё, чтобы её глаза сверкали так же ярко, как и его душа в эту секунду. Сегодня ему можно быть счастливым. В любой другой момент бы он не стал делиться этим счастьем, но сейчас он готов протянуть его ей, чтобы та больше никогда не плакала, сидя на кухне поздней ночью, сложа руки так, чтобы не было видно перемазанных тушью глаз. Женя хочет, чтобы она всегда улыбалась — и если цена этой улыбки стоит его счастья, то он отдаст это счастье ей. «Ты заслужила, мам. Спасибо за всё» — думается Онегину, когда он встаёт под шквал бурных аплодисментов. Все хлопают, улыбаются, шепчутся, учительница, кажется, показывает ему два больших пальца, но Жене плевать на них. Он мчится вдоль богатых рядов и падает в тёплые, такие необходимые объятия. — Ты такой молодец, сынок! Я говорила, что ты справишься! Умничка, мой мальчик, — на её глазах скапливаются слёзки, но она широко улыбается, прижимая ребёнка к себе. — Тебе понравился мой подарок? — Женя вдыхает уже знакомый до боли аромат розовых духов. Приятно. Её волосы пахнут цветами. — Очень… Спасибо тебе, mon cher. Женя тихо хныкнул, случайно растрогавшись. Ему приятно слышать это. Слышать то, что так нужно слышать каждому ребёнку, и как минимум за это его мама заслуживает всех красот этого мира. Уткнувшись носом в худое плечо, чувствует, как его бережно обнимают, гладят по причесанным с лаком кудрям и просто любят. Он почти всегда был один, и в минуты, когда, казалось, пропасть неизбежна, сзади его подхватывали и отводили прочь от безбрежного края — ведь если прыгнешь, то будет уже поздно, так? Она не позволяла ему чувствовать одиночество, не позволяла утопать в этой пучине отцовской ненависти — просто не могла позволить своему единственному и самому любимому ребёнку умереть. Она разжигала в нём звезды, и Женя, являясь мальчишкой с хоть и хулиганистыми, но чёткими нравами, пообещал, что однажды разожжет в ней целую вселенную. И этот свет ослепит всех, заставив упасть в любовь. — Я люблю тебя, мам.***
Детство кончится когда-то, Ведь оно не навсегда, Станут взрослыми ребята, Разлетятся кто-куда
31.12.2010 Морозный ветер премерзко царапает щёки, словно Мурка, которая прижилась у них совершенно случайным образом, — оставляя красные отметины на щеках. Зато метели нет, что уже радует — высокие здания Петербурга красиво возвышаются и кажутся в детских, неопытных, любопытных глазах чем-то непостижимым и прекрасным. Родион в принципе редко улыбается, но сегодня, в день, когда на всех столах разлито шампанское, и стоят тарелки с мандаринами, в день, когда мама принесла им с Дуней конфеты с работы, в день, когда все они втроём в сборе, — он хочет улыбнуться так широко, чтобы на целый год вперёд хватило. Чтобы в моменты, когда улыбаться не хочется уж совсем, он помнил — он улыбается внутри, пусть и снаружи этого не видно. — Родион, Родион! Смотри, какие гирлянды! — задорно смеётся Дуня, указывая рукой наверх. Наверное, всё-таки пальцем, но из-за вязаных рукавиц этого не видно. Родя поднимает глаза, и в них сверкающим водопадом отражаются огни, тянущиеся вниз от самого последнего этажа. Улицы города всегда преображались в канун Нового года, и, кажется, люди становились другими. Раскольникову не нравилось общаться с людьми, но он был хорошим наблюдателем — видел перемены в лицах, различал эмоции и даже мог почувствовать, как человек сжимает ногтями ладонь, но при этом слащаво улыбается, глядя собеседнику в глаза. Раскольников не любил людей, и единственные, с кем ему действительно комфортно — любимые мать и сестра. Наверное, они не люди, а ангелы, ведь та любовь, которую они дарили этому тихому замкнутому мальчишке, была верхом всех верхов. Иногда ему было стыдно, что он не может дарить такое же обилие нежности в ответ, но тогда мама приходила, обнимала и говорила: «Ты можешь ничего не говорить, главное будь рядом». — Та-а-а-ак! Осторожно, это горячий шоколад, попробуйте! — Пульхерия Александровна широко улыбается, отдавая детям ярко-желтые стаканчики из картона. Родион немного вздрогнул: неужели настолько сильно увлёкся этими гирляндами, что не заметил ухода матери? — Мам, а когда уже салют запускать будут? — зачарованно глядя в небо, спросила Дуня. — Минут через десять. Вы точно не замерзнете? Если что, то можем вернуться. — Точно. Горячий шоколад оказался на удивление вкусным, и Родион выпил всё содержимое стаканчика чуть ли не в три глотка. Теплее не стало, но он не признается матери в том, что его ноги замёрзли, так как не хочет портить всем праздник — раз пришли смотреть на салют, то надо хотя бы его дождаться. Ещё Дуня просилась покататься на ледяных горках, хвастаясь тем, что скатится с самой высокой, с которой катаются взрослые ребята. Родион в этом и не сомневается — Дуня очень смелая, в разы смелее его самого, но то, что он чувствует, далеко не зависть, а гордость по отношению к этой блестящей девчушке, которую в будущем будут уважать, а может и бояться. В детском саду Дуню называли бунтаркой и мартышкой за её бурный характер и нежелание надевать пышные юбки для танца на мероприятие. Но она была особенной, и мальчишки задирали её не по причине того, что она девчонка, а потому, что сами хотели такими быть — храбрыми и задорными. После того, как Дуню впервые вызвали к заведующему, фраза «дерётся, как девчонка» в их группе больше не озвучивалась. — Как тебе горячий шоколад? — заботливо поправляя багровый шарф на шее ребёнка, спросила госпожа Раскольникова, присаживаясь на корточки. — Было вкусно. Женщина улыбнулась, обхватывая лицо сына ладонями: — Выглядишь не очень счастливо. Невесело? — Не знаю… Того упрёка, которого так остерегался мальчишка, не послышалось. Женщина тепло улыбалась, и Родиону на миг показалось, что холод отошел от ног. Совсем на мгновение ему стало немножко теплее. — В следующем году уже в школу пойдёшь. Хочешь в школу? — Нет. — Почему? — Там будут одноклассники. — И Дуня. — И Дуня. — Мне кажется, всё будет иначе. Мы отдадим тебя в хорошую школу, где ты познакомишься с отличными ребятами. Да, возможно, не сразу, но… Обещаю, ты найдёшь верных друзей, которые будут стоять за тебя горой. Не сразу. Но они будут. Просто надо подождать и приглядеться к тем, кто действительно вызывает интерес. Кто вызывает желание дружить. — Это как…? — Смотри. Вот Дуня. Если бы вы не были братом и сестрой, представь, что вы просто одногруппники в детском саду, ты бы хотел дружить с ней? — Да. Девочка, услышав свое имя, тут же широко улыбнулась и помахала ладошкой, а затем вернулась к вычерчиванию радуги прутиком на снегу. Родион усмехнулся: — А кто бы не хотел с ней дружить? — Вот! Она вызывает желание дружить. Своей добротой, своим весёлым нравом, увлечениями и характером она притягивает людей к себе. —…Но почему ко мне люди не тянутся? На самом деле этим вопросом Родион задавался почти всегда, хоть и знал на него точный ответ. Чья-то мамаша в детском саду сказала ему, чтобы он сделал лицо попроще, и тогда люди потянутся. Сидящему в приёмной Родиону впервые в жизни захотелось расплакаться и стукнуть кого-то так сильно, чтобы выбить эту злость, тягучую, как жидкий сахар — быстро застывает и больно отдирается. Но он просто промолчал, услышав себе в спину не самую лучшую усмешку. Он знал, что он — не такой, но мама говорила, что быть «не таким» — это не плохо. Это удивительно, и если ты отличаешься от других, а если тебя за это презирают, то странные эти люди, а не ты. Да, он — не Дуня. Но разве это повод оставлять его одного, пока все остальные бегут пинать футбол? В такие моменты он понимал, почему с Дуней хотят все дружить. Как минимум потому, что она оставалась с ним, и, протягивая ему цветные мелки, называла этих пацанов тупыми. — Потому, что они не смогли разглядеть в тебе твою звезду. Они слишком рано отвернулись, так и не заметив твоего сияния. А ведь ты сияешь, сынок. Я уверяю тебя, спустя года ты встретишь тех, кого будешь называть лучшими друзьями. — Правда? — Честное пионерское. Лучшие друзья… Звучит красиво. Звучит по-особенному, хоть Родион и не понимал пока что, каково это — иметь лучшего друга. Возможно, мама, так любяще глядящая на сына в эту секунду, права. Ведь всё приходит со временем, и если сейчас Родион не может на все сто процентов почувствовать себя счастливым, то однажды — сможет. И это будет началом его нового «я». Счастливого и свободного от внутреннего тумана. — Салют! — закричала Дуня, захлопав в ладоши. Тысячи, а может и больше искр разбивались в небесном сокрытии, своим шумом заглушая радостные восклицания остальных. — С Новым годом, мам, — тихо прошептал Родион, слегка улыбнувшись. — С Новым годом, родной. На горках было уйму народа, но Родион успел прокатиться несколько раз, а сейчас просто стоял и глядел на Дуню, которая, стоя на той самой высокой горке, гордо улыбалась, махала ему рукой. Розовый помпончик на шапке был смешно осыпан снегом, а румяные щёки поблескивали от подтаявших на них снежинок. Вот человек, который всегда останется на его стороне. — Пока у меня нет друзей, у меня есть ты, — подумал Родион. Раскольникова, задорно крикнув «атас!», кубарем, в компании таких же торопливых детей, съехала вниз. Толпа галдела, и дети весело хохотали, смотря друг на друга большими радостными глазами. Вокруг все веселились, стараясь забыться в этом волшебном вечере, оставив печальные пятна где-то за пределами праздника. Словно оградились силовым полем, размотали вокруг себя гирлянду и включили её на всю мощность. Тьма пропала, и, несмотря на ночное звёздное небо, в котором время от времени мелькали фейерверки, всё равно было светло. — Пошли кататься! Пошли, пошли, пошли! — Дуня подлетела совсем быстро и совсем неожиданно, случайно повалив Родиона назад. — Прокатись со мной! Тебе понравится! Понравится! Пойдём, Родя! «Неугомонная» — подумалось ему. — С тобой хоть на край света, — улыбнулся Раскольников в ответ.***
23.04.2016 Этот мир так огромен. Иногда даже не понимаешь, что является правдой, а что — всего лишь обманка зрения или собственного слуха. Они говорят, что так не бывает, да и пацаны со двора никогда про «такое» не шутили, а они, быть честными, шутили обо всём на свете — начиная подколами про рост и заканчивая подлыми фразочками про мамок. По телевизору типичные романтические линии, в книгах ничего необычного: она влюблена, он влюблён, и все у них сладко-сладко. Лёшу тошнит от этой неразберихи и он искренне не понимает, что с ним сейчас происходит. И ведь друзей о таком не спросишь — стыдно, и к родителям жутко обращаться. Вдруг отругают? На улицу больше не пустят? Лёшу тошнит. И он искренне не понимает — то ли от сложности вопроса, то ли от самого себя. Ему всего двенадцать, и пока все одноклассники засматриваются на симпатичных высоких девчонок, он то ли не видит, то ли попросту не может видеть, не может понять этого восторга от фотографий голых моделей на просторах интернета и на страницах журнала для взрослых, который принёс один парниша из параллели. — Что? Тебе не нравится, что-ли? — Нравится, — врёт, врёт и корит самого себя за эту ложь. Волосы длинные у неё, светлые, талия тонкая, грудь большая, ноги стройные, и в этот самый момент, пока все пацаны пускают слюни по этой актрисе, шепчут в шутку какие-то непристойности, закуривая по последней, Молчалин осознает, что что-то здесь не чисто. Может, не дорос? Может, просто не его типаж? Ну нет, пацанам же вон как нравится, а чем он хуже? И ведь продолжает улыбаться им и говорить, что у неё прелестное личико, не видя в нём ничего прелестного. И пока Соня Фамусова пытается позвать его в кино, накручивая на палец кудрявый локон, Лёша хмурится и упирается, говоря, что ему надо на тренировку. А Сонька-то назойливая — флиртует неудачно, пишет часто, предлагает сходить погулять, домашку даёт списывать. Лёшу тошнит. Тошнит не от Сони, а оттого, что её знаки внимания не вызывают каких-либо тёплых чувств или хотя бы симпатии. «Что делать, если не нравятся девочки?» История поиска уже давно скрыта инкогнито режимом, а на форуме люди пишут много-много строк. Лёша вчитывается в каждую букву, как никогда не вчитывался даже на уроках литературы. Штудирует взглядом каждое предложение, каждое слово, боясь упустить что-то важное. Боясь понять, что его внутренние переживания возникли не просто так. Внутренняя тревога нарастает. Где-то в груди неприятно колет, спазмами скручивает желудок, и Лёша сидит весь на нервах, неосознанно грызя ногти на левой руке. — «Возможно, ты по мальчикам, но не стоит об этом переживать, с возрастом твоё восприятие может измениться, а может и нет. Но не бойся, ты такой не один», — вполголоса читает последний отзыв и с ужасом откидывается на спинку стула, отъезжая в другой конец комнаты. Обхватывает плечи руками, подгибая ноги под себя: — Пиздец… Это пиздец. Появилось внезапное и очень сильное желание раствориться в воздухе или растечься лужей, которая высохнет и не оставит после себя никаких следов. Лёшу тошнит от страха. От неизвестности. Тошнит от самого себя. В голове бьётся один только вопрос, больно отзвякивая где-то в ушах: «В какой момент всё пошло не так?» Хотя, нет. Это же Лёша. — Когда все пошло по пизде…? Он продолжает задирать одноклассников и курить за школой, смеётся с друзьями, пьёт дешёвые энергетики, но чувство подкатывающей к горлу рвоты теперь преследует его везде. Перед глазами до сих пор маячат те слова поддержки от незнакомцев на сайте, но что действительно Лёшу обижает, так это то, что он остался совсем один. Хотя, вот же они, друзья. Зовут по падикам побегать, малышню погонять, но он один. Эти друзья не помогут и не спасут, не вытащат из той дыры, в которую Молчалин случайно (или неслучайно) забрёл. Лёшу тошнит в школьном туалете и он изо всех сил пытается скрыть страх, плотным удушьем сцепившегося вокруг горла. — Я не гей… — шепчет сам себе, стоя напротив зеркала. А потом вспоминает, что его послали драить парты в знак наказания за неподобающее на уроке поведение. Подумаешь, нарисовал хуй на доске. Всего-то! Ступая вдоль светлых коридоров, утопленных в приятном свете дневного солнца, Лёша глядит в окно, за которым уже почти растаял снег, и на деревьях начали расцветать мелкие листочки. Весна входит в самый разгар, и если ещё вчера было холодно, да так, что Лёша все руки обветрил, то сегодня он соизволил прийти в кроссовках. Как ему удалось не промочить в грязных лужах свою любимую обувь, знает, наверное, только кто-то всевышний. Скоро закончится учебный год, и Лёша не может дождаться того момента, когда сможет забить на учёбу и забыть о ней вовсе. Хотелось поскорее забросить рюкзак в шкаф и выкинуть все тетради, а потом взять из гаража велосипед и пойти с пацанами кататься вдоль шоссе. Никакой охоты идти отбывать наказание не было и, походу, никогда не будет, но Лёша понимал — прогулять сейчас, означает получить потом ещё хлеще. Разбитая губа была что-то типа титулом за прошлую драку, ведь он выиграл! Взял и обыграл того засранца, который посмел обозвать его гомиком. Гомик. Слово ещё такое отвратительное, да и звучит как-то оскорбительно. Лёша бы выбил всю дурь из того придурка, если бы учительница математики не зашла в класс. Ох, сколько же злости тогда накипало в Молчалине. Кажется, все сумели ощутить эту зловещую ауру, тучей повисшей над хулиганом. Лёша не очень любил драться. Как минимум потому, что походы к директору ограничивались одними и теми же словами. — Безобразно воспитанный ребёнок, никакой ответственности, бла бла бла, — спародировав голос женщины, Молчалин про себя усмехнулся. Все эти угрозы он слышал сотни раз, но все они пустые — не выгонят из-за неплохих познаний в физике и математике. А уж олимпиадники им точно пригодятся. Кабинет был закрыт, и Лёша, имея хоть какие-то манеры, постучался. — Любовь Григорьевны нет! — послышалось изнутри, и Лёшка хмыкнул, распахивая дверь. Возле доски стоял темноволосый мальчишка — протирал доску, и, в попытках дотянуться до даты, подпрыгивал. Его круглые очки тоже вскакивали, и Молчалин искренне удивился, как те ещё не свалились на пол. Так… Пол чист, парты тоже, доску уже помыли. Тогда что ему вообще нужно сделать? — Э-э-э… — увидев мгновенно расширенные глаза мальчика, который обернулся и поджал губы, Лёша поднёс рукава кофты к лицу, принюхавшись, — от меня воняет…? Проглотив задорное «очкарик», Лёша виновато улыбнулся, поняв, что пахнет действительно от него — физкультура не жалеет никого. — Пардон. В ответ молчание и никаких ожидаемых подколов. Мальчик из параллели, Лёша его уже видел, был одет в рубашку и выглаженные чёрные брюки. Не ботан он, хотя казался именно таким. Вскинув подбородок, прошёл к третьей парте и начал складывать учебники в портфель, делая вид, что никого больше в классе нет. Молчалину впервые стало так неловко. Будто он провинился, а его даже не отругали, а просто отправили в игнор. — Тебя как зовут? Я Лёша… Кхм, Лёша Молчалин, — а ещё хулиган, задира, бунтарь, куряга, а ещё немного алкаш, но об этом я тебе никогда не скажу. Шаркнув подошвой по полу, Лёша сунул руки в карманы, пытаясь понять, почему его игнорируют. Неужели этот парниша уже знает, кто он такой? Знает, что с Молчалиным связываться не стоит — ведь он плохой. Лёшка всегда плохой, и директриса никогда не вставала на его сторону. Эта женщина даже не пыталась делать вид, что слушает его оправдания — повесила на него ярлык «хуйло, а не прилежный ученик» и всё. Молчалин привык к такому, но почему-то сейчас стало по-особенному неприятно. — Ну, воняет от меня чутка, признаю. Баскетбол — не игрушки, — сам пошутил, сам посмеялся. — Я… Лёша, кажется, потерялся. Язык онемел, а ноги будто пригвоздили к полу. В голове крутилось «чо за хуйня?», но сказать ничего не получалось. Мальчик даже не улыбнулся, закинул рюкзак на плечо и словно свысока взглянул на Лёшу, ткнув пальцем в переносицу, поправил съехавшие очки. Не лицо, а мрак. Умер, что ли, кто-то? Стало как-то не по себе. И это Лёша, который может сломать нос одной правой, который не боится старшеклассников, не боится гопарей с соседних районов, стоит и мнется тут, как влюблённая девица? Лёшу будто водой окатило. Руки вздрогнули, и он вновь посмотрел на мальчишку, который ждал, наверное, когда Молчалин отойдёт от дверного проёма. Тот оказался ниже, доставал Лёше до носа, но казался супер серьёзным. Милый. Серьёзный, но милый. — Я Саша. Саша Чацкий, — ещё раз поправил очки, и, окинув Лёшу оценивающим взглядом, вышел в коридор. Простояв в абсолютной тишине ещё где-то пять минут, Лёша устало потёр глаза, нервно засмеявшись: — Окей, возможно, я гей.***
А пока мы только дети, Нам расти еще расти Только небо, только ветер, Только радость впереди.
10.07.2010 — Кем бы ты хотел быть? — Счастливым человеком. Дима ещё совсем маленький, но его мечты грандиозные — слетать в космос, посадить грушевый сад, нарисовать картину, сыграть «Времена года», объездить целый мир и ещё куча невероятных идей, так приятно наполняющих детскую головушку картинками о прекрасном будущем. Разумихину всегда твердили, что он может стать тем, кем захочет, а у этого ребёнка на уме не просто доктор или строитель, а космонавт, актёр, режиссёр. — Я бы хотел создать свою историю, мама! Я бы написал, а потом показал её всей планете! — скачет на маленьком батуте, глядя на маму, сидящую на скамейке в теньке. — Это очень здорово, сынок. О чём будет твоя история? — женщина улыбается, вышивая на кусочке ткани корзинку с персиками. Дима смеётся, прыгает все выше, стараясь дотянуться хотя бы кончиками пальцев до неба. — О счастье, о друзьях, о любви. О компании друзей, которые будут дружить вечно-о-о! — Правда? Потрясающе. Уверена, у тебя все получится. Диму любили, и он в ответ любил весь этот свет, который ещё не тронул его воображение своими щупальцами. В его голове целая вселенная, которую однажды он воплотит в реальность, и это будет самая прекрасная история. Там будут все улыбаться, смеяться, шутить, веселиться, обниматься, считать звезды и гулять до рассвета. То, что увидел Разумихин в телевизоре, ему не понравилось — девушка плакала, прижимая спящую девушку* к себе, кричала что-то в небо, и Дима тут же переключил телеканал на мультики. В его истории всё будет по другому. В его истории счастье заполнит каждую страничку, каждого героя, каждого читателя и даже самого его. Солнце будет светить вечно, и у этой истории будет счастливый конец. Это самый важный пунктик, и Дима даже начиркал его в свой блокнот красным карандашом, жирно обведя вокруг. В детском садике Дима играл со всеми и искренне не понимал забияк, называющих его простофилей. Что плохого в том, чтобы заботиться о других? Дима улыбался ярче всех и обожал творожную запеканку, съедал ее целиком и всегда просил добавки. В его маленьком мирке огромные галактики и нет ни одного дождливого уголка. Он любит конфеты и шоколад, но всегда делится с одногруппниками. Диму любят, и он любит всех в ответ. «Этот мальчик слишком мягкий» — шепчутся мамочки-сплетницы в приёмной. «Этот мальчик добьётся всего» — с тёплой улыбкой отвечает воспитательница.Шар земной быстрей кружится От весенней кутерьмы И поют над нами птицы. И поем как птицы мы. Позабыто все на свете, Сердце замерло в груди Только небо, только ветер, Только радость впереди.