***
Нет, нельзя. До Володи это дошло сразу после того, как он вышел на крыльцо, вновь встречаясь с темнотой ночи и замечая приоткрытую дверцу калитки. — Первый шаг ПАПы: не бойтесь. Ребята, какое бы дерьмо не случилось, помним, что нас много, помним, что мы вместе, — Лёша говорит это искренне, стараясь дать всем понять, что всегда найдётся решение, если здраво мыслить. Володя боится — в его руках телефон с включённым фонариком — и он направляет полоску света прямо туда, в сторону забора, но видит лишь витающую в воздухе пыль и сидящую в траве лягушку. Его всего потрясывает, но он делает шаг за шагом, спускается по деревянным ступенькам и снова осматривается, светя по сторонам, но никого и ничего не видит. — Шаг второй: Вова, ты должен будешь осторожно, максимально незаметно пройти до бани, где тебя будет ждать Саша, у которого там своя линия дежурства. Понял? — А что, если я увижу кого-то по пути к бане? — Ленский обводит взглядом нарисованную наспех цветным карандашом карту территории, запоминая все помеченные и обведенные части. — Кричи, — отвечает Дуня. — Беги, — командует Молчалин. Почти не дыша, Володя тихонько идёт по двору, оглядывая территорию и прислушиваясь к каждому шороху. Мёртвая тишина, прям как на контрольной по химии, давит сильнее, чем незнание масштаба проблемы — кто это, что это, у них нет даже примерного представления об этом самом, которое решило добавить огоньку в их пьянствующие каникулы. Эту историю они наверняка потом будут вспоминать и смеяться, но сейчас они, к сожалению, в настоящем — перепуганные, напряженные. Интересно, всех так напрягает это отсутствие каких-либо звуков, или просто Вова уже не знает, на чём сконцентрировать своё внимание? Где-то в тридцати шагах от него, у самой ограды, что-то хрустнуло. Кажется, бедный старшеклассник завтра проснётся седым. До бани осталось меньше десяти метров и Ленский различает Сашин силуэт, стоящий в дверях и махающий ему рукой, мол, иди сюда скорее, но у Вовы ноги приколотили к земле, или, может, роса на траве превратилась в клей — он не может двинуться, стоит, как вкопанный, вспоминая «Отче наш» на немецком. — Шаг третий: если заметите что-то странное, быстрее сообщайте другим, — менторский голос Лёши отдаётся эхом в стенах гостиной. — Связи нет. — Крик. Жесты. Мимика. Зависит от ситуации. Какие, в жопу, жесты, мимика, — думает Вова, когда он толком дышать не может, боится, что если сделает лишнюю манипуляцию, его звезданут лопатой или тем самым топором, про который ранее упомянул Родион. Он смотрит прямо, на Сашку, но луч света направлен под ноги — не видит ни Сашиного лица, ни этого самого, что стоит около забора и пожирает его взглядом. В доме происходит своя суета — тихая, конечно, почти беззвучная, но переговорная и взволнованная. Возле окна на втором этаже сидят Женя с Колей и Петрушей, в соседней комнате штудирует происходящее Дима. На первом этаже, со стороны гостиной притаилась Дуня. Остальные — на улице, в своих укрытиях. — Почему он так долго идёт? — переживает Онегин, глядя на пустой участок двора, который Володя должен был пройти две минуты назад. — Я ничего не слышу, даже шагов. — Вон, Саша стоит, кажется, он должен его видеть. — Что он делает? — Стоит. До этого рукой Вове махал, теперь не двигается. Походу, пошла пизда по кочкам, — Коля приподнимает занавески и прислоняется носом к стеклу, вглядываясь в темноту. — ПАПа провалился? — ПАПа не мог провалиться, — отрезает Женя, — я Лёхе верю. Все Лёхе верят. Но сам Лёха сейчас стоит в душной теплице, где пахнет землёй и рассадой, и смотрит на недвигающегося Володю — видит, что тот словно мертвец, кажется, подсвеченные фонариком колени скоро покроются трупными пятнами. Значит, ему не показалось — возле забора действительно что-то треснуло — и он, и Вова это слышали, но оба бездействуют. Вова — потому, что он ближе всех к забору, так ещё и без какого-либо оружия, Лёша — потому, что рано выходить из засады. О выдержке Ленского можно реально складывать легенды, как о самом героическом герое, пожертвовавшим собой ради любимых товарищей и блага народа. — Давай, Вовка, не ссы в трусы, — шепчет в уличную черноту Молчалин, шмыгая носом. Ещё один треск заставляет эту троицу вздрогнуть — Лёша дернулся, прикрыв скрипучую дверцу теплицы, оставляя лишь малюсенькую щель, Саша схватился рукой за перилу, невольно отойдя назад, и только Володя не продвинулся ни на сантиметр. Он тряхнул кудрями и сжал покрепче телефон в руке, тяжело выдыхая. Создавалось ощущение, что на него одели корсет — очень тянет, рёбра болят, дышать практически невозможно — шнуровка завязана до конца, даже наклониться невмоготу. Он опускает взгляд, смотрит на экран — время показывает без пяти два — и опять смотрит на Сашу. Щурится и только спустя несколько секунд замечает, что Чацкий смотрит не на него. — Саш…? — беззвучно двигает губами Вова в надежде, что их давняя ментальная связь поможет. Но Саша не слышит: стоит, вцепившись одной рукой в дверную ручку, другой — в перилу, и глядит куда-то, только свет фонарика в очках бликует. Володя жмурится, и сердце, и душа, и последние частички веры покидают его тело, когда он, осмелившись пошевелить рукой, направляет яркий белесый луч на друга — его распахнутые глаза и приоткрытые в немом крике губы кажутся тизеровой фотографией какого-нибудь наитипичнейшего фильма ужасов. — Саш…! — чуть слышно зовёт Ленский. Он чувствует себя загнанным в клетку зверьком. Туда, куда смотрит Саша — забор. Точнее кто-то или что-то, стоящее возле него. Володя успел мысленно попрощаться с матерью, Женей и остальными ребятами. Они просто хотели бухнуть. Просто попить пива и отдохнуть от школы. За что. — Саня, блядь…! — Да слышу я тебя, завались, — шикает Чацкий, не поворачивая лица в сторону Вовы. Ну, хотя бы слышит, уже что-то. —… У меня для тебя две новости, — говорит Саша. — Начну, пожалуй, с просто плохой, — говорит Саша. — Примерно в пятнадцати метрах от тебя стоит девочка, — говорит Саша. У Володи вся жизнь перед глазами пролетела. — А какая самая плохая? — Тебе, кажись, пизда. «Блядь» — думает Вова. «Я прожил хорошую жизнь» — хочет сказать он. — Ебал я всё это, — что в итоге вылетает из его рта. Он резко поворачивает голову вправо и направляет луч фонарика туда. Всё происходит за несколько секунд: он успевает разглядеть только копну длинных черных волос, белое платьице и… На него бегут. Просто начинают бежать, и, благо, инстинкт самосохранения у Володи ещё хоть как-то работает — он с визгом преодолевает расстояние со двора до бани в семь шагов, и, перепрыгивая все ступеньки, забегает в открытую Сашей дверь, хлопая ею так, что, кажется, петли чудом не вылетели, и они оба слышат звон оконного стекла. Целы. Окно цело. Вова цел. Где-то в теплице прихуел Лёша. Во-первых, он даже не знал, что Ленский умеет так быстро бегать (подыхать после первого круга на физре вошло в привычку), а во-вторых — он тоже это видел. — ПАПочка сработал! Ровно до той самой минуты, пока эта плутовка не среагировала на шум и не повернулась в сторону теплицы. — Забудьте, ПАПа ушёл за хлебом. Он несётся к задней тепличной двери, выбегает во двор и, оббегая картофельные грядки, кричит культурным матом во все горло. Лёша от ментов с такой скоростью не бегал, когда их с пацанами по всей стройке гоняли. В голове — пустота, вокруг него — тьма тьмущая, ведь свет в доме выключен, а на небе ни единой звезды, что могла бы сейчас упасть и шибануть бегущую сзади не пойми кого. Под ногами трещат ветки, и за ним тоже слышится хруст. Белый шум заполняет пространство звоном, так неприятно гудящим в обоих полушариях и отдающим пульсацией в висках, да так болезненно, что Лёша выпадает из реальности совсем на мгновение, когда резко останавливается, чуть не впечатавшись носом в туалетный домик, и разворачивается. Он не зажмуривает глаза, но вытаскивает руки вперёд, надеясь оттолкнуть противницу, и невольно отступает назад, прислоняясь спиной к покрашенной ярко-зеленой стенке. Никого. Лёгкие заходятся судорогами. Лёша начинает жутко кашлять в попытках восстановить дыхание, падает на колени, сжимает пальцами сырую траву, почти вырывая ту с корнями. Оглядываясь по сторонам сквозь блестящую пелену на глазах, не замечает ничего подозрительного — черно-белое пятно будто исчезло, растворилось в воздухе прямо у него за спиной, пока он убегал. Как маленький ребёнок, который бежит из тёмного чулана, где в каждом углу таятся монстры. Вот только Лёшке семнадцать, но почему-то страшно становится прям как тогда. Что. Это. Нахуй. Было.***
Они выглядят как культ — одиннадцать человек сидят в кругу вокруг некрупного ватмана, пока за окном льёт как из ведра. Дождь барабанит в окно, отрезвляя такое неприятное безмолвие в гостиной. За окном белый туман, а выходить на улицу — выше чьих-то сил. Особенно, Вова — Дуня пообещала вручить ему медаль почётного бойца за отвагу. Вот только Вове не нужна никакая медаль — нужен ответ на один единственный вопрос: «Что. Это. Нахуй. Было?». Перебрав кучу вариантов и поняв, что их план немножечко проебался (ПАПа решил уйти в запой), все, конечно, не сразу, далеко не сразу, но всё-таки решились на вторую попытку. Действовать будут немного иначе, чем в первый раз, да и бедного Ленского больше никто одного не пустит (Онегин — пианист, он своими длинными пальцами может сердце вырвать. Ну, или мозги, которым придёт идея опять избрать Володю в качестве жертвы, так, на крайняк). — Мы должны чётко понимать, что приведений не существует, — делает акцент Петя. — Петруша, — нервно посмеивается Молчалин, — не за тобой оно гонялось. — Я думал, я сдохну, честное слово. Я за результаты экзаменов в прошлом году так не боялся, как вчера за Вову. Ты просто машина, — улыбается Чацкий, пихая пялящегося в окно друга. — Бро, — Ленский прижал кулак к сердцу, стукнув по груди два раза. — Бро! — Горой за тебя, бро. — Люблю тебя, бро. — И я тебя, бро. Как же быстро они переключились с «У меня инфаркт, срочно валерьянку» на «Бро-люблю-тебя-бро-навеки-муа» — никого это даже не смущает, даже наоборот — бодрит, ведь самые главные герои прошлой ночи не отлынивают в стороне из-за пережитого ужаса. Таня, оперевшаяся спиной на кресло, клевала носом по причине отсутствия какого-либо сна — как бы не успокаивали её Дуня и остальные, девушка не сомкнула и глаза. Мамочку разозлили. Мамочка будет мстить за своих детей. — Так, у кого-нибудь есть пожелания? — прочищая горло смрадным кашлем, спрашивает Оля. — Пиво, — говорит Вова. — Пиво, — кивает Саша. — Водку, — завершает Лёша. Блондинка закатывает глаза, но продолжает: — По плану, мальчики. По плану. — А, тогда нет. Коля встаёт с пола и, сгибаясь в спине, хрипит: — Предлагаю выпить для храбрости. — Вы чо, алкаши районные, в край обнаглели? — недовольно хмурится Раскольникова. Мамочка номер два тоже зла. И мамочка номер два будет мстить за первую. — Без шуток, пацаны. Если есть что сказать — говорим. Нет — расходимся и ложимся спать. Нам всем нужен отдых, — Дуня поднимается на ноги, поправляет сбившуюся футболку и окидывает всех презрительным взглядом. — Вопросы? Нет? Отлично. Свет в гостиной потухает под общее улюлюканье, покидающее стены этой комнаты и поднимающееся вверх по лестнице вперемешку с кашлем и негромкими зевками. Волнение тоже уходит, но лишь на второй план, затаиваясь в задворках нервной системы — все надеятся, что оно там и останется, повесившись на тонких нервах. Где-то на веранде звонит мобильный телефон, контакт которого сигналит неоновыми «М. М.» больше пяти минут, но вызов так и остаётся в пропущенных.***
— Ты не сильно зацикливайся на этом, Дунь, ладно? — Таня расчесывает свои волосы, сидя перед небольшим зеркалом и через отражение наблюдая за угрюмой Раскольниковой. — Да всё в порядке. Просто выспаться надо. Брюнетка переворачивается набок и встречается с неверящими Таниными глазами, сама же еле сдерживается, чтобы не закатить их от досады — это Таня. При Тане так нельзя. Дуня прижимает обе ладони к лицу и тихо стонет, перекатываясь обратно на спину. Они тут уже четыре дня, а она молчит, как партизанка, — боится, боится, боится. Этот страх сковывает руки, заставляет отходить назад и не трещать о чём попало. Ей даже сон привиделся, где уже выпускной: голубые шары в небе, красные ленты на груди, и Таня держит её за руку, зовёт куда-то, а сама тянет за рукав в курилку, ничего больше не говоря; все вокруг слишком ясное, яркое, у Лариной даже глаза её карие блестят, будто вишни, и улыбается она так хитро, но так красиво, что Дуня без лишних слов следует за ней. И просыпается. У Дуни дома попугай, а не птица-обломинго, какого чёрта?! Она уже подумывала скинуть Тане какую-нибудь пикчу из группы с подкатами в телеграмме, но связи здесь нет, интернета и подавно. В такие моменты у Раскольниковой реально отнимался язык. У Раскольниковой! У Раскольниковой, которая не зассала побриться под ноль, у Раскольниковой, пришедшей в радужном обличье в школу с целью поддержать Ленского. У Раскольниковой, которая разбивала носы хулиганам и сердца ботанам-отличникам в летнем лагере, приглашавшим её на медленный танец. Карма существует — именно она, прилежная ученица-отличница, атакует её сердце уже несколько месяцев, не желая выходить из мыслей и ложиться на другую постель. Они, кстати, спят вместе. Но это так, к сведению. Спустя две минуты томного молчания Таня откладывает гребешок и поворачивается лицом к Дуне: — Ты беспокоишься потому, что я беспокоюсь? — постукивает наманикюренными пальчиками по лакированной поверхности комода и смотрит так… выжидающе. — Не только поэтому. С чего ты вообще взяла? Угадайте, кто влесбиянился, вкрашился, втюрился по самое не хочу? Подсказка 1: не парни. Подсказка 2: точно не Оля. Подсказка 3: ориентируйтесь на клёвую стрижку и прямые gay vibes вокруг. — Ни с чего не взяла. Забудь. И не делай такое лицо, выглядишь так, словно убивать готова, — губы Лариной дрогаются в неровном изгибе, в глазах её не укор, а добрая усмешка. — Нормальное у меня лицо. Обычное! — Как скажешь. Вопрос дня: почему Ларина Татьяна Дмитриевна такой прекрасный ангел? Ответы можете присылать на карту вместе с небольшой суммой, чтобы Дуня смогла накопить на качественный коньяк и выпить его за раз. Она досмотрит сон с выпускным до конца и захочет остаться там, а врачи скажут, что просто организм молоденький, не выдержал натиска такого крепкого алкоголя. — И всё-таки, если тебя что-то гложет, то можешь поделиться со мной. Если захочешь. Ты же знаешь, я всегда буду рада помочь кому-либо из вас, — Таня открывает форточку и, ступая босыми ногами по мягкому ковру, подходит к постели. Опирается одной коленкой на матрас и смотрит сверху-вниз, словно читает, словно знает всё, что не просто гложет, а душит. Внутри Раскольниковой заигрывают собственнические нотки. Она двигается ближе к стенке: — Знаю. — но не скажу. — Мы же подруги, Дунь, — ласково шепчет Таня, — главное, не закрывайся и не держи долго в себе. Её голос успокаивает лишь на мгновения, даёт возможность поверить в эту нелепую иллюзию дружбы и забыть о том, что такое понятие как «дружба» между ними односторонне: Таня — дружит, Дуня — пытается. Брюнетка пропускает меж пальцев свои волосы, слегка оттягивает их у затылка и вздыхает, в который раз повторяя себе то, что она искусная лгунья. Или же Ларина искусная актриса, уже давно догадавшаяся, но не показывающая вида. Это тупик. — А что, если есть шанс, что после этого ты больше не захочешь со мной дружить? — Только я? — Только ты. Кажется, Дуня не просто карты раскрывает, а сразу отдаёт всю колоду, не желая больше играть. — Ты в этом уверена? — В чём именно? — В том, что я перестану с тобой общаться? — Скорее да, чем нет. Вот конкретно в этот момент Дуне становится уже похуй — Таня не дурочка, наверняка всё поняла, поэтому смысла притворяться больше нет. Девушка снова смотрит на хозяйку дома: — Я не убивала, — говорит Дуня. — И не крала, — добавляет Дуня. — Но при этом я в заднице, — хрипло смеётся она же. Таня не смеётся и даже не улыбается — лишь прожигает своими большими тёмными глазами, но Дуне не становится жутко под этим взглядом, только как-то странно получается. Когда она читала фанфики, то очень часто задавалась вопросом о тупости персонажей «Боже, да почему вы не можете просто поцеловаться? Что в этом сложного?» — маловероятно, что Таня за такое её ебанет, но даже это будет не так плохо, если она даже не оттолкнет, а подождёт, пока Дуня отстранится первой, и молча выйдет из спальни. — Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Я не говорю о самой проблеме, а о масштабе её последствий. Ты не убивала. Но даже если бы ты украла что-нибудь, это всё равно не помешало бы мне восхищаться тобой и не лишило бы меня желания быть подругами, — голос Тани всё такой же нежный и успокаивающий, она бы могла стать хорошим асмр-блоггером, с её то манерой речи и клевыми идеями, — наверное, взломай ты даже сам Пентагон, я бы только сказала, какая же ты крутая. Ты реально крутая. Поэтому, не думай о плохом, ладно? — Не могу, — зевая, тянет Дуня. — Не можешь? — Неа. — Почему? — Потому, что я крутая, а ты просто ахуенная. Дуня произносит это так, словно она вновь пьяная, и теперь они обе смеются, сваливаясь на подушки. — Ты думаешь, я бы смогла взломать Пентагон? — зубасто улыбаясь, спрашивает Раскольникова. Таня кивает, заливаясь новым порывом смеха: — Да. А потом ты бы захватила всю планету. — Ты слишком в меня веришь! — Это ты слишком в себя не веришь, Дунь. И от этого сладкого «Дунь» у Раскольниковой салюты внутри взрываются, заполняя собой всё пространство разноцветными обжигающими искрами, которые мельтешат перед глазами то ли из-за темноты, то ли из-за постоянного присутствия Тани рядом. Идея взломать штаб-квартиру США звучит заманчиво. Идея поцеловать Таню звучит в её голове постоянно.***
Бам. Не просто «бам», а «БАМ!» раздаётся прямо возле сарая, и Володя подпрыгивает, вжимаясь в Сашин бок и огромными от новой порции ужаса глазами пялясь в черноту ночной полянки. Квадратный метр, где стояла упавшая бочка, не попадал под свет фонарика, но теперь её ржавые от старости бока подсвечивались и бликовали. — Вот тебе именно сейчас в туалет захотелось, Сань? — почти пищит Ленский, когда из-за бочки выходит… Нет, не выходит — выползает она-оно на всех своих четырёх конечностях. Это что, мостик…? — О, святой Ленин… Её смоляные волосы спадают вниз, и теперь парням видно её лицо — широкая лыба с перепачканными в чем-то чёрном зубами, мокрая худая шея и безумные, с бликом от фонарика, тёмные глаза. Глазища. Большие, обрамленные длинными ресницами. Её пластичные тонкие руки выгибались так, что Володя невольно вспомнил Самару Морган, которая ползла почти также — но там она была в телевизоре, а сейчас здесь, и всё это происходит наяву. Вова замечает, что она босая — ни обуви ни носков, только голые пятки касаются сырой травы. А с её белого платья течёт. — Это она… Девочка-утопленница, — боязливо аргументирует Чацкий. — Нет, блядь, Джейсон Вурхиз, — парирует непонятно откуда взявшийся Родион. — Фредди Крюгер, — поддакивает Лёша. — Вы, ребят, тоже в туалет пошли? — Майкл Майерс, — дополняет Дима. — Серьёзно…? — Джон Крамер, — вставляет и свои пять копеек Вова. — Да мы поняли, хватит! — шёпотом ругается Саша, не отводя взгляда от призрачной девчонки. — Почему мы, дорогая…? Почему именно нас ты решила напугать до смерти? — Это он щас буквально пытается устроить переговоры с призраком? — вскидывая вверх правую бровь, издевается Раскольников. — Ну же, всё… Мне очень жаль, что с тобой случилось почти тридцать лет назад. Ты не заслуживала такой смерти, но ведь и мы не заслуживаем смерти. Да, у нас в следующем году экзамены, и, возможно, мы до них даже не доживём, ибо наша математичка прибьет нас всех пробником, но, пожалуйста, позволь нам повеселиться напоследок… — Дебил… — Ты такая красивая. Нам всем безумно тоскливо, ведь ты могла прожить полноценную жиз-, — Саша замолкает и шумно сглатывает, когда девочка начинает двигаться прямо на них, —…нь. Ты веришь в Бога? — Саша, заткнись нахуй, — шипит Ленский. — Она идёт на нас, — подтверждает Родион. — Пиздец, — заключает Дима. Но Чацкий не затыкается: — Прости, прости! Мы хотим жить! Мы просто хотели пропить эту неделю! Я не хочу умирать! — последние слова теряются в оглушительном визге, ведь белые ноги подгибаются, и девочка открывает рот — широко-широко, прям как в том старом японском фильме. Саша успел состариться на сто лет. Она останавливается на середине пути — её словно замыкает, и она сломанной заводной игрушкой падает на землю, распластав руки и ноги. Вся эта картина подпитывается ярким светом — а ведь у Саши осталось шесть процентов. Могильная тишина, глушь, и никакого оружия — удочкой из гаража даже мальков не поймаешь, а топор из сарая и в руки брать страшно. Чудаковатая вещь, но Родион заценил. Где сейчас находятся остальные ребята, не ебет даже Молчалин, который вышел последним. Никто не слышал, как хлопнула дверь при выходе. А Лёша стоит и придерживает Сашину ладонь, стараясь успокоить — у того в очках отражаются чёрные длинные патлы и белый мокрый кусок ткани, выглядевший как недошитая на уроках технологии сорочка. — Нам надо валить, — вполголоса произносит Володя. Он собирает волосы в хвост и заправляет чёлку за уши, в любой момент готовый бежать. — Да что ты говоришь, Вов, а я собирался чаек попить с этой юной леди, — и Родиону в тот же момент прилетает подзатыльник. Его голова наклоняется вперёд так, что он чуть не врезается подбородком в собственную грудь, но он ни о чём не жалеет. — Дим, если ты не угомонишь своего бойфренда, то он станет первой жертвой, — угрожающе отчеканил поэт и замолчал сам же, заметив боковым зрением движение там, куда падает полоска света. Она-оно начинает кашлять. Даже нет, не так. Заходится ужасным рёвом и будто бы судорожно пытается прочистить горло. — Нам нужен ПАПа. Лёха, срочно, думай, — бормочет Вова. — По-моему… Надо бежать. Врассыпную. Она же не сможет погнаться за всеми нами. — Т-точно? — мямлит, сам того не осознавая, Саша. — Точнее только выстрелы Амура в моё сердце каждый раз, когда я вижу тебя, дорогой, — Лёша никогда не забывает поклоунадничать, и даже сейчас, нервно, но всё же улыбается, поднося Сашину руку к своим губам. Тот быстро её выхватывает и шипит: — Молчалин, я выстрелю тебе в голову, если мы умрём. Воскресну, воскрешу тебя и заново убью. — Готов умереть только от твоих рук, — парень прикладывает ладонь к сердцу и зубасто ухмыляется. Когда они только начали встречаться несколько месяцев назад, то Соня Фамусова, некогда бывший объект симпатии Чацкого, спросила у него, почему он вообще вступил в отношения с таким припизднутым, как Молчалин. Саша тогда только посмеялся и ответил, что это чудеса взаимной симпатии — Соня деловито хмыкнула: «Любовь слепит». Саша и так подслеповатый — да, Лёша местами реально, то есть, вообще без шуток, дебил, но любовь не слепит, а даёт возможность полюбить человека таким, со всеми его недостатками. Вот Саша и полюбил. Ответил когда-то на чувства хулигана взаимностью, ни разу не пожалев об этом решении. Но сейчас в нём борятся две стороны: та, которая пытается сохранять спокойствие и трезво рассуждать, и та, которая хочет въехать Лёше сковородкой по лицу. — Уже можно начинать заводить шарманку про то, как сильно я вас любил, и то, что вы были моими самыми лучшими друзьями? — хихикает Дима, не отводя глаз от причины их бессонных ночей и мучительно парализованных ног. — Вы и так это знаете, поэтому я просто скажу, что Гараж это зашквар. Я считаю, что Сайгон — это самое лучшее пиво, — умным тоном, будто диктор из фильма, изрекает Володя. — Не все были во Въетнаме, — Раскольников запускает пятерню в свои патлы и оттягивает их назад, делая лицо «я у мамы философ», — я ненавижу физику, но мне нравится наш физмат. А ещё я списал матешу на ОГЭ. Полностью. — Краса- Лёша не успевает договорить. Сашин телефон вибрирует секунд пять и выключается. Весь участок погружается во тьму. — Сел… — Нет, встал. — Родя, блин! — Entschuldigung! (Извините!) Все чётко слышат, как шуршит трава, и как она-оно делает шаг навстречу — в темноте виден её силуэт, белая ночнушка и чёрные, покачивающиеся из стороны в сторону, трущиеся о газон волосы. И ведь не сообразишь — страшнее, когда она смотрит своими глазищами в упор или когда без света наблюдаешь за каждым её маневром. — Почему мы всё ещё стоим…? Почему мы не бежим? — Родион и на физре терпеть не может стоять в колонне, особенно слишком долго, когда каким-то идиотам приходит в голову, что сказать «первый, второй, первый, второй, второй» дохуя смешно. — Одного из нас схватят. Да, она одна, но по инерции мы все побежим вправо, ведь там крыльцо. Но нас пятеро, а значит, кто-то останется бежать позади, — толкует Лёша, отчаянно вглядываясь в мрак. Всё это выглядит до пиздеца смешно, нелепо, даже тупо. Такое даже в российском кино стыдно показывать. — Бля, ребят, честно, вы самые пиздатые друзья. Вот прям от души, — добавляет Молчалин. — Оно нас съест…? — Не знаю. — Если оно съест нас, найдёт ли оно других? — Онегин станет вдовцом так рано. — Вов, вы не женаты. Из траурного лицо Володи резко переменилось на строгое — и он, фыркнув, ничего не ответил. Сейчас не самое лучшее время для тупых споров. Что ж, призраки и правда существуют, ведь не может это быть галлюцинация, — не у всех ведь сразу, ну, — или общая кома. Не может живой человек так выгибаться, не может мёртвый человек так выгибаться (да и в принципе передвигаться). Им по семнадцать, а перед их глазами, скрипя, крадётся смерть в обличие некогда невинного ребёнка. — Оно остановилось? Или мне кажется? — щурится Саша, кого в такой кромешной тьме даже очки не спасут. Он чувствует себя слепым котёнком и оттого хватается за Лёшину руку. — Вроде, — Родион и сам еле видит, распознавая только светлый кусок ткани. — Я слышу хруст ее костей… — давится воздухом Дима. — Она в десяти метрах от нас. — Нам пизда? Ответ и так очевиден, но почему-то все всё равно подтверждают: — Нам пизда. Щёлк. Хруст. Скрип. Она-оно снова поднимается на своих четырёх, выгибается точёной дугой, выпячивая грудь кверху. И начинает бежать.***
Кажется, все дернулись не от резкого движения в их сторону, а от оглушительного Володиного визга, который рефлекторно качнулся назад и задницей приложился об землю — рукой схватил Сашу за щиколотку и закричал что есть мочи. Срывающееся «Блядь!» донеслось, наверное, до всех жителей деревни. Лёша машинально отошёл назад, закрыв собой Сашку, и выставил руки вперёд. Дима поскользнулся на мокрой траве и тоже грохнулся, подвернув ступню. Родион как стоял на месте, так и продолжал стоять — в его расширенных от ужаса глазах виднелось оцепенение и полнейшее ахуевание: кто знал, что эта, — да кто она вообще, нахуй, — рванет к ним, причём так быстро, причём в мостике! Родион когда садится, у него в глазах темнеет, а тут призрак в мостике бежит. И следующим звуком, пробудившим их обратно от шока, было не чавканье их плоти и не треск рвущейся кожи, а смех. Звонкий заливающийся смех. Смеялась Оля. Блондинка вышла из-за кустов и согнулась пополам, схватясь за живот, чуть ли не валилась от приступа хрипящего уже в горле хохота. Ленский хлопал глазами, с диким непониманием глядя на подругу, и только потом до него дошло, что утопленница стоит на ногах. — Какого хера…? — выплевывает Раскольников, пряча окоченевшие от холода руки в карманах ветровки. Ларина утирает выступившие на глазах слёзы и включает фонарик— настоящий, походный — подсвечивая саму себя. На её лице расцвела злодейская улыбка, а в её зрачках плясали сами дьяволы, напевая что-то о грехах и их соблазнах. Оля направляет свет на них — бледные, словно смерть, а потом на девочку — та перебрасывает волосы наверх и вытирает ладонями чёрную слизь с лица, тоже ухмыляясь и глядя то на Олю, то на парней. Оля обнимает её за плечи, слегка прижимая к себе. — Чо, пацаны, обосрались? — и снова посмеивается. Володя вспыхивает первым: — Это что… С самого начала была лишь шутка? — Шутка…? — качает головой Саша, подходя чуть ближе, чтобы разглядеть девчонку. В блеклом свете фонарика вырисовываются тонкие черты лица — скулы испачканные, пухлые губы, большие чёрные глаза, пушистые ресницы, худая шея, на которой чётко заметны следы рук, и видно, что из-за воды они сильно потекли, как и нарисованные гемотомы на ключицах. Мокрые волосы заправляются за уши, а сама девочка уже не ухмыляется, а скромно приподнимает уголки губ, то и дело шепча что-то на ухо младшей сестре Лариной. Теперь она не выглядит столь уродливо, как в тот день, или как несколько минут назад, когда на её лице зияла дыра вместо этой милой усмешки. Рука Оли ложится ей на талию. — Оля, что за хуйня? — наконец оживает Родион. — Это было наебалово? — Ну, типа, — блондинка пожимает плечами. — А-ху-еть, — нервно гогочет Молчалин, прикладывая ладони к лицу и даже с каким-то недоверием косясь на девушек. — Типо… Это всё была шутка? — Ага. — И легенда придумана? — Нет. — Ты знала обо всех ночных происшествиях с самого начала? — Угу. — И всё это было спланировано? — Именно, — гордо кивает головой Оля. Напряжение и осознание того, что их наебали, бьёт по затылку чем-то тяжелым и заставляет почувствовать себя такими идиотами, которых вот так обвели вокруг пальца. Их одурачили. А они поверили. У Ленского ноги всё ещё подрагивают, и он присаживается на корточки, опирается подбородком на свои же ладони и думает, думает, думает. И это все действительно смешно. В русском кинематографе их фильм занял бы последнее место, а может, и не был бы даже снят. Ведь правда, сюжет — шляпа. Лёша убирает руки в карманы и смотрит на Сашу — тот теребит собственные пальцы. До всех слова Оли о том, что это всего лишь долбанная шутка, доходят не сразу. Они столько времени потратили, столько боялись и переживали, а всё это оказалось лишь большой причиной для смеха, который лился из Лариной непрекратимым потоком. Даже эта девочка попросила её быть спокойнее. Кстати. — А кто эта юная леди? — пальцем показывать нельзя, поэтому Лёша просто кивает в сторону незнакомки, которая просто божественно отыграла свою роль. — Охо-хо-хо, — восклицает Оленька, кладя подбородок на плечо темноволосой особы, — а это, друзья, моя любимая подруга. У Молчалина глаза навылет, у остальных просто открылись рты. Неужели... — То есть… — Разумихин не успевает договорить. — Я Маша Миронова, рада наконец-то с вами всеми познакомиться, — отвечает девчонка, протягивая руку вперёд. И снова расплывается в своей загадочной сияющей улыбке.