Ephemeral reality

Вопреки моим страхам, на утро Чонин не испарился. Более того, не произошло даже комичной сцены в мелодрамном стиле, когда герой просыпается, не находя в постели свою любовь и с ужасом мечется по квартире. И находит его в кухне, готовящего аладушки с кофе все тому же вышеупомянутому герою. Ничего подобного. Я просыпаюсь, и даже не открывая глаз, могу с точностью сказать, что все в комнате замерло в том же состоянии, в каком оно было, когда мои веки сомкнулись. Я по-прежнему чувствую носом текстуру футболки Чонина, вдыхая его тепло. Я слышу, как он дышит мне в макушку и все так же выводит странности на спине. И он знает, что я уже не сплю, хоть я и не подаю ни признака, не выдаю себя ни жестом. Знает и поэтому его рука замирает на спине, и он сползает вниз по подушке, ловя кончиком носа кончик носа. - У тебя еще не затекло все так лежать? – Он первым начинает рушить тишину. - Нет. – Вру я. - Ложь.. - Да. – Я улыбаюсь и лениво коротко касаюсь его губ своими. И еще. И еще, пока он не начинает улыбаться, в конец разрушая этим сонный морок и вливая в меня своей улыбкой силы жить дальше или, по крайней мере, до ближайшей ночи точно. - Ты, наверное, чертовски голоден. Я отрицательно качаю головой. - Снова ложь. – Его улыбка, мой кивок. *** Мы чистим зубы, теснясь в крошечной ванной, потому что страх не хочет окончательно покидать сцену, только тоскливо поглядывая в сторону кулис. Чонин насухо вытирает полотенцем остатки сна с моих глаз и затем толкает меня ладонями в спину из ванной в кухню. И мне уже думается, что все-таки сейчас свершится тот лирический кусочек сцены в мелодрамном стиле, где Чонин возьмется за готовку оладий для героя, то есть для меня, но и тут мои ожидания не оправдываются, и мы вместе жарим тосты и рисуем на них улыбки вишневым джемом. И я не вспоминаю о телефоне, забытом и наверняка разряженном в складках одеяла и о просьбе Тао обязательно позвонить. И по его возвращении я сполна получу обвиняющие взгляды и тонны гнетущего молчания, дополняемого угольно-черными глазами с ярко-выраженным подозрением из-под такой же угольно-черной жесткой челки. Я абсолютно теряюсь во времени, не покидая квартиры и не выпуская из нее Чонина. И я боюсь задавать вопросы, потому что ловлю себя на мысли, что мне, в общем-то, и без всяких там объяснений хорошо. Чертовски хорошо. И в этой временной яме Чонин грязнет вместе со мной, никуда, собственно говоря, и не пытаясь выбраться из квартиры и не отвечая на незаданные мной вопросы. И мы ставим варить сгущенку на плитку, и конечно же, забываем про нее, засыпая в путанице ног и рук, не выдержав и половины какого-то не особенно умного фильма. И просыпаемся от громкого хлопка, и весь вечер нам предстоит увлекательное оттирание таки-сваренной сгущенки от стен , и потолка, и ковра, и даже от несчастного многострадального кактуса, который только чудом до сих пор жив. И мы смотрим глупые дорамы под пледом, а вокруг нас растут горы из фантиков от ирисок, заказанных Чонином втихоря из какого-то магазина. И он получает потом за это «втихоря», но обида тает вместе с первой ириской во рту. И далее, как и четыре года назад, ириски подслащают почти каждое наше действо, будь то просмотр чего-либо или чтение по очереди друг другу вслух, или тягучий и медленный поцелуй глубокой ночью, или, или, или.. В один из бесконечных вечеров, укутанных ранним закатом и припорошенных уже не первым снегом, в прихожей раздается трель дверного звонка. Я открываю, и соседка сверху протягивает мне телефон, и я сначала вижу, как ее губы складываются в «Тао», а затем слышу это имя, рвущее так трепетно созданную за прошедшие дни негу моей квартиры. Затем трубка уже в моей руке разрывается от бесконечных сбивчивых обвинений, перемежающихся с «Ты в порядке?», и угрызения совести накрывают меня с головой волна за волной. Готовый в любую минуту провалиться сквозь землю от такой своей пустоголовости, я внезапно чувствую чуть правее лопатки гул чужого сердцебиения, на которое непроизвольно отвечаю своим собственным. Сцепленные на моем животе чониновские руки забирают за собой часть моего стыда, кладя на его место апатию, под давлением которой я не слышу обещания Тао приехать и отвесить мне по полной за все хорошее, не соображаю, как Чонин отнимает мою руку от уха и, словно марионетку, отдает моей рукой телефон соседке. И я прихожу в себя только сидя на полу в уютной спальне, куда меня привел Чонин, сминающий сейчас мои пальцы в своих. Что ж. Благодаря(?) звонку Тао, я узнал две немаловажные сейчас вещи: Первое – это то, что с его отъезда, как это ни смешно, прошло всего пять ночей, из которых я, к слову, спал только две. Второе – это то, что он совсем скоро вернется домой. Правда, я не знаю, что в его понимании «совсем скоро». И с необъяснимой внезапностью на меня обрушивают все, как казалось, ушедшие страхи, сомнения, а за ними и вопросы, и руки Чонина перестают теребить костяшки моих пальцев, и вместе с тем его глаза неуверенно заглядывают в мои, считывая в них необъяснимый ужас. И я начинаю говорить. Медленно и тягуче, стараясь изо всех сил выстраивать четкие и слаженные предложения без лишнего мозговыносительства. - Ты говорил, что у тебя есть объяснения, почему я вижу.. видел во снах тебя. - Все просто, хен. Твои таблетки и твое весьма специфическое подсознание сделали свое дело. - То есть ты все на мой диагноз сейчас спереть хочешь? - Да нет никакого диагноза, хен. Есть только таблетки, которые ты запихивал в себя изо дня в день, свято веря, что они тебе помогут.. – Чонин плотно прикрывает глаза, – .. помогут забыть меня. - Но они помогали.. - Да что ты? – С явной злостью в голосе произносит он. – Помогали, говоришь? Ты эти сказки Тао рассказывай. Про то, как хорошо ты себя чувствуешь, и как тебе становится лучше. – Он отводит взгляд в сторону. – Я все видел. Я почти все дни наблюдал за тобой.. насколько мог себе это позволить. Я видел, как ты с каждым днем становился зависим от этой отравы, видел, как она сжирала тебя изнутри, стирая эмоции с лица и превращая тебя в марионетку. Вначале ты сопротивлялся, ты кричал. Кричал на Тао, на себя, на меня. Кричал громко и на всю улицу, и я слышал каждое твое слово. И постепенно это сошло на нет под влиянием этой дури. Вот, что я видел. У меня нет сил верить во все это, но вместе с тем, нет сил и прервать его, поэтому я просто продолжаю безучастно смотреть сквозь Чонина, а он и не думает останавливаться: - И твои сны. Ты сказал, что ты видел меня в своих снах? Что в этом удивительного? Другое дело, что именно тебе снилось. Что бы это ни было, но я и здесь готов обвинить треклятые таблетки. - Но я перестал их пить.. - Знаю. И поэтому сны прекратились. В твою светлую голову, не приходила мысль связать эти события? - Приходила. – Признаюсь я, потупив голову.- Но тогда.. Ты во сне сказал «Просыпайся» и потом в реальности.. будто продолжение.. А еще, много раньше, про те ириски.. Они полетели в урну, а ты потом во сне сказал что зря.. - Да. - Что «да»? – Меня окатывает холодом. - Зря выбросил. – Слегка улыбается и, подсаживаясь ближе, наклоняет корпус и упирает голову мне в грудь: - У меня голова болит, хен.. Давай поспим или дай мне таблетку от головы, и возобновим разговор.. – И на этой фразе я понимаю, что до нее отчаянно игнорировал и свою головную боль, которая сейчас резким стуком в виски врывается в мой уставший мозг. И я, ничего более не говоря, тяну Чонина на себя, стаскивая с кровати одеяло с подушкой. Что бы не выяснилось завтра – это будет завтра. И в моем.. нет, теперь уже в нашем завтра нет времени на страх.