Ephemeral reality

Я иногда удивляюсь тому, как странно работает мой мозг. Еще в художке мой преподаватель, сенсей, как мы ее называли, однажды сказала мне примерно следующее: «Я никогда не встречала такого мозга, такого образа мышления, как у тебя. Тебе можно говорить что угодно, и ты не будешь воспринимать ни слова из того, что тебе говорят. Ты не запоминаешь ни одной даты, вплоть до дней рождений друзей, неверно сопоставляешь имена и лица, либо вообще не можешь вспомнить того или другого. Но как только жизнь ставит тебя перед конкретной ситуацией, ставит тебе определенную задачу, твой мозг срабатывает моментально и хладнокровно, и ты с совершенной военной точностью выдаешь в идеально верном порядке факты. Раз!-раз!-раз! – Сенсей трижды выбросила в воздух все пять пальцев руки, раскрывая ладонь, проиллюстрировав свое «раз!-раз!-раз!» - Это удивительно. И прекрасно.» Вот и сейчас я, уже одетый и адекватно причесанный, хотя я не контролировал ни одно из выше перечисленных действий, спешно смываю забытые таблетки в унитаз, сгребаю многочисленные тарелки в посудомойку и спешно собираю и заталкиваю разбросанные шахматы под диван, за руку вытаскиваю сонного и ничего не соображающего Чонина из кровати, и за спину толкаю его в мастерскую с фразой «Поспи пока тут, я приду за тобой», потому что я прекрасно знаю, кто стоит за дверью. И этот факт, знаете ли, отрезвляет. - Привет. – Тао здоровается первым, сразу же проходя на кухню. - Привет. – Хриплю я в ответ. - Заболел? – Он подбегает ко мне, протягивая руку ко лбу, но я, следуя абсолютно необъяснимому велению толи мозга, толи чего-то другого, не менее многострадального, уворачиваюсь от его руки. Его глаза сужаются, но попытки прикоснуться ко мне он прекращает. Вместо этого он заглядывает в шкафчик, задумчиво стоит около него с минуту и достает оттуда какие-то порошки от кашля и пару склянок: - Почитай инструкции и выпей. Тебе для полного букета только простуды не хватает, конечно же. – Зло выплевывает он, и мне снова из-за его спины машет совесть. Игнорируя ее попытки обратить на себя внимание, я киваю Тао. Он повторяет мой кивок, и разворачивается к выходу. - Тао.. – Окликаю его. - М? – Даже не повернувшись. К горлу подступает тошнота. - Принеси мне мои ключи. – Его пальцы, завязывающие шнурки, замирают. - Ладно. – Произносит он, и, забив на шнурки, нервно заправляет их в кроссовки, встает, и, не глядя на меня, выходит из квартиры. С хлопком входной двери мои колени бьются об пол, а мое нутро выворачивает наизнанку. Мне противно от каждого сказанного мною слова и отдельно от каждой буквы в каждом слове. Во все кости одновременно приходит боль. Даже в те, которые, я и не думал, что могут болеть вообще. Я продолжаю захлебываться рвотой и слезами, когда меня ставят в вертикальное положение жесткие руки и толкают в ванную, где я снова встречаю коленями пол, на этот раз перед унитазом. Наконец, позывы сходят на нет, меня снова поднимают с пола и склоняют, на этот раз над раковиной. Я отмечаю то, как мне нравится контраст темной кожи с моей, болезненно светлой, когда чужая рука умывает мое лицо и взъерошивает челку холодной водой в то время, как я предпринимаю попытки поднять свои руки хотя бы до уровня раковины и уцепиться пальцами за ее край. Наконец, вода перестает забиваться мне в глаза, нос и рот, но рука по прежнему крепко обхватывает вокруг талии. Чонин разворачивает меня к себе лицом и обтирает его полотенцем. Удивительно, что когда я носился по квартире, стирая следы прошедших дней и ночей, у меня не было ни намека на боль ни в одном участке тела. Опять же особенности мозга. Видимо, он был настолько поглощен другой задачей, что забывал посылать мне болезненные импульсы, о которых сейчас любезно вспомнил. И поэтому сейчас я хромаю рядом с придерживающим меня Чонином в направлении спальни, мечтая залезть в мягкое тепло. Мечты сбываются. Правда легче от этого ненамного. Меня бросает то в жар, то в холод, но Чонин неизменно вливает мне в рот одну неизвестную мне жидкость за другой, и укутывая в многочисленные одеяла, добытые из недр моей квартиры. Он не произносит ни слова, продолжая все теплее укутывать одеялами. Мой организм решает остановиться на состоянии «жар», и мне поистине кажется, что я сгораю заживо. Пятна перед глазами складываются в произведения Дали, а затем и вовсе в какие-то весьма психоделические фракталы, смысл которых я боюсь искать в принципе. Я уже не вижу, что происходит в комнате, только чувствую обжигающую боль в горле и, пожалуй, всем теле. Я иронично вспоминаю вчерашнюю мысль о том, что сегодня мы должны были ходить с шарфами, и горько усмехаюсь про себя. Какой там ходить. Думаю, я сейчас не в состоянии даже сесть. Меня пододвигают к стенке и к жару собственного тела добавляется жар тела рядом. - Чонин-а..- Раздается мой хриплый голос где-то вне сознания. Я слышу какой-то неразборчивый шепот и болезненные стоны, а затем чониновское «Хен, помолчи» и, не понимая, зачем он это говорит, куда-то проваливаюсь. Когда я выбираюсь на поверхность первый раз, я не чувствую ни одной клетки своего тела.. Во второй раз я чувствую влагу, капающую на мое лицо откуда-то сверху, стекающую на почему-то потрескавшиеся губы. И я чувствую, как широкие ладони беспорядочно и быстро гладят меня по прилипшей к спине футболке и мокрому загривку, и сиплым шепотом повторяющееся «Хен, не молчи..», и едва приоткрываю рот, а капли влаги оказываются на вкус солеными.. В третий раз я чувствую все: как саднит в горле, как болят спина и ребра, но я больше не чувствую жара. Теперь мне просто тепло от тепла Чонина, который продолжает прижимать меня к себе под одеялами. Я чувствую, что мы оба насквозь мокрые, и пытаюсь высвободиться из объятий Чонина и одеял. - Хен.. – Я поднимаю голову на звук. Красные опухшие глаза, расширенные зрачки. И этот образ я запомню надолго. Один из образов, благодаря которым я понял, что никогда и ни за что в здравом уме, я не захочу, чтобы он меня отпустил. Но все-таки «уходи» в конечном счете всегда произносится одним из.. Пусть и не в здравом уме.