Ephemeral reality

Единственное место, которое я до ужаса не перевариваю – это больница. Это помещение неприятно в любом своем состоянии и проявлении. Оно неприятно независимо от того, кем ты сюда пришел – больным или к больному. Сейчас, когда я вышагиваю вдоль коридора, выкрашенного в монотонные бледно-желтые оттенки, мне сложно не то что говорить, мне сложно даже думать о чем-то, кроме этих противных тоскливых стен. Да и то, мысли, капризничая, никак не хотят складываться в связные предложения, поэтому я просто продолжаю идти, грезя о том, чтоб коридор наконец закончился. При всем при том, что по этому коридору я проходил уже бесчисленное количество раз, я до сих пор не смог привыкнуть к этим холодным желтым стенам. Да и никогда, наверное, не привыкну. И слава Богу. Наконец, Тао замедляет ход, и стены тоже перестают плыть мимо глаз. Да. Странно, но я абсолютно не удивлен тому, что Тао привел меня сюда. Хотя с последнего визита прошло относительно немало времени. Ставя меня перед фактом накануне, он четко и резко отрезал фразу за фразой, аргументируя причину нашего визита сюда бессвязными: «Звонил доктор и просил срочно зайти» и: « Там что-то с бумагами напутали» , и, наконец: «В общем, долго объяснять, завтра на месте разберемся» , но я заметил едва заметную, тщательно скрываемую дрожь в пальцах и преувеличенную жесткость в голосе. Да и не такой я дурак, чтоб поверить, что меня «просил срочно зайти», чтобы «с бумагами» разобраться, мой лечащий врач окружной психиатрической больницы. - Здравствуйте. – Легкий поклон человеку в белом халате. Он хоть и мой доктор, но отторжение к больницам и их содержимым распространяется и на него. Хотя, признаюсь, я уважаю этого человека. Да и вообще людей в белых халатах. Но уважать и симпатизировать в данном случае явно не синонимы. - Здравствуйте, Сэхун, Тао. Присаживайтесь, - он кивает на белый диванчик. Сам садится на не менее белый стул. Замечательно. Только в этом месте белый цвет вызывает у меня рвотные позывы. - Сэхун, расскажи мне, как твое самочувствие? Я честно взял с себя слово не психовать и не нервничать, но когда со мной разговаривают, словно с четырехлетним ребенком в комбинезоне, а не с почти двухметровой двадцатичетырехлетней шпалой, как полагается, это, знаете ли, раздражает. - Все хорошо. – Я киваю и даже, в подтверждение своим словам улыбаюсь, к слову, не с трудом, потому что действительно все хорошо. - Хорошо.. – Повторяет за мной. - У тебя больше нет тех.. неудобств, которые вызывали у тебя таблетки? Ах, значит, неудобств. Так вот как это теперь называется. Возьму на заметку. Стиснув зубы, отвечаю: - Нет. Меня больше не клонит в сон в любом относительно спокойном положении тела и не выворачивает наизнанку дважды в день. И да, руки больше не трясутся, и я снова рисую. – Я бросаю взгляд на Тао, который с момента приземления на диван упорно рассматривает что-то в противоположной стороне от меня. Ну что ж. Не хочешь смотреть – не смотри. Очевидно, мой ответ прозвучал более язвительно, чем планировалось, потому что на лице моего врача ясно читается шок. - Ты очень агрессивен сегодня.. - Да что вы. – Огрызаюсь. - Сэхун, у тебя что-то случилось? Расскажи, ты же знаешь, что здесь ты можешь говорить все. - О да. Еще как знаю. И знаю, чем это все чревато. – А, собственно, почему бы и нет? Что мне терять? Чонина? Ну куда там. Если меня запихают сюда, он придет за мной, я предупредил его перед уходом. В нем я не сомневаюсь. Поэтому выложу всю правду, докажу им, наконец, что я вменяем и пригоден для общества. Только вот.. - Тао. – Я обращаюсь к своему , надеюсь, все еще другу. – Выйди, пожалуйста. Ты и так все уже сам понял.. Просто.. Мне тяжело раскрывать всю правду сейчас, при посторон.. при докторе, когда я так долго скрывал от тебя все. Я не хочу, чтоб наш разговор состоялся в.. этом месте. Тао, не отвечая ни словом ни жестом, встает и выходит. Я в замешательстве: - Эм.. С чего мне начать? - Начни с главного. – Он складывает руки на стол, подаваясь вперед. Отлично, О Сэхун. Твой бред готовы выслушать, начинай. Я киваю и начинаю говорить. Я рассказываю все шиворот-навыворот, сначала о рисунках долгими ночами, о гитаре, только потом вспоминаю подробности того вечера, когда Чонин переступил порог моей комнаты впервые. Я опускаю многие подробности, как например, пузыри на балконе и все вытекающее, стараясь сделать рассказ более сухим, но выходит крайне плохо. В какой-то момент я ловлю себя на ощущении, будто я рассказываю не свои дни и недели, а пересказываю прочитанную когда-то книгу или делюсь впечатлениями о какой-то особенно впечатлившей меня картине. И это ощущение растет, словно снежный ком, смешиваясь со страхом и необъяснимой тоской. Нечто похожее я уже чувствовал пару дней назад, в квартире Тао, перед тем, как мои волосы окрасились разноцветными мелками.. На лице доктора не дергается ни один мускул в течение всего рассказа. И даже тогда, когда я , наконец, наплевав на все, выкладываю подробности тех мыльных пузырей, и ударяюсь в сны и воспоминания, сам не понимая зачем. И меня удивляет, что моя всегда рассеянная память сейчас не упускает ни единой детали, с готовностью выдавая мне картинки самых ярких и насыщенных цветов. И в какой-то момент я понимаю, что говорю в нос, и голос становится все тише и тише, пока наконец не сходит совсем на нет, оставляю только вырывающиеся наружу всхлипы. Сухие, разрывающие тишину в клочья, всхлипы. И я абсолютно не могу найти ответа на вопрос, почему мне сейчас кажется, что весь мой мир готов рухнуть от легкого толчка или чьего-то короткого слова, и просто продолжаю задыхаться в зарождающейся истерике. Бесслезной, но определенно страшной истерике. Док встает со своего места, и я уже готовлюсь отмахиваться от объятий и прочих внезапных телячьих нежностей, но слава Богу, он спокойно проходит мимо меня к двери, и вот я уже, хватая ртом воздух, цепляюсь за футболку Тао, который почему-то, в отличие от меня, плачет. Спустя какое-то время я, относительно придя в норму, жду Тао в коридоре и мечтаю поскорее оказаться в своей уютной спальне или мастерской, непременно с Чонином, обнимающим меня сзади и устроившим свою голову на моем плече. Я не слышу ни слова, сказанного Тао моим лечащим врачом. Слова «Прогрессирующая шизофрения», «нарушение психики» и «первые признаки аутизма» так и не достигли моего слуха. Но, не смотря на эти мелочи, меня сейчас разрывает на куски. И я абсолютно не понимаю, отчего мои колени подкашиваются, и я сползаю по стенке. Я не вижу причин, прежде всего в самом себе. И это противное чувство незнания и непонимания самого себя, разъедает изнутри. Обычно люди несут в себе многочисленные вопросы, всю жизнь ищут ответы. Кто-то их находит, а кто-то нет. Кто смиряется, а кто.. В общем, это все не весит ни грамма смысла в данную секунду, потому что я не обладаю ни ответами, ни, что еще отвратительнее, осмысленными конкретными вопросами. В голове только один единственный вопрос и страх, что этот вопрос будет идти со мной до самого конца: «Какой именно вопрос я должен задать сейчас самому себе?» Или, если покрутить это противное предложение с ненавистным мне знаком в конце, то получится «Должен ли я этот вопрос задать себе или кому-то другому?» Кто-то, в особенности мой заботливый доктор, наверное, на подобное скажет: «Молодец, О Сэхун! Вот, ты уже сделал первый шаг на пути к истине. Ты осмелился задать вопрос..» или что-то иное в этом роде. Но мне есть, что сказать в ответ. Это ни хрена, ни разу не так. Это шаг, да. Шаг по кругу. По замкнутому кругу, в который загнали меня или в который загнал себя я сам, и решение этой дилеммы тоже стоит в этом же чертовом кругу. И, как следствие этих бесполезных копаний, я сейчас не в состоянии пошевелить ни одним мускулом, не то что уж частью тела. Как змея на символе бесконечности, я медленно и верно пожираю сам себя изнутри, или снаружи, кому как угодно. И на следующий день, когда я приду в жалкое подобие сознания, я открою глаза не в своей квартире, и даже не в своем доме. Меня будут окружать четыре пустые, стерильно чистые, стены, от которых будет тянуть обильно и мерзко блевать.