Ephemeral reality

Я очень люблю рисовать. Но не люблю смотреть на свои работы, потому что мне гораздо важнее процесс. И это все я уже говорил. Но есть одна работа, которая заставляет меня смотреть на нее снова и снова, корректируя изо дня в день. И получается, что процесс совпадает с результатом. И эта работа – Ким Чонин, ушедший из моей жизни четыре с небольшим года назад. И ушедший из жизни вообще. Но не зря мне природа дала в руки краски. Ох, не зря. И я его нарисовал. - Я тебя нарисовал.. – Произношу я. - Я знаю, хен. – Он смотрит на меня, сидя в паре шагов на полу, но не подходит ближе, потому что я не разрешаю. И мне не нужно произносить это вслух, потому что он и так все знает. Знает наперед, потому что творю его именно я, как бы пафосно это не звучало. - Тебя нарисовал.. - Знаю, хен.. - Нарисовал.. - Знаю. Я повторяю одну и ту же фразу, переворачивая ее всеми доступными мне способами, пытаясь переварить информацию. Позже мне обязательно это удастся, но не сейчас. Слишком рано для смирения. - Я не подойду к тебе, хен, пока ты не попросишь. И не уйду, пока не прогонишь. Я только киваю и, встав с пола, забираюсь в постель, накрываюсь с головой одеялом и, наконец, даю волю жгучим слезам. *** - Ты не должен больше встречаться с ним. - Тао, ты меня веселишь, честное слово. Как ты себе это представляешь вообще? «Прости, но ты моя картинка..», а, черт. Я даже не знаю, что сказать. И твое слово «встречаться».. Будто все так просто. – Я в очередной раз хватаюсь руками за голову. - Я тоже не знаю , Сэ. Но ты должен постараться и.. стереть его из подсознания. Мы поговорили с Доком. Решили, что пока тебе не стоит возобновлять курс лекарств. Он считает, что ты сам со всем справишься. Не понимаю, почему, но он так верит в тебя.. - А ты нет. Спасибо, друг. – Язвлю я. - Я верю в тебя, но не верю тебе. Прости. Ты мне ничего не рассказал тогда, хотя должен был.. Тогда, может я бы смог что-то сделать и остановить проблему.. - Проблему? Проблему, говоришь? А ты не думал, что для меня это НЕ проблема? – Я снова начинаю злиться и выскакиваю из-за стола. – Не приходило в твою голову, что мне это нравится? - Сэ, он ненастоящий. Он умер, Сэ.. - Да что вы все заладили! - Я сжимаю руки в кулаки, пытаясь держать себя в руках. - Умер-умер-умер!!! Знаю я, знаю! – На этой истеричной ноте кулак все-таки впечатывается в стену. И еще. И еще.. Тао меня не останавливает, и когда на стене остаются четкие кровавые следы, я наконец прихожу в себя, упираясь лбом в стену и выравнивая сбитое дыхание. Пробую разомкнуть кисть, но мне это удается сделать не до конца из-за кричащих болью разбитых казанков. И плевать. - Я пойду домой. – Разворачиваюсь к выходу. У самой двери Тао нагоняет меня и на одном дыхании произносит: - Если ты будешь продолжать .. видеться с ним, тебе восстановят курс лечения.. или упекут в больницу. Я очень не хочу этого, Сэ. Поэтому прошу. Я умоляю тебя, отпусти его. Я ничего не отвечаю и почти выхожу за дверь, как вдруг вспоминаю: - Что это были за конфеты? - Какие конфеты? – Растерянно. - Тогда, после клуба, когда я проснулся. Ты принес мне конфеты. - А-а.. Обычные карамельки, а что? - Не ириски? – Пора уже перестать удивляться. - Нет, ты же не ешь больше ири.. - Все-все, ясно. Пока. – Я ухожу. *** Вопреки всем моим ожиданиям, Чонин никуда не исчезает из моей жизни. И не происходит этих глупостей в голливудском стиле, когда тускнеет изображение или, еще хуже, галлюцинация превращается в подобие приведения, становясь все прозрачнее и прозрачнее по мере забывания. Ну или в моем случае, было бы эпично, если бы Чонин истекал краской. Неудачная шутка, знаю, но иначе никак. Он по-прежнему просто ходит рядом, и я стараюсь не думать вообще ни о чем, хотя глупо бегать от самого себя. Он молчит и я тоже молчу. Я сплю еще реже, и это не укрывается от глаз Тао, с каждым днем наполняющихся все большей и большей жалостью ко мне, которую я так ненавижу. Медленно затягивается кожа на разбитых в хлам костяшках пальцев и стремительно расползается зияющая пустота где-то глубоко внутри, но я тщательно стараюсь игнорировать это. Равнодушие – самое сильное оружие в любой ситуации. Даже если оно направлено, отчасти, на самого себя. Я больше не варю сгущенку и выбрасываю, наверное, несуществующие мелки для волос, но Чонин по-прежнему не исчезает. Я с непроницаемым лицом скармливаю Тао сказки о том, что Чонин, якобы, стал реже появляться в моей комнате и в квартире вообще. А однажды и вовсе говорю, что не видел его уже три дня. Мне стыдно за мою ложь, и совесть уже не грызет, а лишь жалобно скоблится где-то на краю сознания, потому что на нее все меньше обращают внимание. Чонин все так же продолжает быть тенью в любом месте моего пребывания, временами помогая завязать шнурки, или приносит из глубины квартиры оставленные ключи. И мне неинтересно, что происходит на самом деле. Завязываю эти шнурки я, или они и не были развязаны. Иду ли за ключами я сам, или они и не были оставлены. Тао зовет меня в кино, и я беспокойно украдкой оглядываюсь на Чонина, сиротливо ждущего меня у входа в зал. А когда выхожу из зала, он уже приветливо машет мне, а я торопливо поворачиваюсь к радостно вещающему о чем-то Тао. И я не слышу ни одного слова друга, идущего слева, когда одним поздним теплым еще-не летним-но-уже-не-весенним вечером мои пальцы с легким хрустом переплетаются с чужими пальцами справа. И я не представляю, как это выглядит со стороны, но меня не особо это и волнует. И мне больше не стыдно за ложь, потому что я не справляюсь. Я отдаю себе отчет в том, что откровенно вру другу, почему я не выспался сегодня, когда правда всего лишь в том, что Чонин всю ночь играл на гитаре и пел, а я не смыкал глаз ни на секунду. Вру, когда говорю о какой-то особенно важной работе, которую рисую дома, когда спокойно принимаю душ и прекрасно знаю, что Чонин стоит снаружи, переминаясь с ноги на ногу. - Подойди ко мне.. Я прошу тебя, подойди ко мне. И впервые за долгие месяцы я снова чувствую тепло Чонина. Уже недостаточно случайных прикосновений при передаче ключей или намеренных сжиманий пальцев теплым вечером. Повторюсь, но видимо не зря дала мне природа такие качественные карандаши и краски. Будь что будет. - Будь что будет.. – Говорю я и понимаю, что проиграл ту борьбу, которую даже и не потрудился начать, когда с двух сторон от моих ног встают босые ступни чониновских, его руки смыкаются на животе, и мои глаза сами прикрываются под негой долгожданного тепла. Его футболка и джинсы быстро намокают, прилипая к его и моей коже, но он их не снимает, продолжая жаться к моей спине. - Хен, ты снова цвет. – Тихо произносит он в мой затылок, поглаживая пальцами шрамы на моих казанках, а я молюсь о том, чтобы не растерять свои краски никогда. Я нетерпеливо помогаю ему стянуть мокрые насквозь джинсы и рубашку, и мы жадно хватаемся друг за друга соскальзывающими из-за воды руками. У меня выбивает дыхание при грубом ударе ребер о кафель, и вырываются всхлипы боли вперемешку с просьбами-молитвами быть аккуратнее, но их все смывает вода вместе с предательски выступающими слезами. И я чувствую себя мазохистом, режущим вены не для того, чтобы бесстыдно умереть, а для того, чтобы чувствовать себя живым, когда все мышцы сводит судорогой, спина прогибается до предела и я чуть не задыхаюсь, зажатый между мокрой стеной, покрытой холодной плиткой, и разгоряченным сильным смуглым телом. Ноги подкашиваются, и я, выскальзывая из рук Чонина, больно бьюсь коленями об кафельный пол. Чонин быстро спускается ко мне, и через секунду мои лопатки и поясница соприкасаются с холодным полом, а Чонин снова вжимается все ближе и ближе, вызывая у меня уже вместо стонов хрипы. Резкое сведение всех мышц тела и болезненное расслабление наконец наступает. Я из оставшихся сил прижимаю к себе Чонина, украдкой размазывая по лицу соленую и пресную влагу и не подозреваю, что за дверью по стенке сполз Тао, вслушиваясь в мои неразборчивые бормотания и стоны скорее боли, чем удовольствия, слышные вперемешку с шумом воды.