Золото морей

— Я Гарри… Поттер, — называть настоящую фамилию он не стал. Ни к чему — защитить или внушить уважение она не могла. Если уж капитан Малфой коверкал ее, то дикари на этом корабле не выговорят и подавно. — Если не хочешь это есть, Гарри, можешь отдать мне. Меня редко кормят, я не слишком дорого стою и гожусь лишь на кухню или в няньки. Но это даже хорошо, я лучше буду работать, а не согревать чью-то постель. Не колеблясь, Гарри протянул Гермионе миску сквозь прутья: даже если бы еда выглядела съедобнее, напоминание, что все они — товар, напрочь отбило аппетит. Он же не один из двойняшек Патил — это женщине привычно и понятно; это, наконец, ее предназначение. Хотя, может быть, он вчера не так понял? Может, Султан имел в виду что-то другое, когда говорил про торги и девок? Гермиона никак не могла дотянуться, пальцы только задевали край; наконец Гарри поставил миску на пол и подтолкнул. Гермиона втянула ее в клеть и забилась вместе с едой в угол. Корабль качнуло, в борт с шумом плеснула волна, и это напомнило Гарри, что он со вчерашнего дня так и не отправил естественных потребностей, и если не сделает этого немедленно, то лопнет. По лестнице застучали каблуки, и перед клетью появился пират, который вчера дал напиться. Он отпер замок, поманил за собой и, когда Гарри, щурясь от солнца, неуклюже выбрался на палубу, привязал за ногу к мачте и показал за борт. — Что? — Гарри растерялся. Не топиться же ему предлагают? Вот и веревка на ноге. Хотя кто знает, что за развлечения здесь приняты. Пират снова указал за борт, потом ткнул себя в пах, что-то гортанно выкрикнул и захохотал. Поняв, что ему предлагают, Гарри смутился до крайности и, хотя уже с трудом сохранял достоинство, все же медлил. Мочиться за борт вот так, на глазах у всех… Здесь же дама! Странная, но какая есть. Долго терзаться он не смог: плеск воды за бортом заставил думать быстрее, и он, вскочив на ящик, дернул спереди бриджи и со стоном облегчился в воду. Вот так и теряют человеческий облик, удрученно думал он, приводя себя в порядок и спрыгивая с ящика: всего-то стоило переночевать в клетке и дать посадить себя на поводок. Неизвестно, сколько плыть до Магриба, но, может статься, к концу плавания он сам запросится к какому-нибудь бею, лишь бы не оставаться на «Черном Султане». Подумав так, Гарри саданул кулаком по мачте и зашипел от боли. Рядом немедленно возник Султан. Схватил за ладонь, оцарапав черными ногтями, и внимательно осмотрел костяшки. — Себя не бить, не калечить и голодом не морить! На солнце не сиди, обгорит лицо — утоплю, как щенка. Ты золотой мальчик, понял? — при этом пират так гнусно ухмыльнулся, что Гарри сразу решил: это не фигура речи, золотой он по-настоящему, Султан планирует получить за него немало звонких монет. — Я не пока не раздобыл Золото морей, но достал золотого мальчика… — бормотал пират себе под нос и проверял узлы на веревке. — Гуляй! — приказал он напоследок, и, пока Гарри не опомнился от такой наглости, плавной походкой, такой необычной на качающейся палубе, удалился и исчез среди нагромождения ящиков и тюков. Ничего не оставалось, как выполнять приказ. Гарри бродил вокруг мачты, насколько позволяла веревка, сидел в тени парусов и наблюдал за пиратами. Назвать этих оборванцев «командой» было трудно, но Гарри должен был признать — дисциплина на корабле Султана оказалась не хуже, чем на «Смелом». Без дела никто не болтался: чинили паруса, стягивали края и штопали их прямо на реях, сматывали веревки и аккуратно укладывали абордажные крюки, прочищали мушкеты, молились. Когда Гарри впервые увидел, как дикари, обратясь лицом к левому борту, упали на колени и прижались лбом к доскам, подумал, что вся команда разом сошла с ума. Потом сидел и смотрел, как они проводят ладонями по лицу, разговаривая со своим богом, и отчаянно молился своему. Чтобы услышал, помог найти выход из положения. Крепкая веревка не давала выпрыгнуть за борт, а более ничего нельзя было поделать. Даже если Гарри освободится, даже если удача его не оставит и он сможет оглушить охранника, который каждый вечер спускает его в трюм, на этом корабле ни спрятаться, ни отсидеться. Найдут, вытащат и прикуют уже на цепь так, что даже нельзя будет отойти к борту по нужде. В отчаянии, прекрасно понимая, что план несбыточен, он пытался незаметно отковырять от палубной доски щепку подлиннее и поострее, чтобы всадить Султану в самое сердце и тем избавить всех мореходов от ужасного пирата. — Куда вы меня везете? И всех тех несчастных в трюме? — допытывался Гарри то у Беллы, то у самого Султана. Больше, похоже, никто его тут не понимал. На третий день он уяснил, что его действительно берегут: все, за что другие бы уже получили удары палкой, ему вполне сходило с рук. — Мне нужно знать. Я уже говорил, у меня достаточно средств, меня выкупят. — Тебя продадут в Сале, на базаре Сук-эль-Гезель. Гордись этим, неверный, — отвечал Султан-бей, всовывая в ладонь Гарри горсть сушеных фиников. — Самый лучший рынок Магриба. Там продаются отборные рабы, туда приезжают самые знатные покупатели. Когда твой хозяин найдется, а я не сомневаюсь в этом, о-о-о, сколько мне заплатят за такого юного, стройного-о, зеленоглазого-о… Медовый голос Султана превращался в шипение, он проводил пальцем по щеке Гарри и, казалось, впадал в экстаз от видений будущей выручки. — Скажешь, что тебе шестнадцать, — заявил он однажды. — Что? Мне восемнадцать! — Нет, шестнадцать! — жестко оборвал Султан-бей, больно стискивая ладонью щеки Гарри и поворачивая его голову из стороны в сторону. — Покупателям нужны юные мальчики. Ты взрослый, но выглядишь молодо и невинно. Может, сказать, что тебе четырнадцать?.. От такой наглости Гарри потерял дар речи, дернул головой и освободился от цепких пальцев. — Я не буду лгать! — Наш цыпленочек не будет лгать, — раздался воркующий голос за спиной Султан-бея, и вперед выступила Белла, одетая, будто настоящая придворная дама: в муаровое платье, в шляпку с вуалью и в перчатки. Она томно обмахивалась веером и хищно улыбалась. «Ограбили чей-то корабль», — догадался Гарри, рассматривая преобразившуюся Беллу. А та присела перед ним и сложенным веером приподняла голову за подбородок. — Солги! Если повезет с хозяином и он решит тебя беречь, то станет приучать к себе медленно. Делать так, чтобы ты не пугался его страсти. Будет нежен с тобой, будет целовать и гладить, кормить сладостями, рассказывать, какой ты прекрасный юноша. Ты даже не заметишь, как он подготовит тебя и возьмет, он будет ждать, чтобы не было больно или страшно. И будет спрашивать, удобно ли и как тебе больше нравится заниматься любовью. Будет трогать тебя так, чтобы доставить наслаждение, а не только получить его. Хочешь? Онемев от кошмарных перспектив, Гарри только молча замотал головой. — А раз нет, — вставая, холодно продолжила Белла, — готовься, что будет больно и плохо. Станешь ублажать хозяина так, как он велит, днем и ночью. Желание выпрыгнуть за борт стало невыносимым. Гарри даже начал с надеждой присматриваться, не проползет ли мимо змея Султан-бея. Если ее пнуть и разозлить, то вполне можно закончить жизнь в смертельных объятиях ее колец. Но Нагини, видимо, все жаркие дни просиживала в бочке с водой, выползая вечером, когда Гарри запирали в трюме. — Нас продадут на рынке Сук-эль-Гезель, — сообщил Гарри Гермионе, выбирая из миски куски вареной рыбы. Теперь каждый вечер, как только закрывался люк трюма, они разговаривали в темноте. Никто им не мешал: сестры Патил спали, еще одна — китаянка Чанг — тихо плакала в углу клети, а Гермиона, прижавшись к прутьям, жадно слушала новости «сверху». — Это хорошо. Это моя родина, там мои родители и моя община. И для тебя это удача. Самый богатый рынок, самый большой, много ученых людей. Здесь никто не умеет читать, а я умею. Боюсь только, Султан-бей поднимет из-за этого цену, меня никто не купит, и придется возвратиться на корабль. — Кто же тебя научил? — удивился Гарри, вспоминая Невилла и посылая ей по полу миску с недоеденной рыбой. Тот ведь никогда не был рабом, но он не знает даже букв, а Гермиона читает. — Сама. В доме, где я нянчила ребенка, были книги, и так случайно получилось. Я просто умная, — легко добавила она и тихо засмеялась, показывая зубы такой белизны, которой Гарри никогда бы не добился никаким зубным порошком. — Ты не хочешь, чтобы тебя продавали? Даже умному и доброму человеку? — спросила она, увидев, как Гарри опускает лицо в ладони. — Конечно, не хочу, — ответил он глухо. — Я не раб. Я родился свободным, у меня не должно быть хозяина, я не должен быть в чьем-то гареме. Он будет заставлять… — «ублажать себя» хотел продолжить он, но не смог. Слова встали комом в горле, а следом комом встало и содержимое желудка. Корабль закачало на волнах так, что миска с остатками ужина с грохотом поехала к противоположной стене. Мгновенно вернулась тошнота, которая преследовала Гарри на «Смелом». — Тебе плохо? Что ты пыхтишь? — допытывалась Гермиона, пока Гарри и в самом деле старался унять тошноту. — Да, мне плохо. Так всегда бывает в шторм, — чуть отдышавшись, признался он. — Это разве шторм? Так, волнение. Слушай, мои отец и мать — шаманы нашей общины. Их очень уважают и со всеми бедами идут к ним. Мама немного меня учила… сейчас… — Гермиона откашлялась, что-то забормотала. В клети, где сидели девушки, послышались визги. — Эти дурочки Патил боятся, что я наведу порчу. А я хочу только успокоить волны. — Как это — успокоить волны? — едва слыша ее, простонал Гарри, занятый только мыслью о том, чтобы его не стошнило на пол клети, иначе после просто негде будет лечь. — Обыкновенно. — Голос Гермионы стал напевным, плавным: — Океан нужно любить, и он полюбит тебя в ответ. Его нужно понимать, разговаривать с ним, и тогда ты сможешь погладить волну. Непонятные слова перешли в речитатив, который становился все быстрее и четче. Ладонью Гермиона отбивала ритм по решетке, и Гарри вдруг показалось: он слышит, как вдалеке стучат барабаны, звучат чужие слова, чувствует запах костров и теплого ветра. Барабаны все громче отбивали ритм, и в такт им стучало сердце; на секунду пропали стены трюма, блеснуло звездами небо, зашуршал песок. А потом Гермиона крикнула: — Все! — и Гарри очнулся. Вокруг были все та же темнота, затхлость и деревянные стены. Ни барабанов, ни костров, только вот тошнота исчезла и не слышно было плеска волн; море успокоилось, и корабль неподвижно замер: не скрипела ни единая доска в обшивке. — Ничего себе, — он осторожно и глубоко вдохнул — все было прекрасно. — Ты успокоила волны, Гермиона! Как у тебя получилось? Это какой-то фокус? — Это не фокус, — насупилась та. — Если бы меня в детстве не увезли от родных, я бы научилась всякому. Могла бы заговорить Султан-бея так, что он бы повесился или прыгнул в воду за русалкой. Но я не могу. Только немного лечить и разговаривать с океаном. Они помолчали, наблюдая, как скрипучий люк наверху открывается и кто-то, чертыхаясь, лезет вниз. В квадратном проеме виднелись сдувшиеся паруса, они висели тряпками, и ни единый порыв ветра не шевелил их. Выше раскинулось небо чернее всех парусов, оно, казалось, дышало. Вцепившись в прутья клети, Гарри завороженно смотрел, как мерцают звезды и серп месяца цепляется за фок-мачту. Он очнулся, когда пират спрыгнул вниз. Ругаясь вполголоса, тот двигал ящики, шуршал соломой, наконец воскликнул: — Черт, тут Нагини! — и быстро забрался по лестнице наверх. Хлопнул люк, и стало тихо. В темноте прозвучал полный ужаса вздох. — Не бойтесь, она не пролезет через прутья, — постарался успокоить пленниц Гарри, сам, впрочем, не чувствуя такой уверенности. — Гермиона, ты что? Та словно замерла и оттого стала совсем невидимой в темноте. — Я подумала… это так странно. Мне никогда не приходило раньше в голову. — Что случилось? — Ты сказал, что не раб, что родился свободным. Но ведь я тоже родилась свободной. Я десять лет прожила с родителями. А потом меня забрал на корабль вот такой же пират, как Султан, потом другой. А ведь у меня тоже может не быть хозяина. Ну, знаешь, когда за работу платят деньги. О-о-о… как интересно! Я подумаю об этом. В подтверждение своих слов Гермиона уселась на пол, скрестила ноги и задумалась, а Гарри, поворошив солому в углу клети, улегся и закрыл глаза. Если бы все это происходило не с ним, он мог бы написать захватывающий, полный опасных приключений роман. Но одно дело придумывать сюжеты в безопасной тишине своей спальни или классной комнаты в колледже, а другое — вот так, самому, играть роль главного героя и не знать финала. Поверить в то, что именно Гермиона укротила океан, он не смог даже тогда, когда следующим утром сидел под обвисшим парусом, который почти не давал тени, и смотрел на солнечное серебро, разлитое за бортом. Океан замер, и корабль в нем замер тоже. Султан-бей загонял матросов на ванты, заставлял распускать верхние паруса, но бриг словно влип в вязкую воду. Гарри не знал, что хуже — застрять посреди океана на пиратском корабле под жарким солнцем или двигаться к берегу, где свобода, пусть уже мнимая, закончится. Сегодня прогулку разрешили всем. Близняшек Патил в ярких необычных платьях держала за руки Белла. Жест этот выглядел мирным и почти дружеским до тех пор, пока Гарри не увидел, что девушки прикованы к Белле наручниками. Старый знакомец — воняющий чесноком человек в грязной чалме — вывел из трюма Гермиону. Наконец Гарри смог рассмотреть свою утешительницу и собеседницу. Темная кожа, непокорные волосы, подвязанные платком, живой взгляд и широкий деревянный браслет на запястье. Увидев Гарри, она озорно улыбнулась и слегка дунула на паруса. Китаянку Чанг не вывели. Гарри слышал, что она лежит в горячке и вряд ли доживет до конца плавания. К вечеру поднялся ветер, он погнал бриг на юго-запад, как узнал Гарри из разговора двух пиратов. Они разговаривали так громко, что не услышали треска, с которым наконец отломилась от старой доски длинная щепка. Гарри расшатывал и отковыривал ее четыре дня. Спрятав добычу в рукав, он теперь ждал шанса застать Султан-бея одного. Удача улыбнулась на следующий день, когда оказалось, что узел на лодыжке затянут небрежно. Помогая себе щепкой, Гарри освободил ногу, юркнул за ящики, перебрался за перевернутую шлюпку и замер. В закутке между дверью в каюту и лестницей он обнаружил Султан-бея и Беллу в том самом муслиновом платье. К его изумлению, Белла стояла на коленях. Гарри осторожно вытянул шею и обомлел. Она не молилась и не просила прощения, как он сначала подумал, она делала кое-что похуже — дикое и невероятное. Спустив штаны, Султан-бей заталкивал в рот Белле свой член. Не веря глазам, Гарри смотрел, как пират хватает Беллу за волосы и прижимает к себе, какое безумное, сладострастное выражение проступает на его лице. Белла дергалась, мычала и мотала головой, и Султан-бей наконец отпустил и оттолкнул ее. Красный толстый член так и остался торчать из штанов, а Белла упала лицом на палубу. Гарри торопливо отполз вглубь своего убежища, но и там слышал, как она кашляет, стонет и что-то говорит обиженно и зло. — Сбежал, сопляк? — услышал он позади себя и не успел оглянуться, как чьи-то руки подхватили его и потащили. Гарри сопротивлялся изо всех сил. Молча, чтобы не услышал Султан-бей, он брыкался и отбивался как мог. То, что он увидел, придавало сил и ослепляло яростью. Вот что ждет его впереди: вечное унижение, вечный беспросветный кошмар под названием «хозяин». — Тихо ты, бешеный! — увещевал пират, которого Гарри видел, кажется, впервые и который, удивительное дело, чисто говорил на английском. — Султан с нас бошки поснимает, если его золотой мальчик сбежит. Посижу-ка я рядом, а то как бы ты чего снова не удумал. Не обращая внимания на ожесточенное сопротивление, пират легко скрутил Гарри, снова привязал к грот-мачте на короткую веревку и сел на ближний бочонок, чтобы преспокойно закурить трубку. И сколько ни дергался пленник, сколько ни проклинал надзирателя, сколько ни взывал к тому, что они, видимо, земляки, тот не повернул головы. — Что происходит? — Султан-бей подошел и сложил руки на груди. Гарри тяжело дышал и смотрел исподлобья, а сам незаметно трогал острую щепку, спрятанную в рукаве. Или сейчас, или никогда. — Смыться хотел, — доложил пират, меланхолично выколачивая трубку о бочонок. — Поймал, привязал обратно. Он, кажись, утопиться мечтает. — Иди, Руди, — с кивком отпустил пирата Султан-бей и приблизился. В нос Гарри ударила удушающая смесь запаха пота, благовоний и перца. Султан-бей молчал и долго разглядывал его. И когда Гарри, сбитый с толку молчанием, уже решил, что сейчас ему прикажут пройти по доске над бездной, Султан-бей удивил: — Говори: нет бога, кроме Аллаха… — Что? — растерялся Гарри. — Повторяй! И Мухаммед пророк его! — Я не буду это повторять! — задохнулся возмущением Гарри. Он ожидал всего, но то, что эти грязные пираты попробуют обратить его в свою веру, предугадать не мог. — Это неправда, нет никакого вашего Аллаха! Есть Всевышний. Только он создатель всего сущего. — Что ты говоришь, неверный! — взревел Султан-бей, выхватывая кривую саблю. — Прими истинную веру! Нет бога, кроме Аллаха! Повторяй, ну! Он приставил конец сабли к горлу и ждал. В это время Гарри, наконец, ловчее схватил щепку, выдернул из рукава и замахнулся, целясь в грудь Султан-бея. А дальше — блеск мелькнувшего перед глазами клинка, нечеловеческий рык, боль и капающая со лба кровь. — Испортил товар, испортил! — заорала откуда-то взявшаяся Белла. — Дешево продадим теперь! — И, словно фурия, налетела на Гарри: — Не хочешь обрести истинную веру? Будь по-твоему. Этим займется твой хозяин, а ему дозволено все: бить по пяткам, не давать еды и пускать на тебя муравьев. А Султан-бей приказал: — В трюм его! Оставшиеся дни путешествия Гарри провел там. Скорчившись на соломенной подстилке, равнодушно глотал принесенную еду и воду, думал о муравьях, битье, Белле на коленях перед Султан-беем и почти не слушал Гермиону, которая всерьез увлеклась рассуждениями о том, что рабство — зло. А на четвертый день заточения она вдруг принюхалась и воскликнула: — Мы доплыли! Это запах моей земли! Чувствуешь? Мы в Магрибе. Султан-бей привез нас в Сале. Нетвердо перебирая ногами и щурясь от яркого солнца, Гарри поднялся за пиратом на палубу. Впереди виднелся берег — россыпь маленьких белых домов, пальмы, невысокие горы вдали, и где-то среди этого прятался рынок Сук-эль-Гезель.