Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок...

Каждый раз, когда Олег уезжал на очередную миссию, Серёжа страдал. Каждый раз когда Серёжа страдал — Олег долго и мучительно умирал внутри. Каждый раз, словно в первый, Сергей устраивал истерики. Бил посуду, кричал, рыдал, кидался на Олега с кулаками, но каждый раз засыпал на его груди со слезами на глазах. Больше слёз было лишь только когда он просыпался один, в холодной постели. Когда после тяжёлого трудового дня он возвращался в их маленькую однокомнатную квартиру, но на его «Я дома» никто не отвечал, не выходил из кухни с прихваткой на руке и в фартуке, и не целовал его крепко, нежно… Олегу было проще. Вокруг него сменялась обстановка, он не спал на той же кровати, где они вместе спали в обнимку, не ел за тем же столом, где они вместе ели вкуснейшие оладушки, весело смеясь, ему не приходилось, как Серёже, приставлять к шкафу стул, чтобы дотянутся до верхней полки, вместо того, чтобы по обыкновению позвать любимого. Но всё же, как только выдавалась минутка спокойствия, чаще всего в постели после отбоя, его начинало ломать. Засыпать хотелось только с родной головой на груди, с щекочущими живот рыжими волосами, с его ладонью на своей щеке… И когда в горячей точке становилось уж слишком горячо, когда все, даже самые подкованные бойцы, начинали реально думать, что в этот раз домой они точно не вернутся, Олег всегда вспоминал Серёжу. Все говорили, что на войне нет места чувствам, и что самое худшее — вспомнить о родных и расклеится, но Олег плевал на это. Он сразу вспоминал любимую улыбку, искрящиеся голубые глаза, все время нервно искусанные, манящие тонкие губы, вихрь из рыжих волос, когда Серёжа несётся, не замечая ничего на пути, в его объятия после долгой разлуки. Вспоминал его прекрасные, усыпанные веснушками плечи, которых он почему-то стеснялся и всегда закрывал от возлюбленного. Вспоминал его руки с вечно печатающими что-то пальчиками, которые Олег нарочно отводил от клавиатуры, целуя каждый по очереди. И всё это толкало Волкова вперёд. Он палил по террористам словно главный герой голливудского боевика. Он делал всё, чтобы остаться в живых и поскорее вернуться домой, к своему родному рыжему бесу. Когда Сергей после очередной миссии на время его отъезда забрал его любимую кожанку, заявив что до возвращения Волкова будет ходить только в ней, Олег подумал, что может это действительно хорошая идея. Он никогда не был сентиментален, но... В следующий раз утром перед выходом он стащил у Разумовского резинку для волос. Синенькую такую, тоненькую. А что? Маленькая, места в сумке много не займёт, и если надеть на руку, сослуживцы не заметят и не прикопаются. А ещё она пахла Сережиными волосами… Этот волшебный запах его любимого цитрусового шампуня. И стоило Олегу между очередной перестрелкой засучить рукав и почуять этот родной терпкий запах, как он чувствовал себя способным свернуть горы. Он берёгся, не лез на рожон, но сам не оставлял врагу ни одного шанса на отступление. Он из лучшего наёмника отряда превращался в реального зверя, невероятного, сильнейшего, умнейшего и хитрейшего. Ему казалось, что чем быстрее он закончит со всеми этими террористами в этих сирийских развалинах под палящим солнцем, тем скорей вырвется домой, в маленькую однокомнатную квартирку на окраине Питера… И будет зарываться в Серёжину шевелюру пока тот спит, будет чувствовать этот сладковатый аромат с нотками апельсина, а не как извращенец какой-то, ходить с чужой резинкой на руке, постоянно бросая на неё нежные взгляды и принюхиваясь. Олег возвращается в Питер живым и практически невредимым, как и обещал. Серёжа встречает его на вокзале, коротко пожав руку, соблюдая все нормы приличия, и только сжав зубы завистливо поглядывает на сослуживцев Олега, вышедших из поезда и сразу зацеловавших своих девчонок. В такси они едут молча. В лифте тоже. Только Серёжа часто дышит и всё время хрустит пальцами, этим самым выводя Олега из себя. На лестничной клетке царит напряжённая тишина, когда Сергей достаёт звенящую связку ключей и трясущимися руками открывает дверь. Дверь не поддается. Руки, словно у пьяного, не могут попасть ключом в замочную скважину. Олег тяжело дышит над ухом, только усугубляя ситуацию. Проходит почти минута. От собственной неловкости становится стыдно, и ещё тяжелее выходит открыть эту чёртову дверь, когда все плывёт перед глазами. Три. Два. Один. Взрыв. Олег толкает Серёжу в сторону, выхватывая ключи и вставляя их в дурацкий замок. Резко тянет на себя ручку, чуть не выламывая её, и открывает дверь. Толкает уже не сопротивляющегося Серёжу внутрь. Захлопывает с жутким грохотом дверь, даже не замыкая её, швыряет куда-то в сторону сумку и чуть ли не с животным рыком обхватывает лицо трясущегося Серёжи, и впивается в искусанные губы. Разумовский в этот раз видно сильно скучал, раз только увидев Олега изодрал все губы до крови… Волков чувствует металлический привкус во рту. Он отстраняется, посмотрев в голубые, словно искрящиеся глаза, и снова припадает к его губам, но даже не целуя, а осторожно зализывая мелкие кровоточащие ранки.  — Ты так пахнешь… — наконец выдыхает Олег, заключив любимого в объятья, и нежно целуя его в макушку. Серёжа удивленно хлопает глазами. — Как?  — Домом. Жизнью. Любовью. Тобой. Разумовского это немного пугает: Олег никогда не был особым романтиком, а эта фраза звучала как из какой-то мелодрамы. Что с ним случилось на этой миссии? Подменили? Промыли мозги? Вживили чип?  — Я люблю тебя, Серёж. Очень сильно люблю. Я скучал. — шепчет Олег всё также нежно. Он задирает рукав армейской куртки, на мгновение ослабив объятия. На его левом запястье тоненькая, синяя, но с каким-то красным пятном, о происхождении которого лучше не думать, резинка, всё так же пахнущая апельсинами.  — А я потерял её… Даже новую пришлось покупать ходить… — удивленно шептал Серёжа, вновь крепко прижимаясь к широкой груди. — А знаешь что? Не снимай её. Пусть будет тебе талисманом и напоминанием о том, что я тебя всегда жду, где-то тут, далеко-далеко, на окраине Питера… Волков лишь втянул в лёгкие побольше воздуха, пахнущего Серёжей. Любовью. Домом.