Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок...

Мелкие пылинки, отблёскивавшие золотым на жарких лучах полуденного солнца, медленно летали по душному кабинету. Наблюдение за их движением от парты к парте теперь было для Серёжи единственным развлечением до конца урока. Контрольная по таблице умножения, из-за которой в классе и царила несвойственная второму «А» тишина, уже была написана и дважды проверена, после чего сдана Марии Ивановне. Заниматься своими делами Серёжа не рискнул, так как хорошо усвоил урок, когда несведущая в искусстве учительница выставила его на посмешище, отобрала зарисовку любимой «Венеры» и поставила в дневник красочный кол. Поэтому теперь приходилось сидеть тихо, не рискуя лишний раз даже вздохнуть громче обычного. Лишь тиканье часов и тихие, едва заметные перешёптывания Лены и Вовки сзади нарушали тишину. Десять минут до конца урока, ровно шестьсот тиканий часов. Девять минут — пятьсот сорок. Восемь — четыреста восемьдесят. Да уж, с таблицей умножения у Серёжи точно неплохо, в зелёной тетрадке завтра будет красоваться пятёрка. Из душного кабинета хотелось скорее выйти, добежать до комнаты и снять ужасно жаркий свитер, умыться прохладной водой и развалится на кровати, стараясь игнорировать очередные приставания мальчишек с соседних коек. Задирали Разумовского они по любому поводу: начиная от тихих всхлипов из-под одеяла во время грозы или после страшного сна, заканчивая очередным побегом от воспиталок, когда наступала пора стричься. Так же часто прилетало после особо интересных Серёже уроков: тот очень любил отвечать на вопросы, даже не предназначенные ему, иногда поправлял учительницу, а изредка даже вступал с ней в споры по тому или иному вопросу. Умников никто не любит. А восьмилетних умников, которые не могут постоять за себя, очень любят дразнить и иногда лупцевать в подворотне между уроками. Тем не менее, в комнату, в единственный свой уголок, на дальнюю кровать у протекающего окна хотелось страшно. Три минуты — сто восемьдесят тиканий часов. Две минуты — сто двадцать. Минута — всего шестьдесят, ждёт с замиранием сердца… Кажется, даже пылинки в воздухе стали летать медленнее, а птицы за окном перестали петь, кроме часов на стене и этих шестидесяти мелких движений тонюсенькой стрелочки уже ничего не существовало. Звонок громкой трелью раздаётся из коридора, и пока весь класс только начинает сдавать работы в попытках списать хотя бы несколько ответов в суматохе перемены, Разумовский лишь подхватив рюкзак, уже летит сломя голову в комнату. Чем быстрее он там окажется, тем больше времени у него будет в одиночестве. А если Мариванна заставит мальчишек исправлять ошибки сразу после урока — у Серёжи сегодня праздник. Коридоры мелькают перед глазами, он сбивает с ног пару девчонок с их параллели, толкается со старшеклассниками, пару раз врезается в стены и в косяки, и вот, уже за поворотом она… Комната… Пустая, тихая, безраздельно принадлежащая ему на ближайшие минут пятнадцать… Он врывается внутрь захлопывая за собой дверь и по привычке замахивается рукой, чтобы кинуть рюкзак на дальнюю койку, но в нужный момент останавливается. На кровати, соседней с его, прямо по траектории возможного полёта рюкзака сидит мальчишка. Незнакомый мальчишка. — Приплыли… — мелькает в голове у Серёжи. Где-то с пятнадцать секунд они молча разглядывают друг друга, не решаясь заговорить. Странный мальчик сурово глядит на него тёмными-тёмными глазами, и утирает нос кулаком, не отводя взгляда. Его хмурые брови и воинственно настроенный взгляд совсем не вяжутся с красными пятнами по всему лицу и мокрыми после слёз щеками. Странный мальчик, очень странный. — Олег. — Наконец произносит он. Голос, как и взгляд, суровый, даже практически не дрожит. Серёжа, не отводя взгляда от этих тёмных, словно гипнотизирующих глаз с длинными мокрыми ресницами, кидает рюкзак и падает на свою кровать. — Серёжа. — отвечает он и вновь ждёт инициативы от новоиспечённого соседа. Но вскоре всё-таки небрежно бросает вдогонку: — Разумовский. — Прямо как граф, — усмехается мальчишка, вновь утирая нос и немного расслабив свои суровые тёмные брови. Серёжа уж запереживал, как бы их судорогой не свело, так сильно, они, казалось, были нахмурены. — Ты первый кто знает такую фамилию, и уж тем более, кому она принадлежала. — усмехается Серёжа, и, вспомнив про мешающий жить в такой жаре тёплый свитер, теряется внутри него с головой, пытаясь вылезти, когда слышит ответное — Мама в музей водила. — Новенький? — произносит он откуда-то из свитера, отчего Олег не с первого раза разбирает его слова, но по итогу утвердительно кивает. — Сомневаюсь, что хочешь обсуждать как здесь оказался. — Серёжа наконец швыряет свитер в дальний угол кровати и укладывается поудобнее, что б Олега получше рассмотреть. В ответ лишь только утвердительный кивок. — Но лучше сильно не раскисай, и если плакать приспичит — в туалет уходи. Здесь нытиков не любят. На себе убедился. — Мальчик Серёжу смущает. Что-то в нём не так явно, но понять что не получается. То ли глаза его тёмные смотрят не так как-то, то ли ещё что-то… Да нет, бред, такой же он как и все. Просто заплаканный, вот и кажется. Завтра уж как и остальные за ним гонятся будет и портфель разрисованный отбирать. Ну или через неделю на крайний случай. — Будем дружить? — вдруг неожиданно спрашивает Олег, от чего уже улёгшийся на кровать Серёжа отрывает свой взгляд от изучения трещин потолка и вновь пялится на мальчика, удивленно приподнимая рыжеватые брови. — Со мной? Со мной тут не дружат. Говорят, я странный. — даже немного безразлично пожимает плечами, вновь возвращаясь к созерцанию потолка. — Скоро освоишься, подружишься с мальчишками и тоже лупить меня после уроков будешь. — Мама мне всегда говорила, что странные люди всегда самые интересные. А хочешь, я тебя драться научу? Тогда тебя бить не будут. Тёмные-тёмные глаза вновь столкнулись взглядом с пронзительно голубыми. Суровость обоих сошла на нет, а на лицах расцвели пусть немного натянутые, но всё же улыбки. Тихое знакомство длилось недолго: оба вскочили с кроватей и напряглись, когда за спиной Олега послышался скрип двери и гогот нескольких мальчишек.