Осенние истории

      Шрайк нашла его на пристани. Именно нашла. Ни повстречала, ни заприметила издали или что-то в этом духе. Нашла. И присвоила. Кто сказал, что человека нельзя присвоить? Ещё как можно, Персиваль тому подтверждение. Вот и художника, которого она нашла на пристани, Шрайк присвоила. Вместе с мольбертом, бумагой для эскизов, холстом, карандашами и красками с кистями. Ну, правда, не пропадать же добру, тем более что это добро в умелых руках превращалось в шедевры.       На холстах яркими красками вспыхивали закаты и рассветы, на черновой бумаге теснились люди в разных позах, и всё это было настолько завораживающе, что Шрайк глаз оторвать не могла. В какой-то момент она и сама захотела стать частью этого великолепия. Художник против не был. Ему не доводилось раньше рисовать фейри и упускать такую возможность не хотелось.       Первый портрет Шрайк, вышедший из-под кисти художника, отправился в спальню Персиваля. За шутку о том, что её и так в его жизни слишком много и без всяких портретов, Персиваль поплатился бессонной ночью и болью в мышцах, пришедшей поутру и не отпускающей почти два дня. Второй портрет Шрайк забрала в Обитель — лишь часть фейри переселилась на Топкие болота, остальные же, в чьё число входила и тропическая фейри, остались на острове. Через несколько дней натурщиков у художника стало больше.       — Нет, — Удо покачал головой, скрадывая улыбку. Уже который раз Шрайк и Борра наседали на него, уговаривая стать ещё одной моделью художника. Аргументировали они это тем, что их портреты уже есть, а портрета самого Удо — ещё нет. Вот только тот ни в какую не хотел позировать, мягко отказывая друзьям.       — Почему? — Шрайк смотрела пристально, будто пытаясь прочесть ответ на его лице.       Удо оторвался от книги, которая последние несколько часов лежала на коленях скорее для вида — он едва ли перевернул пару страниц.       — А вы разве не знали, — начал он таинственно, — что художники заключают в портреты души тех, кого рисуют?       Шрайк в удивлении приоткрыла рот, глядя по-детски доверчиво. Поверила в небылицу. Борра же какое-то время удерживал невозмутимый вид, но в итоге разразился хохотом. Отсмеявшись и утерев выступившие слёзы, он хрипло произнёс:       — Раздеваться не обязательно, — он-то почти сразу понял причину, по которой Удо не хотел позировать — на всех портретах фейри были полуголыми, вот только это не было прихотью художника, просто, что Шрайк, что Борра — не любили стеснять себя лишней одеждой, вот и позировали в чём удобнее. — Да и карандаши и кисти у него самые обычные, магией не наделённые, — заверил напоследок Борра, подмигивая.       Пришлось Удо сдаться, тем более, что Шрайк клятвенно пообещала, что если его душа попадёт в картину, она сделает всё чтобы его спасти. Ну, или дома повесит. Не пропадать же добру, правда?