10 год Эры Теней
— Я просила вас не убивать людей! Я просила! Она заламывала руки, металась по туманному пространству границы снов — тонкая, яркая, как солнечный луч, едва пробившийся сквозь хмурые тучи. Вокруг неё стояли тени — мутно-серые, колышущиеся, бесформенные или до изумления похожие на людей. Одна из теней, высокая, с ветвистыми оленьими рогами, вышла вперёд: — Наши дети голодают, Пресветлая, — её голос звучал гулко и отражался от пространства далёким эхом. — Мы не можем больше бесцельно ждать. — Не бесцельно! — Пресветлая застыла, задрожала, и от неё в стороны разошлись световые волны. Тени качнулись вперёд, зашелестели вразнобой, впитывая энергию, и сузили круг. Пространство подёрнулось рябью, содрогнулось, и из туманного ничего вырос осенний лес. Бесформенные тени уплотнились, стали похожи на тощих людей с руками-ветками. Безликих искажённых людей. — Я делаю всё, что в моих силах, — прошептала Пресветлая устало. Её сияние погасло, обнажив поникшую детскую фигурку в льняной пижаме. — Потерпите ещё чуть-чуть, дети мои, прошу вас. Тени качнулись ближе, глядя голодно и тревожно, круг сжался до трёх шагов. Пресветлая вскинула голову, сверкнула янтарём взгляда, и тени опомнились. Она не могла дать им большего. Пока — не могла. Только ходила по тонкой завесе, искала тех, кто тоже умеет ходить, и внушала им нужные мысли. Она с горечью вспоминала сестру — та умела, действительно умела управлять. Ей же достались лишь жалкие крохи этого дара.***
Осень нагоняла на Лаору тоску. Она чувствовала, что с каждым днём солнце становится холоднее, а ветер — бесприютнее. Работа не спорилась: амулеты из-под её рук выходили кривыми и слабыми, а ловцы снов и вовсе напоминали колыбели кошмаров. Лаора ёжилась, пряча зябнущие руки в складках длинных рукавов — очередная модная деталь, принесённая королевой Малгожатой. Хоть что-то хорошее, а то ставшие для «юных леди» обязательными корсеты второй год портили Лаоре жизнь и аппетит. За круглым окном шуршал дождь и опадали жёлтые листья. А совсем рядом, буквально в двух шагах, мастер Знацек кривил ядовитый рот, морщил клювоподобный нос и выговаривал Лаоре за каждую промашку так, словно по её вине случился конец света. Иногда она думала, что лучше бы так и было. — Садись и переписывай великие труды мастера Ирнеция, — проскрипел мастер Знацек и бахнул на стол криво связанные листы пергамента. — Рассортируй по датам, пронумеруй… И чтоб аккуратно, а не назло мне и потомкам! Лаора угрюмо кивнула и подтянула к себе шелестящую связку. Пергамент пах зарождающейся плесенью, вином и прогорклым маслом. Лаора крепко сомневалась, что эти «великие труды» действительно стоят сохранения, но покорно вздохнула и подцепила тонкую бечеву ножом. Она смутно удивлялась тому, что каждая книга в огромной библиотеке Конклава была написана вручную. Иногда, вчитываясь в витиеватый почерк очередного летописца, она досадовала на несовершенство мира. Но в следующий миг наваждение пропадало, и Лаора вновь вглядывалась в скользящие буквы, похожие на клубок влюблённых змей. Смысла в тех книгах подчас было столько же, сколько в змеином шипении. — Как всё рассортируешь, подойди ко мне, — неожиданно мягко произнёс мастер Знацек и легко коснулся её плеча, — выпьем отвару и поговорим. Ты в последнее время сама не своя, девочка. Лаора вскинула на него удивлённый взгляд и кивнула. Сама не своя, точно. Особенно остро это ощущалось по утрам, на границе сна и яви, когда мягкие туманы мира снов ещё тревожили детский разум. Хотя себя Лаора давно не считала ребёнком, лет с шести, когда впервые перешагнула порог Конклава чародеев и заявила, что пришла учиться. Мастера тогда подняли её на смех. Виданное ли дело, девчонку — в чародеи! Лаора не обиделась. Она тогда не сумела настоять на своём — не помогли ни уверения, ни напоминания о тварях, ни демонстрация дара. Тогда Лаора пожаловалась отцу, а после, увязавшись за ним во дворец, и королеве-матери. Она не знала, зачем всё это делает. Что-то внутри тянуло и звало к приключениям, открытиям, магии. Лаора не хотела быть всего лишь аристократкой, дочерью советника и — в далёком будущем — супругой какого-нибудь лорда. Она понимала, что быть такой не сможет. Возможно, королева увидела это. Она, убелённая сединой, со скорбными складками у губ, тонкая, но прочная, как прут, показалась Лаоре необычайно близкой и понятной. Королева сказала всего пару слов, а на следующий день Лаора стала ученицей мастера Знацека. Год назад королевы-матери не стало, и Лаора оплакивала её едва ли не сильнее, чем король Светослав. Тот же будто вздохнул спокойнее. Балы, охоты, представления и публичные казни — всё то, что королева-мать так не любила, вышедший из-под «опеки» король возводил в абсолют. Отец ругался такими словами, которых Лаора раньше и не слышала, но исключительно тихо и за закрытой дверью кабинета. Мастер Знацек — полушёпотом — называл короля Светослава заигравшимся мальчишкой, который не видит опасности. Нечто внутри Лаоры смеялось, что заигрались они — все, до единого. И она тоже. Лаора сморщила нос и перевернула очередной пергамент. Чернила на нём смазались, неровные буквы скрылись под бурым винным пятном, и Лаора смогла разобрать только «от сего дня, 16 дубня 892… Эры Пустоцвета, я, мастер коллегии Ирнеций Ловкий, завещаю» и «мой венценосный брат никогда не… расплата настигнет его вскоре… ритуал замены». Лаора нахмурилась, поскребла по пятну ногтем — тщетно, то оттиралось только со слоем пергамента и чернилами. Лаора постучала пальцами по губам и окинула стопку пергаментов новым взглядом. «Венценосный брат» и «ритуал замены»? Звучит… интересно. Похоже, и от таких вот дневников может быть толк.