Осенние зарисовки.

      Зима выдалась мало того, что снежная — уже феномен для столицы — так ещё и холодная до трясучки. Ежедневно на улицах находили насмерть замёрзших. Не только людей, далеко нет. Гоголю было жаль всех в одинаковой степени. И он эгоистично радовался, что имеет свою собственную тёплую комнату и одеяло. А стоило чего-то захотеть, это обязательно исполнялось. Всё-таки, есть в проживании у Гуро свои плюсы. Николай, впрочем, старался не слишком этим злоупотреблять. Всё же неловко, как бы мужчина ни пытался уверить его в обратном. Не работало.       Сдаваться, однако, никто из них не торопился. Скорее это даже перешло в разряд некой игры. Гоголь отнекивается от любой помощи (к слову, не очень активно), а Гуро её предлагает. И не было ещё ни одного раза, чтобы писатель ничего не принял. Рано или поздно всегда сдавался.       Николай, заворожённый огнём в камине, шаги слышит далеко не сразу. Реагирует только когда ему на плечи ложатся чужие руки. Сразу становится спокойно и все тревоги кажутся совершенно детскими и нелепыми. Почему-то только Яков таким свойством обладал. И, пожалуй, матушка. Приятно, что бы это ни было и какому миру не принадлежало.       Гоголь только улыбается, прижимаясь щекой к ладони. Не важно, что холодная совершенно. Так даже приятнее.       — Иди сюда, Яш, — Николай распахивает один из углов одеяла. — Греть тебя буду.       — Только так?       Мужчина мягко усмехается и обходит диван, устраиваясь под боком у писателя. Так ведь и вправду теплее, а как выглядит — совершенно не важно. Прислуга уже давно привыкла к нестандартным выходкам своего барина, а чужих в доме не бывает без особого приглашения. И уж тем более в личные комнаты никто не рискнёт соваться. Ибо ходили слухи, что далеко не всё в доме есть то, чем хочет казаться. Проверять эту теорию пока никто не рисковал.       — Может, и не только.       Юноша хмыкает, наблюдая за тенями от огня камина. Зажигать свечи сегодня, почему-то, не хотелось совершенно. То ли настроение было лирическое, то ли ещё что. Главное ведь, чтобы комфортно было.       Тени ложатся крайне причудливо, разукрашивая стены неведомым миром и дорисовывая то, чего нет и быть не может. И на лицо Якова тоже ложатся, придавая черты не совсем этого мира. Николай своим любимым любуется, мягко улыбаясь. О грустном думать как-то совсем не хочется, только вот мысли сами собой в голове всплывают.       — Яш, точно-точно человек?       А вдруг всё-таки нет? Вдруг это снова какая-нибудь игра, пусть и с малопонятными правилами. Очень хочется в это верить... До сих пор.       — Ник, — писателя в висок целуют, обнимая крепче, — к моему большому сожалению — да. Но я ищу.       — И я ищу.       Он только сильнее прижимается, зарываясь носом в рубашку на груди. Торопиться надо, а дело ни на шаг не сдвинулось за последний год. Уходит время и что с этим делать пока не ясно. А то, что что-то надо — неоспоримый факт. Гоголь, хоть и поддерживает, как может, на бессмертие это не тянет совершенно.       И вроде бы вот оно всё, рядом, едва ли не под носом, а ухватить, понять, не получается.       Торопиться надо...