Осенние зарисовки.

       Николай сильнее кутается в крылатку, надеясь сохранить хотя бы чуть-чуть тепла. Бесполезное, в общем-то, занятие, но и сам писатель человеком был упёртым для самого себя. Если что-то надо, значит, сделает. Ещё бы в других вопросах научился настаивать на своём, цены б не было. Впрочем, Яков этому активно обучает и, кажется, результат на лицо. По крайней мере, в ближайшем окружении.       — Ещё чуть-чуть, Николай Васильевич, и будете свободны, — Яков в очередной раз обходит тело, осматриваясь. — Замёрзли?       — Сколько угодно, Яков Петрович, — юноша только наблюдает, всё равно всё уже записано. — Совсем не замёрз, тепло же на улице.       Гуро только головой качает, не видя смысла что-то говорить. Отчитал бы, конечно, за такое поведение, но не прилюдно же. Незачем им знать то, что не положено. Спокойнее спать будут как минимум, да и им самим проблем меньше. Бенкендорф, конечно, про эту интрижку знает — как не знать, когда сам видел? — но молчит. Толковые люди нужны везде, а в Третьем отделении тем более.       — Не порите чепухи, — мужчина останавливается в нескольких шагах от трупа, разгребая траву тростью. — Я в своём пальто замёрз, а Вы так вообще в некоем подобии верхней одежды. И говорите, что не мёрзнете. Оп-па...       Николай только пристыженно опускает голову, вздохнув. Вот знал же, что следователю врать не получится, а всё равно. Отучиться от этой привычки он пока так и не смог, хотя и пытался.       — Что там, Яков Петрович? — писарь едва ли не на носочки привстаёт, пытаясь рассмотреть находку.       — А Вас это касаться не должно, — довольно хмыкает сухощавый, похожий на змею, помощник. — Вы пишите себе, не отвлекайтесь.       — Иван Львович, заведите себе своего писаря и им командуйте. А моего не трогайте.       Гуро возвращается, демонстрируя женскую перчатку. Коротко и едва заметно Николаю кивает, мол, действуйте. Тот отвечает точно так же, сосредотачиваясь. На удивление не видно ничего, кроме женского силуэта, с несколькими чёткими деталями. Впрочем, даже этого могло хватить в итоге.       — Под опускающуюся заставу он не сам пришёл, его толкнули, — Гоголь промаргивается, возвращаясь в реальность. — Женщина рыжая, с седыми прядями. Хромает на левую ногу, от чего имеет при себе трость.       — Что-то ещё? — Яков смотрит внимательно, стараясь поймать чужой взгляд.       — Н-нет, Яков Петрович, всё, — писарь закусывает губу, чувствуя тяжесть во всём теле. Только обморока ему и не хватает для полноты картины.       — Забирайте тело, все остальные свободны. Пойдёмте, Николай Васильевич.       Гоголь только кивает, как в полусне собирая писчий набор и направляясь в карету. Немного осталось и можно будет отдохнуть, сегодня Яков его точно больше ни к чему не подпустит, даже если очень рваться станет.       — Из-за вчера? — мужчина значительно понижает голос, дабы посторонние не слышали. — Или что-то серьёзнее?       — Нет, просто вчера перестарался, Яш...       Как садится в карету, устраиваясь к мужчине под бок, после помнит слабо. А затем полная темнота со слабо различимыми образами.