Бездна взывает к бездне

Освещение в ванной тусклое, жёлтое и противно-склизкое. Но это всё, что есть, и им этого достаточно. Грязные стены, выглядят более тёмными; ванна — ржавая, некрасивая, кое-где подбитая. В полной тишине раздаётся лишь звук капель, аккуратно падающих с протекающего крана, об чью раковину упираются худые лопатки, по которым спадают длинные рыжие волосы. Сергей молчит, не плачет даже, лишь будто под гипнозом смотрит на чужие руки, аккуратно обрабатывающие глубокий — но недостаточно для того чтобы зашить — порез на предплечье. Шрамы идут последовательно, ровно от запястья до сгиба, там, где локоть, но ещё не начинается часть плеча. Олег молчит тоже, внимательно наблюдает за своими пальцами, аккуратно стирает кровь с пореза мокрой от перекиси водорода тряпкой — неизвестно, где достать сумел, но точно известно, что всё это именно для друга. Мягко ткань проходит по коже, чуть надавливая, шершавые подушечки пальцев Волкова следуют за ней. Оба молчат, не произнося ни звука. Время давно уже перевалило за три или даже четыре часа утра — Олег точно знал, что встал и нашёл Серёжу он в районе двух ночи, и сейчас вероятность того, что времени прошло полчаса-час была очень мала. По-любому лишь на то, чтобы успокоить Разумовского, избавить его от истерики, при этом пытаясь сделать всё намного тише, чтобы никто из воспитателей не проснулся и не застал их тут. Было бы очень-очень плохо, особенно для Серёжи. Тот сейчас сидел тише воды, ниже травы, даже будто не дыша, боясь любых звуков, будто из-за обычного шороха мир весь рухнет и больше никогда не сможет востановиться. А они все упадут в глубокую бездну, и падать будут очень долго. Будут падать, надеяться на смерть, мечтать о ней, желать. А после, достигнув дна ямы, упав в горящую лаву, будут карабкаться друг на друга, топить и самолично убивать — и всё лишь для того, чтобы выжить. Серёжа бы с радостью подставился под Олега, чтобы он вылез, а сам бы утонул, не особо против. Ему давно уже всё равно на свою жизнь, но он сделает всё, чтобы спасти жизнь Олега. А ещё Разум знает что Олег поступил бы точно так же. — Прости, — тихо, на грани писка говорит рыжий, наклоняет голову ещё ниже — казалось бы куда — закрывая лицо длинными прядями; в глазах лишь стыд, на щеках — румянец. — Всё было так хорошо и спокойно, полгода прошло и ничего. А сейчас… Он замолкает, заикается, давится воздухом. Сжимает губы в тонкую полоску — а голову всё не поднимает. Дальше не договаривает. Олег на это лишь в очередной раз вздыхает, достаёт откуда-то бинты — Серёжа честно думает, что Волков подворовывает в кабинете медсестры. — Ты не виноват, — говорит Волков тоже тихо, шепотом; и не потому, что боится воспитателей разбудить, а потому, что спугнуть рыжего не хочет. — Тут виноват только я: не уследил, расслабился, — чуть замолкает, повязывает бинты спиралью, вокруг предплечья. — Да, полгода ничего не было, но глупо предполагать, что не будет и дальше. Как-никак ты же вычитал, что может стать, типо, лучше, но стресс будет накапливаться в течение какого-то времени и когда чаша, так сказать, переполнена, она выплёскивается, — проходит пальцами по белым бинтам, чуть красным в некоторых местах — кровь не до конца остановилась. — Вот и твоя чаша переполнилась. Он смотрит Серёже в глаза, но тот знает, что Олег сейчас улыбается. Не радостной и счастливой улыбкой, а измученной, чуть грустной, но полной любви и искренности. Волков всё ещё держит руку Разума, а после почти не думая подносит её к лицу, и целует белый бинт, под которым расцветёт новый шрам, уже скоро. Серёжа голову не поднимает на это, но чувствуется, что он вздрагивает, по-любому, закусывает губу, вздыхает, тихо, но сильно, а после будто задерживает дыхание. Молчит. Но не выдержав и пяти секунд, говорит: — П-поцелуй меня… пожалуйста?.. — звучит, как вопрос, но Олег знает, что это просьба, утверждение, приказ. Не медлит ни секунды, аккуратно кладёт руку на чужую шею и тянет к себе, накрывая губы. Поцелуй мягкий, успокаивающий. То, что сейчас им обоим нужно. А о том, что нужно отмыть кровь с пола, выкинуть канцелярский нож вместе с пропитанными алым тканями они подумают позже.