Alone? No

Привычка засыпать сразу же очень важна, даже слишком важна для Джинена. В Сеуле был ненормированный график, приходилось и по двенадцать часов сидеть за документацией или даже больше за рулем. Он научился отрубаться за минуту еще в университете, а чтобы еще пару часов бодрствовать, хватало и пяти минут дремоты. Но вчерашняя ночь была исключением. Он не хотел так быстро засыпать, не хотел проваливаться в сон, когда был настолько расслаблен. Не хотел засыпать, чувствуя тепло Джебома всем телом. Он бы хотел говорить с ним всю ночь напролет, но отсутствие сна два дня назад дало знать о себе вот только сейчас. Джинен просыпается первый от мурашек по всему телу. Холодно. На груди все та же мягкая тяжесть, только плед сполз полностью на Джебома, мирно сопящего на нем уже полностью. Голова спрятана где-то в районе ключиц, и все что он может делать, это улыбаться от того, как дыхание щекочет шею. Ноги покоятся между его, одна рука лежит на груди, а вторая приобнимает Джинена за шею. Ему все еще холодно, если он не укроется, то начнет дрожать и разбудит Джебома, а этого ему не хотелось. Поэтому, крепко прижать к себе парня за талию и вместе с ним лечь на бок казалось хорошей идеей и вполне осуществимой, ровно до того момента, когда плед уже почти в руках Джинена, а сонные глаза Джебома смотрят на него едва осознавая, что вообще происходит. — Спи еще, — Джинен прижимает парня ближе, чтобы тот снова спрятался в его объятиях, но Джебом хватает край пледа и накрывает их с головой, так чтобы снова стало темно и тепло, и сам, поднявшись чуть выше, прижимает Джинена к себе. — Ты тоже спи. — Голос после сна низкий и с хрипотцой, напоминает тот, когда они… ну, в общем, он уже слышал его, и вполне логично покрывается мурашками, только сейчас не от холода. — Замерз? Обними меня и спи. — На работу надо. — Но он все равно обнимает теплого Джебома за спину, ласкаясь лицом о мягкую толстовку. Всего пару раз Джинену нравилось просыпаться не одному. Первая его девушка умудрилась и завтрак приготовить и кухню сжечь. Их тогда очень сильно отчитала хозяйка квартиры, но им было все равно. Завтрак получился вкусный. А вторые отношения, пусть и самые ошибочные, которые вообще можно вообразить, нравились ему особенно с утра. Когда ласки перетекали во что-то большее, когда простые поглаживания по лицу заканчивались сжатыми в замок ладонями над головой, когда практически всегда опаздывал на работу, поэтому нашел новую ветвь метро, быстрее аж на целых 10 минут. Но это утро нельзя отнести куда-то, да и думать об этом особо много не хочется. Ему просто нравится, на этом можно и остановиться. — Прогуляй сегодня. — Не могу. Джебом сильнее прижимает его к себе, обвивая руки вокруг шеи. Ну пусть останется, так сложно что ли? — Ну пожалуйстаааа, ты мне друг или кто? Джинен смеется, мягко освобождаясь с объятий. «Или кто», по всей видимости. Волосы Джебома растрепались, но остатки хвостика все еще собраны в резинку. Джинен аккуратно стягивает ее, выпрямляя волосы парня пальцами. Он все равно дуется, и смотрит так, словно никакие аргументы не аргументы до тех пор, пока не останется с ним. Даже пусть третья мировая начнется, Джебом хочет, чтобы Джинен остался. — Я правда не могу, дело не закрыто и завтра у меня выходной. — Завтра? — в голосе появляется маленькая надежда. — Да. — Хорошо. Тогда приходи сегодня полки расставлять, ладно? — Ладно. Удовлетворённый Джебом самый милый из всех, кого вообще знает Джинен. Он даже милее самого славного ребенка. Ему неописуемо нравится разглядывать каждую родинку, каждую морщинку и ресничку. Джебом самый красивый из всех, кого он встречал. Самый красивый друг, если что, да, Джинен? — Это что за новости? — Джексон подозрительно щурится, встречая впервые опоздавшего друга в приемной. Даже Ми Но косится на него несколько раз, отвлекаясь от дорамы. — Эм… плохо себя чувствовал… Ну сбежать от Джебома было не так просто, особенно, когда не особо хотелось уходить. Они встали только через полчаса, когда уже сам Джинен стал опять засыпать. Сложили диван, пледы. Джинен ушел домой, чтобы принять душ и погладить форму в вещах Джебома, тот прямо умолял его забрать их с собой, потому что ему идут больше. Джебом пил холодный кофе, собирал волосы в пучок, который то и дело разваливался и злил его. А еще он… — Ты в порядке? Простуда? — теплая ладонь Джексона ложится на его лоб, забывая, что он там еще вспоминал связанное с его лучшим другом. Так, стоп, почему уже лучшим? — Нет, все в порядке. Поехали, есть дела. — Если тебе не хорошо, ты должен пойти домой. — Джексон ощупывает его лицо, проверяет глаза, уши, даже в рот пытается заглянуть. — Джексон, поехали, мне уже хорошо…. В следующий раз он будет думать, прежде чем вот так вот ляпать ему, что чувствовал себя плохо. Джексон все время смотрел не на дорогу, а на него. — Давай, аккуратней, а? Или я поведу? — Тебе плохо, нельзя водить. — Да нормально мне! — Не ври. Первая аптека ничего не дала, в ней не продавалось ничего кроме лекарственных препаратов, один из которых Джексон и купил Джинену. — Пей красный женьшень. — Но я… — Давай. Выхода не было. Они поехали только после того, как Джине проглотил весь пакетик до последней капли. — Может, сразу на ферму заедим? Фермера же берут всякие удобрения и добавки для почвы? — Но это не удобрения. Я не знаю, что это за состав, ни в одном справочнике он не фигурирует как чистый продукт. Это смесь какого-то яда и пестицидов для быстрого разложения трупов. — Фу, гадость. Они едут по тихому после бури городу, встречая тут и там студентов, рыбаков и бабулек с тачками для овощей. Ему давно уже пора познакомиться с Ансаном поближе, но все никак ноги не доходят. Джинену хочется и на рынок попасть, и на пристань и даже на остров съездить, но это позже. После дела. — Тогда фермера отпадают. У нас вообще ничего конкретного нет. Джинен кивает, потому что это действительно так. В деле полно догадок и никаких улик. Телефон потерпевшего был настолько стар, что ни у кого и зарядки к нему не нашлось. А чудо аппарат разрядился еще до того, как Джинен забрал его в участок. После они заедут к Джексону, у его деда, кажется, есть подходящая зарядка. Во второй аптеке тоже ничего, лекарства и косметические средства. На этом собственно аптеки и заканчивались. Спрашивать у тех, что были при больнице бессмысленно. В единственном сельскохозяйственном ничего подозрительного не видели, не слышали, а такого состава как на экспертизе почвы и в помине не знают. — Черт. Джинен пинает булыжник ботинком, пряча руки в карманы. Все еще не лето, холодает с каждым днем. — Дай мне минутку, я подумаю. Джексон садится на лавочку, склоняя голову на сложенные руки. Его волосы темно-шоколадные красиво переливаются под лучами холодного солнца, море за ним такое тихое и спокойное. Он где-то слышал, что вода успокаивает. — Кажется, есть еще один вариант. Но это точно последний. Джексон ведет быстро, но долго. Почти двадцать минут, и они оказываются на другой половине города, куда Джинен еще ни разу не наведывался. Тут все еще красивее — пастбища с овцами, маленькие луга на самом краю обрыва, где шаг — и холодное море. Джексон припарковался у открытого амбара со стогами сена, на них сразу же налетели три собаки, лая и пугая Джинена так, что он машинально прячется за Джексоном. — Ой, Нёни боится собак? Ааха, — он получает пинок в бок, но все равно продолжает смеяться, прикрывая его всем телом. — Кто это у нас? Джексон? Балу, Мальвина, Арлекино, все живо ко мне! У Джинена отвисает челюсть в прямом смысле. Красивая женщина подъезжает к ним на ослепительно черном коне. Сама она одета в обычные высокие сапоги рыжего цвета, темную ветровку и белую жилетку, но во всем этом есть столько ее силы и харизмы, что Джинен непроизвольно забывает моргать. — Здравствуйте, тетушка, как поживаете? — Джексон помогает ей слезть, только сейчас Джинен видит, что она совсем низенькая и хрупкая, но на коне была действительно неподражаема. Собаки слушаются ее сразу же, превращаясь в милых домашних щенков, когда она строго на них смотрит. — Хорошо, ах, простите, не представилась. Ким Нгаи, рада помочь, — женщина протягивает Джинену руку, и они оба вежливо друг другу кланяются. — Пак Джинен, следователь Ансанского… — Мы все тебя знаем, Джинен. Чем могу помочь? — А вот, можете посмотреть, что это такое? Может, видели похожий состав? Джексон вытаскивает с кармана Джинена лист с экспертизой и протягивает его Ким Нгаи. — Хм, секунду. — Она достает с жилетки старенькие очки и только потом внимательно смотрит на лист. — Выглядит знакомым. — Правда? Где вы видели такой состав? — Помолчи, Джекси, я пытаюсь вспомнить. — Женщина машинально тянется рукой к начавшей фыркать лошади, приговаривая при том «тише, тише». Джинен терпеливо ждет, зато Джексон, как всегда, дергается на месте, от чего получает подзатыльник от тети. — Вспомнила. Это смесь препаратов для разложения бальзамированных трупов. — Трупов? — Ага. — Женщина отдает листок обратно Джексону, после чего пожимает плечами, и взяв коня за поводья, разворачивает его обратно. — Извините, но где вы встречали такую смесь? — Джинен, переглянувшись с Джексоном, идут за ней. — Это было давно, очень даже, я тогда была главным фармацевтом при больнице, все антибиотики заказывали только через меня. — Как давно? — Лет десять, может пятнадцать назад. Они заводят лошадь в огромный, просторный загон. Непривычно пахнет сеном, собаки тут же начинают таскать его, играя между собой. Ким Нгаи отпускает лошадь в загон, после только продолжает: — Может, чаю? — Спасибо, мы спешим. — Она лишь пожимает плечами, опираясь об деревянный заборчик. — Так что с препаратами? — А, ну так, трупы, накаченные формалином, не так просто разложить, да еще что бы они не воняли. Мне приходилось искать препараты аж в Сеуле, но я все же нашла то, что нужно. Это смесь трех порошков, один из них богат пестицидами, поэтому быстро вступает в реакцию с формалином, второй по типу катализатора, очень быстро осуществляет реакцию, ну а третий, это просто крысиный яд. Его тогда выпускала одна единственная фирма и давала больнице на пробу, мы смешивали его почти со всеми препаратами. — Так, подождите, каких трупов вы разлаживали? — Джексон действительно выглядит шокированным, а от услышанного у него на лице гримаса отвращения. — Ну я же говорю, крысок. — Зато женщина сама невозмутимость. Ей кажется, что она объясняет все просто, как дважды два, но если бы Джексон не спрашивал, они бы только молча офигевали. — Каких таких крысок? — Как тебя только в полицию взяли, говорю же, лабораторных крысок. — Она закатывает глаза, недовольно хмурясь на Джексона. — При больнице проводили какие-то опыты на крысах? — Вот, смотри, как работать нужно, Джинен схватывает все на лету. — Ага, так что там с крысками? — Ну там препараты какие-то от рака тестировали, но чтобы полностью эксперимент закончить трупы крысок хранились забальзамированными еще три месяца, для чистоты эксперимента, вдруг опухоль и в трупике начет расти, это, знаете ли, неправильно. — Ага, и этим препаратом крыс утилизировали. Прекрасно. Этот заказ делала больница официально? — Нет, Джинен, эти препараты просила доставать Ши Ён. — Ши Ён, которая сейчас главный врач нашей больницы? — Да. — То есть, это она давала список определённых препаратов? — Да. — Джинен чувствует связь между всем этим, но по-прежнему чего-то не хватает. — А последние годы вас не просили достать эти препараты? — Нет, кажется, хотя… Ли Рим спрашивал про те порошки, что носила в дом мэра его жена. — Его жена? — Да я сама ничего не знаю, поэтому отправила его домой. — Как давно это было? — Где-то в начале лета, жарко тогда еще было. — Если что-то вспомните, обязательно позвоните нам. Джинен записывает в ее телефон свой номер, в записную книжку название препаратов, которые обязательно нужно проверить на галлюциногены, и, попрощавшись, они с Джексоном возвращаются обратно. — Давай сначала ко мне за зарядкой, а потом к Ли Риму заедим, правда не понимаю, зачем конкретно к нему нам ехать. Джексон ведет с максимально допустимой скоростью, но и этого хватает, чтобы безумно красивый пейзаж смылся в одну единственную зелено-синюю кляксу. — Боа работала сиделкой Кьюнг Сун, а из всего сказанного, у меня складывается впечатление, будто… — он не знает, должен ли говорить свои догадки, но они его редко подводят. Да и совсем не хочется, чтобы Джексон посчитал его сумасшедшим. — Что? Говори. — Джексон косится на пассажирское сидение, он чувствует, что Джинену от чего-то неловко. — Ты слушал мои бредовые идеи, я послушаю твои. Джине кивает ему. Ладно. Он хочет ему доверять, если что, потом просто вместе посмеются. Пусть только все это окажется неправдой. — Мне кажется, что цветок травили уже задолго до оранжереи. — В смысле? — Тирон же сказал, что с появлением цветка Кьюнг Сун стала болеть, что если эти препараты, или какие-то еще другие подсыпали в цветок, или пшикали его, а женщина каждый день дышала им и просто… — Сошла с ума? — голос Джексона дрожит. Он чувствует призрачную связь между всем этим, и все это его пугает. — Да. Именно поэтому, Ли Рим может что-то знать. Возможно, его жена и была тем, кто травил не только цветок. — Хорошо. Тогда давай сегодня же решим вопрос с телефоном и билетной базой сада. — Конечно. И еще. Давай держать это в секрете пока нет весомых доказательств? Джексон кивает ему, мягко улыбаясь. Пусть будет так, как Джинен хочет, в этом деле он готов на него положиться. Дом Джексона находится, пожалуй, в самом живописном месте из всех, что он тут видел. Крутая улица, ведущая вверх, к самому обрыву, где мирно стоял двухэтажный особняк, обдуваемый со всех сторон ветрами. За ним, пройдя пару метров вперед виднелась самая крайняя точка, или как правильно, мыс города — белоснежная арка Вечной Любви. Джинен, оперевшись об машину, смотрел на нее и думал об названии, почему и кто ее так назвал, но ничего вразумительно не придумал. Выйдет Джексон он спросит. Заходить с ним не хотелось, он лучше подышит соленым воздухом. Чайки одна за другой кружили вокруг арки, но не опускались. Наверное, там страшно, ведь, если слегка перевалиться за низкий бетонный забор можно сигануть прямо в океан. А если при этом держать руку любимого, то ваша любовь точно будет вечной, ведь закончится прямо тут, на самом прекрасном моменте. Телефон в кармане заставляет Джинена вздрогнуть. Опять он забыл о его существовании. «Как я у тебя записан?» Три семерки на конце. Он еще не записал его номер. Улыбается, когда возле имени контакта «Джебом» добавляет смайлик зеленой книги. Делает скрин и отправляет новому контакту. «Как-то суховато для лучших друзей. Переименуй.» «С чего бы это? Мне нравится.» «А мне нет. Переименуй!» Джинен смеется, прикусывая губу, чтобы не слишком улыбаться. «А я у тебя как подписан? Покажи» «Сначала переименуй, потом покажу.» «Тогда пока. Вечером увижу» «ЛАДНО!» Через секунду приходи скрин экрана, где «Друг Джинен» и черное сердечко. Но самое интересное это даже не сердечко, а его фотка. Ну и когда он успел сфотографировать его с голым торсом, но без лица, потому что голова запутана где-то в горлышке кофты? Похоже на то, как он вчера переодевался, когда только пришел. Ладно, если посмотреть на это со стороны, то лучшими друзьями их можно назвать с огромной натяжкой. С очень огромной натяжкой. Джинен отправляет скрин, где переименовал контакт «МойЛучший ДругДжебом» и добавил сердечко. «Пришли мне свою фотографию» «Тебе обнаженную или как?» «Или как.» «Таких не держим, извини» Джинен прикусывает губы, чтобы опять не растечься тут лужей, но все бесполезно. Лучше ему не видеть себя со стороны. — ЭЙ! Стой! — Что за черт… Голос Джексона заставляет Джинена оторваться от телефона, а увиденное, бросает следом за бегущим к арке Джексоном. Там, на самом краю, ходила по перилам Хису в белом призрачном платье и с распущенными до пояса черными волосами. Джебом всегда был привязан к матери, он любил ее, несмотря ни на что. Будучи молодой актрисой, она часто покидала дом, покидала семью, но всегда возвращалась. Джебому было плохо без нее, но он мог попросить отца набрать ее, и мама всегда отвечала. "Мой маленький ДжейБи соскучился? Но мамочка по тебе больше." Они долго могли спорить кто кого больше, не приходя, по сути, ни к чему конкретному. Отец незаметно наблюдал за ними, прикусив губу, чтобы не растаять от того, какие же они оба очаровательные. Джебом не выражал никому таких чувств, кроме матери. И это немного огорчало начинающего мэра. Сначала он был слишком занят предвыборной компанией, когда Кьюнг Сун забеременела. Потом он был слишком занят разработкой собственного стиля, а не стиля отца, что не заметил, как сын подрос, как он стал совсем взрослым и в тоже время ни похожим ни на одного ребенка, которого он где-либо встречал. Странный, холодный, в детстве он толком даже не смеялся, а в его комнате всегда было тихо. Джебом писал рассказы, срывал цветы, обрывал их до голых стволов, сочинял страшные сказки о призраках, и никогда не звал к себе в гости. Но сильнее всего его страшило то, что, возможно, это из-за его отсутствия сын стал таким. Кьюнг Сун обещала им, что обязательно поздравит любимого сына и самого лучшего мальчика на свете с новым годом по центральному телевидению, но для этого ей нужно день у день проходить кастинги, терпеть разрыв с семьей, но все они верили, что обязательно будут счастливы. Жена доверяла ему, когда оставляла сына с отцом. А он… уходил в шесть утра, возвращался в одиннадцать вечера, даже забывал спросить, как прошел его день. Он давно признался себе, что никудышный отец, но от этого его сыну не станет легче. Кьюнг Сун на новый год подарила им свое бездыханное, кровоточащее тело. Мужчина совсем не удивился, когда после похорон матери и жены состояние сына ухудшилось. Двадцать первого января, ровно через двадцать дней после похорон, мэр застыл на пороге своего кабинета, а сердце его, казалось, перестало биться навсегда. В кабинете было темно, сумерки бросали тени на пол. Кажется, около девяти вечера, когда отец увидел сына, сидящего на полу, и держащего пистолет у своей груди. Он упирался спиной об стол, а лицо было таким расслабленным, словно он сейчас смотрит любимый мультфильм. Еще чуть-чуть и он засмеется от глупой шутки смешного персонажа. До него не сразу доходит, что нужно что-то сделать. Но что? Он даже толком заговорить себя заставить не может. — Джебом... — Пристрели меня, пока не вырос, папа. Мужчина готов поклясться, что в тот момент его и без того разбитое сердце просто вырвали из груди. Маленькой мальчишеской рукой. — Почему? Он делает еле заметный шаг. Сын не шевелится. Тогда он медленно опускается на колени перед ним. Он не знает, что сказать. Он хочет забрать всю его боль. Он хочет вылечить его. Он хочет кричать от собственной никчёмности, как отца. — Потому что я устал жить и думать, что все могло бы сложиться по-другому. Без меня. Я же тут никому не нравлюсь. И тебе тоже. Я тебе не нужен, ты сможешь пережить еще одну разлуку. — Не смогу. Джебом тогда несмело повернулся к нему. Еле-еле. Он увидел слезы отца, увидел, что еще шаг и они оба упадут. Вернее, отец спустится к нему. — Давай вместе пойдем к маме? Отец берет протянутый сыном пистолет, его трясет и он на секунду даже готов согласиться, особенно, когда видит в глазах сына столько надежды. Но. Он обещал, что никогда не сделает сыну больно. Обещал Кьюнг Сун. — Джебом… мы не встретимся с ней сейчас. Совсем скоро, когда пройдет время, ты вернешься в школу, тебе станет легче… — Я не хочу в школу. Мы с Джексоном больше не друзья. — Хорошо, можешь не ходить туда. Но позже, университет… — И в университет я тоже не пойду. Все люди одинаковые. — Хорошо. Я разрешаю тебе делать, что хочется. Это тебя устроит? Ты можешь остаться со мной? Джи Хуну кажется, что сын смотрит на него в эту секунду с самым настоящим презрением. Как на слабака, не способного дать ничего кроме взяток. Джебом кивает ему, отворачиваясь. Даже сейчас он думает об отце. Думает, что прятать труп сына было бы слишком проблематично для него. Дыра внутри никуда не делась. Ее лишь на время засыпали обещаниями. Мэр быстро прячет навеявший воспоминания пистолет в рабочий стол, когда дверь его кабинета резко, по-Джебомовски, открывается. — Ты что тут порно смотрел? — Что? Нет… — А чего такой перепуганный? Джи Хун смотрит на сына и думает, что у него от стресса уже галлюцинации начались. Джебом улыбается. По-настоящему, даже морщинки вокруг глаз видно. — Потому что ты все еще двери с петель сносишь. Что-то случилось? — И да, и нет. Джебом заходит внутрь, гуляя пальцами по всем поверхностям, которые может достать. Он думает о чем-то приятном, или это приятное вспоминает. Мэру кажется, что он уже точно сошел с ума. Окончательно и бесповоротно. — Чем-то могу тебе помочь? — Да! — сын садится в кресло, вернее прыгает в него, с размаху, так что еще и коленкой ударяется, — айщ! — Аккуратней, Джебом. — Да, да. Так вот. Можешь пообещать мне кое-что? — Конечно. Конечно. Конечно, он так провинился перед ним, что может сделать все что угодно. Лишь бы видеть его таким чаще. — Устрой в этом году самую лучшую ярмарку. — И? — И это все. Мэр моргает несколько раз. Отменить ярмарку? Сжечь деревню? Вызвать военный флот? В смысле просто провести ярмарку? — Хорошо… что-то конкретное? — вот сейчас он точно должен выдать свои настоящие желания. Мэр готов записывать. — Хм… ну, наверное, пусть прогонят все хорошенько и не опозорятся. И еда пусть будет самая вкусная. Что бы никаких пересоленных пирожков тетки Марка. — Джебом фыркает и выглядит так, словно он действительно просит то, что ему нужно. — Перед кем нам нельзя опозорится? — Перед Джиненом. Он должен остаться тут. Наконец-то до него доходит. Но тут же все становится еще сложнее для понимания. Произнося имя Джинена, Джебом вмиг посерьёзнел, так он ведет себя обычно, когда речь заходит о важных для него вещах. Если развивать эту логическую цепочку, то Джинен с Джебомом либо подружились, либо сделали друг-друг что-то плохое. И Джебом оставит его тут навечно и превратит жизнь в ад. — Он тебе что-то сделал? Могу с ним поговорить? — Что? Нет, — Джебом вдруг начинает смеяться, обнимая себя руками, — просто хочу, чтобы ему понравилось у нас. — Вы… подружились? — Ага, скажи охринеть как неожиданно от меня, да? — Охринеть как… — мэр вовремя останавливает себя, но сын заливается очередным приступом хохота. Приступ хохота, даже звучит абсурдно. — А еще, па? — Да? — Джебом уже почти ушел, но вдруг обернулся, вспомнив что-то. — У нас в гараже был диван большой, да? Я заберу его в магазин? — Забирай. — Вот и славненько. Аривидерчи! Джебом по-Джебомовски хлопает дверью, оставляя мэра совсем, честно говоря, охриневшего. Его сегодня впервые за 15 лет назвали «па». «ПА», Джебом звал его так, когда хотел поиграть, хотел просто посидеть на руках, или уговорить отца на совместную рыбалку. Он звал его «па», когда чувствовал в нем отца. Джи Хун не сразу понимает от чего так щиплет глаза. Только сняв очки, он понимает, что это слезы. Только не те слезы, когда ему хочется умереть, а когда хочется жить. Джинен сразу же ему понравился, ну а если он и вправду подружился с его сыном, то он уж постарается сделать эту ярмарку лучшей в его жизни. А зачем сыну вдруг понадобился двухместный диван, в контексте Джинена, он знать пока не хочет. Хватит шокирующих фактов на сегодня.