Alone? No

23:36 Джинена отпускает не сразу. Он совершенно ничего не соображает пока едет за скорой с кем-то в машине, не понимает почему его останавливают у палаты и не пускают внутрь. Там, черт возьми, его Джебом, совсем один и напуган. — Еще раз повторяю, в палату нельзя, мы его даже обследовать не успели! — Дайте мне пройти! Джинен толкает мужчину в белом халате, перегородившего путь в палату, куда завели Джебома, но с обеих сторон его уже подхватывают за руки Джексон и Джи Хун. — Все в порядке, делайте свою работу. — Мэр кивает доктору, тот скрывается за дверью, а Джинен злится еще больше. — Что в порядке? Ничего не в порядке! Я не могу его увидеть! — Джинен... — Джексон тянет на стул присесть, но он все равно вырывается, намереваясь разглядеть в маленькой щелочке двери хоть что-нибудь. — Джебом без сознания. Сейчас ему прокапают успокоительного, он поспит и через пару часов ему будет легче. — Джи Хун тоже хочет в это верить. Он говорит максимально убедительно, чтобы и себя успокоить. Он никогда не видел своего сына таким и что делать, и что будет, он не знает. 03:20 Они томятся в приёмной пару часов. Джинен смутно осознает сколько проходит времени, он потерян. Словно в прострации, где только плачь Джебома и его взгляд. Саманта мертва, и если бы Джинен не поехал домой за бумагами, если бы он не успел раньше, чем пожар распространился на верхние этажи, что бы было? Он прикрывает глаза, откидываясь головой назад, соприкасаясь с белой холодной стеной. В груди жжет, он все еще покашливает, но думать о том, что могло произойти не успей он вовремя, больно. Только эта мысль заставляет его стучать головой об стену чаще и сильнее в попытках прогнать это все. — Джинен, перестань. Все нормально, у Джебома просто стресс. На затылок ложится теплая рука и он уже не может стучать. Сидеть на полу неудобно, затекли ноги, но он все равно не двигается с места. Джексон опускается рядом, хлопает ободряюще по плечу, но Джинен дергается, словно током ударили. — Что такое? Дай посмотреть. Джинен вырывается как может, ему жалость и забота сейчас совершенно ни к чему, но Джексон оказывается сильнее и проворнее. — Позовите доктора. — Не надо. — Заткнись. На плече Джинена уже разлилась гематома всех цветов радуги. Кожа возле сустава неестественно горячая, пульсирует и вся в царапинах. Но он по-прежнему не чувствует боли. Джи Хун приводит доктора и просит осмотреть Джинена. На этот раз пришла женщина и сопротивляться, и вырываться у него нет никакого желания и сил. Он молча идет за ней в палату, молча садится на кушетку, молча раздевается и молча терпит боль, которая проявляет себя, только если прикоснуться. — Посидите тут, я принесу вам мазь, будете использовать ее перед сном. Его оставляют одного с фиксирующей повязкой на плечо. В палате тихо и даже спокойно. Лишь бы глаза не закрывать. Иначе опять Джебом. Он просто жить не сможет, пока не увидит его в целости невредимости. Пусть под капельницами или без сознания, пусть так, только бы увидеть и прикоснуться к нему и узнать, что он все еще рядом, дышит. Только это и может успокоить. Джинен как можно тише выходит с палаты, поворачивает обратно в тот коридор откуда привели. Возле палаты, цифры которой вряд ли теперь забудет, сворачивает за угол. Выходит доктор, листая бумаги, он не замечает спрятавшегося за поворотом Джинена и проходит мимо. — Привет. Зачем сказал это и сам не понимает. Просто, прикрыв за собой дверь, ему вдруг захотелось услышать «привет» в ответ. Но Джебом лежит на кушетке, в руке тоненький шланг от капельницы, он спит. Джинен топчется на месте, но понимает, что его сейчас будут искать и делает шаги к кровати. В палате не горит свет, зато большое окно пропускает лунное свечение, отбрасывая свет прямо на Джебома и все до черта кажется таким спокойным, даже противно. — Джебом, я… А что «Я»? Он продолжает идти к нему, словно между кроватью и дверью не метр всего, а целые километры. Хочется сорваться и подбежать, но почему-то время течет отвратительно медленно. — Джебом, меня сейчас поймают, но я все равно пришел. Ты же не выдашь меня, правда? Улыбаться не получается. Джинен прикрывает глаза, зарывшись свободной рукой в волосы и делает последний шаг к кровати, утыкаясь коленями. Вот он. Его Джебом. Даже спящий, даже под успокоительным и капельницей ему все равно больно. Грудь вздымается, в кулаках сжаты простыни, губы так же плотно сомкнуты, и если Джинен думал, что худшую картину он уже видел, то он очень сильно ошибался. — Джебом, все… закончилось, — он берет его ладонь, опускаясь на колени, и прижимает к губам. — Все закончилось, милый. Поправляйся скорее. Он целует ладонь, тихо роняет слезы до тех пор, пока его наконец не ловят и не выталкивают в коридор. — Пустите, пожалуйста, отпустите меня… Он впервые плачет и эту лавину уже невозможно остановить. К нему никто не подходит, никто больше не прикасается, никто не хочет видеть, как взрослый парень, бессильно спустившийся по стене, глотает слезы и утыкается в свои колени. Джексон не может смотреть на такого Джинена, уходит на улицу, а Джи Хун молча ждет в приемной, мечтая лишь о том, чтобы его сердце выдержало. 4:55 — Вы можете идти домой. Джебом не проснется сегодня, это точно. — Доктор возвращается спустя час, рассматривая снимки уже других пациентов. — Я должен быть с ним, когда он проснется. — Тут же отзывается Джинен, но головы с колен не поднимает. — Мы останемся. — Ваше право. Джи Хун понимает, что Джинен отсюда не уйдет, да и ему самому некуда больше идти. Последнее что у него осталось лежит в соседней комнате и корчится от боли. Его взгляд мечется от двери, где спрятано самое дорогое, к Джинену, скрюченному под этой самой дверью. Джи Хун прекрасно знает, что больно бывает не только когда получаешь кулаком под дых. Намного больнее, когда этот кулак нереальный. Он встает с кресла, идет в аптеку на первом этаже и выбирает какой нибудь витаминный напиток для Джинена. Есть он не захочет, а упасть без сил он ему точно не позволит. 07:35 — Проснулся. Но. Все же, пару минут назад Джинен уснул. Доктор сказал это подойдя к Джи Хуну, который сидел на кресле, сжимая в руках витаминный напиток, потому что Джинен отказался пить. — Я могу его видеть? — голос осел, ужасно низко, словно загробный. — Вообще-то, Джебом не хочет никого видеть. — Мне нужно с ним поговорить. Джи Хун встает с кресла, тихо направляется в палату, чтобы не разбудить Джинена, и так же тихо прикрывает за собой дверь. Солнце ярко заполнило всю комнату, на кровати солнечные зайчики, отбрасываемые металлом. Джебом, услышав, что дверь все же открыли, укрылся с головой. Мэр смотрит на маленький бугорок, под которым спрятан его сын и радуется хотя бы только тому, что он жив и шевелится. — Чего прячешься? Конечно же, ему не отвечают. И да, это нормальная практика. После всех своих приступов Джебом никого не хотел видеть. Сейчас он тоже не хочет никого видеть. Никого. Это пугает. — Джебом, поехали домой. Дома у них, к слову, больше нет. Джи Хун решил, что не вернется в особняк. Ему всегда хотелось дом, который однажды нарисовала Кьюнг Сун. Рисунок хранится в сейфе, может, пора? — Погода такая хорошая. Может, посмотришь? Мужчина подходит к окну, засовывая руки в карманы брюк, чтобы не так сильно дрожали, и вдыхает глубоко через нос. За окном родственники уже гуляют со своими больными, они даже улыбаются, поэтому и Джи Хун нацепляет улыбку. Возможно, впервые, ему хочется верить, что все наладится. Его сыну просто нужно больше времени прийти в себя. — Я решил построить новый дом. Извини, но он будет маленьким, и я вряд ли вмещу туда твой сад. Но растения можно в парк перенести… Да, он несет никому ненужную чушь, но от этого немного легче. Все же, он не истерит, не закрывается, не рвет подушки. Пусть укрыт одеялом, как щитом, но все рвано слушает. — Поправляйся скорее, я позову Джинена. И это заставляет Джебома вынырнуть из-под подушки и прошептать: — Нет, пожалуйста, я не хочу его видеть. Никогда. От неожиданности Джи Хун разворачивается. Неужели у него уже галлюцинации на нервной почве? Голос еле слышен, ведомый только болью и отчаянием. И в этот момент Джи Хун понимает, что в этот раз одними капельницами они не обойдутся. — Почему? Он ждал тебя всю ночь под дверью, я не могу ему этого сказать. — Можешь, иначе я никогда не вернусь домой. У Джебома тусклые точки вместо глаз, у Джебома грудь не вздымается, словно он не живой вовсе, у Джебома сил сидеть нет, он лежит на боку и еле перебирает губами. — Что ты сказал? — Если позовешь его я больше никогда не вернусь домой. Голос из-под одеяла приглушенный и тихий. Совсем обессиленный, как и рука, медленно стягивающая с лица одеяло. Джебом смотрит на него, еле приоткрыв глаза, но даже в этих маленьких щелочках столько немой просьбы, что Джи Хун покрывается мурашками. — Ты чего? — Не хочу его видеть. Никогда. Ему приходится подойти ближе, чтобы расслышать слова правильно. И все равно ему кажется, что он ошибается. Джебом медленно разворачивается на бок, затем, снова укрывшись одеялом, добавляет: — Не хочу его видеть. 8:00 Джинен просыпается от непривычного шума. Начались приемные часы, часы посещения, галдёж и крики. Он трет глаза, они пекут от минувшей истерики. Ноги безумно болят, не сразу может подняться. А еще ноет плечо и раскалывается голова. Хочется спросить «что я тут вообще делаю?», но воспоминания, к сожалению, никуда не делись. От трясет немного ногами, поправляет съехавшую повязку и идет в приемную. Сейчас ему уже стыдно за то, что орал на доктора и истерил у него на глазах. Нужно извиниться и по нормальному попроситься к Джебому. — Здравствуйте, я могу увидеться с лечащим врачом Им Джебома? Он в 211 палате лежит. — Одну секунду. — Женщина в приемной любезно улыбается, вводит данные в компьютер, хмурится. Джинену это уже не нравится. — Пока Джебом проходит интенсивную терапию к нему нельзя. — Что? — Джинен слишком резко разворачивается к подошедшему доктору, тот от неожиданности делает шаг назад. — У Джебома посттравматическое стрессовое расстройство, в таком шоковом состоянии к пациентам нельзя. — Да какого? — Джинен забывает, что хотел извиниться, срывается с места и бежит к палате. Только вот она заперта доктор закрыл по просьбе Джебома сразу же после того, как ушел Мэр. Не думая, он толкает больным плечом дверь и морщится. — Твою мать, что происходит? — Джинен, давай дома поговорим, пошли. — Рядом появляется мэр. Он тянет мягко за руку, но Джинен сбрасывает ее. — Никуда я не пойду, пока его не увижу! Откройте дверь! Он стучит, но никто не обращает внимание. В какой-то момент бессмысленных толчков он застывает, нахмурившись, и смотрит на мэра: — Вы с ним виделись? — Да. — И он не хочет никого видеть? Мэр кивает. — Черт. Джинен со всей оставшейся силы бьёт кулаком в стену, оставляя красный след. Да конечно же, это Джебом! С чего он решил, что утром они увидятся и все станет на свои места, стоит ему только крепко его обнять? С чего он решил, что Джебом так легко со всем справится и позволит приблизиться? Но это злит. Злит очень сильно, потому что Джинен ничем не может помочь, потому что он чувствует себя жалким и бесполезным. И потому что Джебом опять за всех решил закрыться и страдать. — Айщ! Джебом! — он кричит на дверь, но, сжав кулаки, заставляет себя собраться. Да, он зол и даже обижен, но сейчас не от тот, кому хуже всех. Сделав пару глубоких вдохов через нос, Джинен поворачивается к опустившему глаза мэру. — Когда я смогу его увидеть? — Не могу сказать. Как только пойдет на поправку. — Хорошо. Я пойду. Дела в участке. Джинен хотел бы остаться тут, но эта чертова закрытая дверь мозолит глаз. И он вряд ли долго сможет себя контролировать, чтобы не снести ее. На ходу он ищет мобильный, чтобы набрать Джексона и поехать в участок, но этого не нужно — Джексон ждет у лестницы с теплым свитером. — Как он? — Потом. — Ладно. В машине едут молча, Джинен сам натаскивает свитер, отмахиваясь от чужой помощи. Такое чувство, что он сейчас опять взорвется и пойдет выбивать двери до тех пор, пока не услышит за одной из них Джебома. Просто… как он мог опять оставить его ни с чем? Джинен разве не доказывал ему из раза в раз, что будет рядом несмотря ни на что? Понимает, что, вероятнее всего, у него есть на то причины, но говорить о них никто не собирается, а Джинену опять голову ломать, что он сделал не так. — Куда ехать-то? Может, поспишь? — Поехали в участок. Нужно закрыть дело. В участке на него смотрят, как на героя. Поэтому Джинен выбирает маленькую комнату для звонков и закрывается там один. Работа — это то, что сейчас поможет ему отвлечься. К счастью, уголовное дело открыли до смерти Саманты, будет легче со всем разобраться. Он сидит над бумагами несколько часов подряд, пока голова опять не начинает раскалываться. В самом участке, несмотря на поздний час, полно народу. Весь наработанный материал Джинен отдает сидящему за его столом начальнику, игнорируя любопытные взгляды всех. — Вот. Это все. Поможет в суде. Джинен бросает бумаги на стол, так как никто за ними руку не протягивает и уже намеревается уйти, но ему преграждает путь патрульный Ким. — Стоять. Голос у него строгий, и Джинен только сейчас вспоминает, что они обо всем узнали и отстранили его. Как можно тише вздохнув, он снова поворачивается ко всем, опустив голову. — Простите. Я не должен был… Ему не дают закончить. Сначала один хлопок, потом два, затем различить сколько их уже становится трудно. Джинен резко поднимает голову, видит, что ему хлопают все присутствующие и непонимающе переводит взгляд на начальника. — Джинен. Мы приносим тебе свои извинения за то, что поставили в неудобное положение. Мне стыдно, что я так строго себя повел с тобой, не зная всей правды, а ты, несмотря ни на что, сумел в одиночку закрыть, пожалуй, самое громкое дело за всю историю Ансана. — Я… с Джексоном все делал. — Посмотрите на него, он даже сейчас поступает, как настоящий полицейский. — Я… — Хватит его смущать, спасибо за работу. Недавно вошедший Джексон, хватает сконфуженного Джинена за руку и тащит на выход. Первые звезды, словно прибитые к темно синему полотну гвоздями, только начинают появляться. С каждым днем температура все падает и падает. — Куда мы? — в машине Джексон включил печку, вперемешку с ароматом ванили с кондиционера воздуха, разносящимся теплым воздухом, Джинен наконец-то может расслабиться. — К тебе. Там Марк и Югем уже должны закончить. — Закончить что? — Готовить еду, настраивать радио, прибираться, фиг их знает, что они там делают в твоей комнате. — Джексон концентрируется полностью на дороге, чтобы ни коем образом не выдать себя. Это он позвал всех к Джинену, потому что оставлять его одного было бы неправильно. — Я в больницу хотел. — Не пускают, звонил в приемную. Ехать недалеко, но им все равно удается помолчать. Джинен смотрит на пейзаж за окном, потом на Джексона, на его всегда улыбчивое лицо, на его живущие своей жизнью волосы приятного шоколадного цвета и молча благодарит. — Как думаешь, сколько это продлится? — Что продлится? Они уже приехали как минут пять, но оба не спешили выходить из машины. Джексон смотрел вперед, на калитку, а Джинен на свои руки. — Джебом не хочет меня видеть. Жизнь… поменялась. Саманты нет, скоро и суд пройдет. И что со все этим делать… будет все как раньше? — Конечно, нет. — Джинен усмехается, бросив на парня короткий взгляд. — «Как раньше» не бывает никогда. Мне иногда кажется, что мы все живем в будущем. Даже вот сейчас я сказал и мои слова остались в прошлом. Забавно. Я не могу их вернуть, изменить, переделать, зато могу делать что-то новое. Понимаешь? — Не понимаю. — Джинен, — ему приходится посмотреть на Джексона в ответ, — дай ему время. Он такой не потому, что разлюбил тебя, или правда не хочет видеть. Мы с тобой никогда не узнаем, как это страшно быть в комнате со своим кошмаром, а Джебом знает. Я даже понимаю, почему ему так сложно снова заговорить с тобой, но не думай, что он изменился. И не думай, что изменился ты. Пусть ничего не будет как прежде, все же это не касается людей. Всю ночь они ели рамен и слушали как Югем завывает старые хиты. До их прихода парни убрали весь дом, даже коллаж повесили над кроватью. Они ели, пили и были рядом. В какой-то момент Джинен вышел подышать и почувствовал, как жжет щеки. Он заплакал от того, что ему сейчас хорошо. Что того, чью улыбку хочется видеть больше всех сейчас нет рядом. И да, он даст ему время, сколько угодно времени, лишь бы самому за этот срок не свихнуться. — Можно к нему? — Нет. Прошло два дня. Джинена все так же не пускают. — Он ел? — Нет. Джебом отказывается от еды. Вместо этого ему капают капельницы, и он постоянно спит. — Может, я все таки посмотрю? — Нет. — Да что я ему такого сделаю? Строгий взгляд женщины в приемной заставляет его заткнуться. Он по привычке идет прямо, минует коридор, поднимается по лестнице и упирается лбом в закрытую дверь 211 палаты. Иногда, прислушиваясь слишком сильно, ему кажется, что он слышит Джебома. — Пожалуйста, поешь хотя бы сегодня… Он шепчет это каждый день, но Джебом все равно отказывается есть. Злость прошла, осталась тупая тоска и пустота. Вчера он сидел на автобусной остановке и выбирал в каком направлении уехать. Его чувства стали всем, что занимает жизнь и это пугает. Он не может есть, не может спать, забывает умыться или переодеться без напоминания. Он стал таким зависимым от одного человека, от человека, которого вообще-то нет рядом, что пугает. Пугает так сильно, что хочется уехать, хочется забыть, как сказал «люблю», хочется начать жить нормальной жизнью в другом, неизвестном месте. Но слова Джексона, что он не изменился, что его «люблю» так и останется у Джебома, заставили подняться и уйти с остановки, прийти под окна больницы. Он не собирался его бросать, просто не смог бы. В очередной раз убедился, что он зависим от чувств и ничего поделать не может. Прошло три дня — Можно? — Нет. Мэр пока живет в доме Туана. Ли Рима выпустили, Джинен доказал, что он действовал не по собственной воле. Хису с отцом теперь каждый день гуляют по набережной и о чем-то шепчутся и смеются. За ними приятно наблюдать. А Джебом все так же не ест. Джинен и сам перестал чувствовать вкусы и запахи, все делает на автомате и приходит сюда каждый день после работы в приемные часы, и вечером под окна. Прошел день Сегодня ему тоже отказали. Не удивительно совсем. Джинен думает о том, что делать будет, если ему вдруг скажут «да, конечно, можете проходить!». Наверное, он не поверит и пойдет домой. Джексон приходит с парнями почти каждый день. Они поддерживают его и не дают сойти с ума окончательно. Джи Хун, кстати, действительно занялся постройкой дома. Из-за холодов процесс растягивается, но он, кажется, и не против. — Да, хорошо, одну секунду! Из палаты 211 выбегает молоденькая медсестра с прижатым к уху телефоном и бежит в противоположном направлении от Джинена. Сам же Джинен застывает на полпути, потому что медсестра не закрыла дверь. Огромная щель словно сейчас все тут засосет. Он делает быстрый шаг на встречу, но потом одёргивает себя, словно это неправильно, словно не должен. Но вскоре мозг отключается совсем. Это может быть единственный шанс увидеть его за столько дней и Джинен не должен медлить. Дойдя до двери, он хватается за ручку, но так и застывает в дверном проеме. Джебом сидит на кровати, спиной к двери без футболки. На бледной исхудавшей спине четко виден каждый позвонок, каждый бугорок и жилка. Руки сильно напряжены, так как у него нет сил держать собственное тело, на них видны синеватые вены. Голова опущена, длинные волосы раскинулись на плечах. Он раскатывается всем телом, маленькой амплитудой, словно успокаивает себя после кошмара. Джинен не дышит вовсе. До боли сжимает ручку двери, но не делает шаг, не срывается с места, не притягивает к груди. Нет. Он этого не сделает. Джинен вдруг понял, почему Джебом закрылся, почему он предпочитает сон, вместо него. Огромным усилием воли он заставляет себя сделать шаг назад и прикрыть за собой дверь. Джебом не может никому позволить видеть себя в таком виде. Он не может справиться ни с собой, ни с кем-либо другим, а пока он спит без сил — ему ничего решать не надо. Да, это больно. Но это его выбор. Джинен должен принять. Не смирится никогда и ни за что, но понял. Этого пока достаточно. — Подождите пожалуйста. — Медсестра, вернувшаяся получасом позже, застывает возле Джинена. — Чем могу вам помочь? — Передайте пожалуйста в 211 палату. Это ему поможет. Маленький белый бумажный квадратик отправляется девушке в карман. Она кивает и поспешно убегает. Сколько вообще прошло времени он не знает. Проснувшись, приходят воспоминания о случившемся и опять хочется уснуть. Джебом так и делает. Спит целыми днями и не ест, потому что так легче провалиться в сон. Иногда ему снятся кошмары, иногда болит все тело, иногда он не может даже голову с подушки поднять, но в основном все нормально. Приходят какие-то люди, о чем-то говорят, Джебом перестал различать голоса. Кажется, это папа. Помнит, что пообещал вернуться домой. Но от этого снова хочется уснуть. Где взять дом? Есть ли он у него еще? Конечно, нет. — Я тут вспомнил, что никогда не рассказывал тебе, как влюбился в твою маму. Нет, не рассказывал, и он не хочет слушать, он хочет спать. Под одеялом не хватает воздуха и от этого он может отрубиться в любую секунду. — В общем, все думают, что я влюбился в нее, когда был в жюри на конкурсе красоты в Сеуле. Но это неправда. Там была другая девушка, намного красивее Кьюнг Сун, и я даже готов был с ней познакомиться. Вот, значит, иду к гримеркам и слышу стук. Тук-тук. Поворачиваю к лестнице и вижу, как девушка стучит каблуком по выпирающему гвоздю из деревянного пола. Ну я ее и спросил, чем это она таким занимается, на что получил «не видно, что ли? Тут гвоздь торчит, кто-то может зацепиться платьем». Самое смешное, что у нее было короткое платье, она бы никак не смогла зацепиться и упасть. Я ей это и сказал, на что меня обозвали последним эгоистом. Тогда она для меня и стала самой красивой. Самой красивой на свете. Джи Хун улыбается, перебирая листья принесшего с собой букета. Джебом на удивление не уснул и дослушал до конца. — Пап… — Да, сын? — он подходит ближе, чтобы лучше расслышать. Джебом все еще под одеялом и все еще боится показываться. — А я… красивый для… него? Джебом чувствует руку поверх одеяла на своей голове и инстинктивно сжимается в клубок. — Конечно. Ты для него самый красивый во все мире, Джебом. Джебом просыпается от шума дождя. Но потом оказывается, что это не дождь пытается выбить окно. Он немного спускает одеяло и видит промокшую насквозь фигуру. Парень, забравшись через форточку, закрывает ее за собой и шумно выдыхает. — Ну и ливеняка! — Ты… — О, так ты не спишь! Приветики! Все кажется каким-то абсурдным и нереальным, поэтому Джебом решает, что это очередной сон и он спит. — У тебя есть сменная одежда? Мне еще домой шуровать. Югем осматривается в палате, по-хозяйски положив руки в боки. На столике замечает больничный набор ужина: рис, капуста, морковь и вареная грудинка. — Мда, не густо. Пофиг, я все равно голодный. Югем забирает поднос и садится с ним прямо на пол, у головы Джебома, начиная свою трапезу. Под ним сразу образовывается лужа. Джебом приспускает одеяло еще ниже и прислушивается как громко он чавкает и как еда действительно исчезает с подноса. Не сон. — Не трогай мою еду. Выходит, не так убедительно, как планировал, да и вдруг взявшиеся откуда-то эмоции не дают ему спокойно говорить. — Ты все равно не ешь, не будь жадиной, я столько сюда лез, мог бы еще чем угостить. — Югем доел почти весь рис, а в Джебоме просыпается чувство отобрать у этого наглого говнюкав свой разнос с едой. Ну пока там что-то вообще осталось. — Зачем ты… приперся? — Чего чего? Вообще не слышу, что ты там мяукаешь. — Свали… говорю! Голос не удается повысить настолько, сколько бы хотелось, но это тоже ничего. Югем смотрит уже на него и ухмыляется. — Я пришел, потому что соскучился, хочешь выгнать вставай и зови охрану. Ладно, это уже не смешно. Если бы мог, то стукнул его чем-то тяжелым, но если Джебом попытается встать ничем хорошим это не закончится. Даже посылать испепеляющие взгляды не получается. Он чувствует, что исчерпал все силы на сегодня и опять хочет спать. — Уходи, пожалуйста. — Доем и пойду. Югем сметает все подчистую. Даже рисовой крошки не оставляет. Кажется, за то время пока Югем ел, Джебом успел провалиться в сон и опять проснуться. — Уходи. — Да иду, нытик, иду. Он встает, оттряхивает свою одежду, забирается на подоконник, но не спешит выбираться. — Знаешь, я почему-то никогда не любил дождь. А сегодня я решил пойти к тебе и так расстроился, что эта срань на улице происходит, передать не могу. Но чем дальше я шел, тем приятнее становилось. Я шел, а маленькие холодные капельки забирались мне в волосы, пробирались под одежду, в какой-то момент я заржал в голос, как придурок, потому что вдруг стало щекотно. А потом, когда я по-настоящему расслабился, я смог видеть дорогу. Ты же знаешь, что когда дождь то ни хрена не видно, хоть глаз выколи? Там муть одна, но я мог. Даже когда бежал, хлюпал по лужам, чувствовал, как мои трусы уже полностью мокрые, все равно было четко видно куда идти. Забавно, скажи? Мне удалось по-новому почувствовать свое тело. Ну ладно. Я пошел. Поправляйся, Джебом, мы ждем тебя. Он встает на подоконник в полный рост, улыбается своей придурковатой улыбкой и уже готов вылезать, но в последний момент высовывает ладошки в окно, набирает горсть дождя и приносит Джебому к кровати. — Хочешь потрогать? Получив несмелый кивок, Югем брызгает каплями на лицо прикрывшего глаза Джебома, и сматывается через окно, так как за дверью слышатся шаги. По лицу текут холодные капельки. Они отличаются от слез. Слезы обычно горячие и их хочется стереть. А дождь хочется оставить. Джебом тянется рукой под подушку достает крохотную записку. «я буду ждать тебя сколько угодно. Не думай обо мне. Я не изменюсь» Бумажка отправляется на грудь, Джебом хочет согреть ею всего себя. Потому что он замерз, хочет спать и потому что этот маленький клочок бумаги дарит ему очень много надежды и тепла.