Kendrick Lamar — FEAR.
Тэхён спешит. Он бросает в сумку первое, что попадётся под руку. Давно же об этом думал, так почему не собрал запас на чёрный день? На дно рюкзака падают толстовка, ещё одна, пара тёплых носков и старые перчатки, школьный обед, приготовленный на завтра, кошелёк, зажигалка, какая-то верёвка и простыня. Тэхён уворачивается. От цепких пальцев, от локтя, от подножки. Вслед летят половая тряпка, фоторамка, бутылка. Последняя разбивается прямо у его виска, дребезгом и звоном подгоняя. Чудом осколки не впиваются в босые стопы. Он подхватывает пару кед и захлопывает дверь, судорожно озираясь по сторонам. Тэхён несётся. Вниз по гравию, едва не падая на повороте, срезая по скользкой траве, по влажному асфальту. Мчится, отдаляясь от крика и собачьего лая, пока не растворяется в сумерках. В колючем кустарнике возле опушки он отряхивает подошвы стоп, шнурует кеды, едва переводит дыхание, и снова пускается бежать. Пока он не в лесу, каждая секунда на счету. Отец все дома в посёлке обойдёт, проверяя, у кого он прячется. Даже к Пакам зайдёт, которых считает жополизами и лицемерами. Наверное, потому что они Тэхёна укрывали с неделю, не подавая виду. Тэхён останавливается. Прислушивается, но вокруг только тихий шелест ветра и остатки птичьего щебета. Он заблудился и он устал. Он садится на мягкий мох. Хочется дать волю слезам, да ни капли не выжимается. Пути назад нет, но осознание ещё не пришло. Когда-нибудь потом он подумает над тем, куда прибиться и что поесть. Когда-нибудь потом он, может быть, даже пожалеет. Но сейчас силы есть только на то, чтобы всунуть в себя половину яблока, забраться повыше и прислониться к толстому стволу, привязав себя жгутом.***
Он не хочет открывать глаза и вспоминать, что было вчера. Он не хочет понимать, что его нашли и тащат домой. Но корни сами цепляются за его одежду и царапают кожу. Только в его капюшон вцепился не разъярённый отец и даже не полицейский. Огромный волк, чья слюна стекает ему за шиворот, волочит его по холодной земле в глубь чащи. Видимо, так и суждено ему умереть. Не от тяжёлой руки пьяницы, не от вора в подворотне и даже не от голода в подвале пятиэтажки. А от острых волчьих клыков под кронами елей. Жизнь перед глазами не проносится, и глаза снова не щиплет от слёз. Он, должно быть, всё ещё в ступоре, раз не пытается вырваться и не кричит. Хотя, это не помогло бы, наверное. Огромный зверь тем временем скулит, наступая на что-то лапой. Он размыкает пасть, и Тэхён вскакивает, уносясь прочь. Но его тут же догоняют, напрыгивая и нависая сверху. Он зажмуривается, но не чувствует боли. Только мокрый нос, тычущийся ему в шею. Тэхён застывает. Притворяется мёртвым. Правой рукой он крепко держит лямку рюкзака, свалившегося в движении, а волк снова поднимается, возвышаясь на четырёх огромных лапах, и тащит его дальше за капюшон. Впрочем, его быстро перестают тянуть. Ладонь щекочет что-то мокрое, и Тэхён распахивает глаза, чтобы увидеть, что это волчий язык. Он одёргивается, отползая назад и оглядываясь, когда осознаёт, что зверь смотрит . А потом указывает мордой на деревянный заслон меж камней. Тэхён моргает, быстро вскакивает и этот заслон отодвигает. Внутри пещеры темно, но света, проникающего снаружи, достаточно, чтобы понять — здесь бывают люди. И, когда он оборачивается, волк прыгает вперёд, на лету уменьшаясь и меняя форму. Он превращается в человека. Тэхён падает без сознания.***
Он не знает, сколько времени проходит с тех пор, как он здесь оказался. Эти дни — череда ярких снов и тумана в голове при пробуждении. Иногда он просыпается, и вокруг ни души, а иногда перед глазами расплывается силуэт. Он отчётливо помнит лишь то, как этот силуэт придерживает его за затылок, отпаивая то водой, то какими-то травами. Что Тэхён понимает точно — его выхаживают. И через время это приносит плоды. С каждым днём он бодрствует всё больше, пока, в конце концов, не находит в себе силы окончательно протрезветь, сесть ровно и уставиться в пространство перед собой. Снаружи это казалось пещерой, но внутри это больше… Лачуга? Хижина? Полноценная комната, освещённая несколькими тусклыми лампадками; голые стены, правда, но добротный стол и полки с заготовками внушают ощущение дома. Здесь тепло, и Тэхён только сейчас понимает, как сильно его знобит. Он накрыт чем-то шерстяным, матрас заменяет мягкий футон, и, пожалуй, здесь действительно уютно. Кто-то на цыпочках прокрадывается внутрь, отодвигая холщовые шторки. Тот самый человек, что Тэхёна отпаивал, тот самый, в которого резко превратился волк. Но ему больше не страшно — захотел бы, убил бы уже давно. — Кто ты? — Чонгук. Оборотень оказывается немногословным. Он почти всегда молчит, изредка задавая вопросы. Например, что Тэхён забыл посреди леса перед самым началом гибернации. Или почему легкомысленно сбежал из людского поселения, ничего не продумав. Он не грубый, просто прямой и суровый. Это Ким понимает почти сразу: — Ты разве не из тех импульсивных подростков, которые сбегают из дома, чтобы исполнили их прихоть? Чонгук понимает его по одному короткому «нет» и вмиг посуровевшему лицу. — Прости. Он продолжает поить Тэхёна странной жидкостью, которую называет «снадобьем». Там плавает зелень и мягкие шишки, которые он заставляет съедать, тщательно прожёвывая. Тэхён морщится. Он понимает, что доставляет неудобства — просто взял и свалился на шею. Но волк не закатывает глаза на его вопросы, а отвечает, пусть и сжато. Не бьёт по губам, когда Тэхён болтает чепуху себе под нос, зашивая рваную одежду. Не отталкивает от себя, когда по ночам Ким жмётся к нему. Его всего трясёт и морозит, а Чонгук горячий, как печка, хотя и спит голышом, не накрывшись. — Я хочу есть. Тогда он встаёт с места, выходя из их жилища, а к вечеру Тэхён просыпается под дурманящий аромат съестного. Набрасывается на еду так, что сначала давится похлебкой: — Не торопись. Ты долго не ел, много сразу нельзя. Я ничего не отберу, это твоё, не бойся. Всего ничего — тарелка бульона с мясом и картошкой, но для Тэхёна это всё равно, что амброзия. Он закусывает куском хлеба и с благодарностью смотрит на Чонгука, чья шея от пристального внимания покрывается красными пятнами. Через неделю он уже стоит на ногах, ненадолго выходит в лес, собирает ягоды. Пользы пока никакой не приносит, но чашка черники скрашивает их тихий дождливый вечер. У Чонгука мокрая шерсть, он останавливается у самого заслона, всего секунду тратя на обращение, а потом забегает в дом, отряхиваясь от капель. Тэхён раньше каждый день ел один раз в школе и иногда перекусывал, если отец засыпал раньше его возвращения. А теперь у него и завтрак, и обед, и ужин, и даже ягодки на десерт. Он столько еды за всю свою жизнь не видел. Чонгук говорит: — Такой ты тощий, кожа да кости. Как бежал так долго с такими-то силёнками? Но в него действительно не лезут волчьи порции. Тот весь день где-то пропадает, а Тэхён почти на месте сидит, так что немудрено. Потом Чонгук собираться куда-то начинает. Все пожитки в простыню сворачивает — и ложки, и корзинку, и даже тряпичную куклу, которую Тэхён пошил, набив высушенной чередой. «Отдай, она уродская! — Не отдам». И тут уж сдержаться не получается. Он долго пытался из себя хоть слезинку выжать, чтобы полегчало, а теперь, как плотину сорвало — ревёт и ревёт, пока волк где-то ходит. Полки и стол теперь пустуют, футон свёрнут в рулет, а Тэхён сидит на нём, рукавами вытирая щёки. Он весь подбирается, когда Чонгук заходит. — Вы, люди, такие глупые и слабые. — Зачем тогда подобрал? — всхлипывает. — Не мог по-другому. Твой запах кричал об отчаянии. Тэхён наклоняется и принюхивается к своей подмышке. Волк бьёт себя ладонью по лбу. — Я же говорил — глупые. Не церемонясь, садится рядом, утыкая в свою потную шею. Знает, что поможет — Киму его объятия как глоток воды в пустыне стали. — Оставишь меня? Чонгук вздыхает. — Я не из этих краёв. Сбежишь со мной — никогда сюда не вернёшься. Тэхёну только и остаётся, что кивать болванчиком и впервые знакомить со своей улыбкой.