Как друзья

Рэю скоро будет шесть. Наверное, будет. Мама старается не рассказывать ему о том, что от неё требуют прекратить заботиться о нём. Но он всё равно слышит, как плачет она ночью, когда думает, что он спит. Он знает, что его бывшие родители угрожают ей. Несколько раз он слышал разговоры за закрытыми дверями, а вчера двое в цветах рода Леста остановили их на улице. В тот день Рэю впервые с тех пор, как он попал к маме, становится страшно. Он никогда не думал, что его бывшая семья так ненавидит его. …В тот день он впервые видит, как его ласковая, спокойная мама кричит на кого-то. Он стоит, вцепившись в её куртку, задвинутый ей за спину, а мама страшным, яростным голосом высказывает ошарашенным демонам то, о чём сам Рэй никогда бы не решился даже подумать. Что семья, выбросившая ребёнка умирать на улицу, не имеет больше никаких прав решать его судьбу. Что мнение тех, для кого магический дар важнее родной крови, для неё ничего не значит. Что она простила своего отца, бросившего её саму из-за её смешанной крови, но никогда не простит родителей Рэя, отказавшихся от него всего лишь из-за отсутствия способностей к родовой магии. Что если кто-нибудь – хоть кто-нибудь, в целом мире – попробует обидеть её ребёнка, она не пожалеет жизни, чтобы уничтожить его, как бы высоко он не стоял. Рэю очень страшно. За маму. А ещё очень тепло. Глубоко-глубоко в груди, там, где всегда раньше был лишь липкий холод и страх совершить ошибку. Рэй ещё не знает, как описать свои эмоции. Только чувствует, что это очень, очень важно: знать, что тот, кого ты любишь, не откажется от тебя, чтобы не случилось. Почему-то это кажется ему таким необычным… *** Он стоял, потрясённо глядя на своего учителя и командира, и не мог поверить в то, что услышал. Нет, нет… Наверное, он что-то не так понял… - Чтобы не забылась… ненависть к демонам? – потерянно повторил он. - Именно, - покровительственно улыбнулся тот, и Канон внутренне похолодел от выражения сурового удовлетворения, отразившегося на лице учителя. А Джерга продолжал, с напором и уверенностью, которые были так уместны в бою – и такими неправильными казались сейчас, когда пришла пора строить мирную жизнь: - Ты станешь прекрасным учителем в Академии, Канон! Твои рассказы о великой войне, о том, как ты сразил тирана-владыку Тьмы, помогут воспитать новое поколение в готовности к новой борьбе! Внутри что-то болезненно сжалось при воспоминании о том дне. О слабой улыбке смертельно раненого Аноса Волдигода… - Я не сражал его, - яростно вскинулся Канон, – Я же рассказывал, как всё было, магистр! Анос Волдигод сам попросил убить его, чтобы поставить стены, что разделят наши миры! - Не говори глупостей, Канон, - пренебрежительным взмахом руки оборвал его Джерга; на лице его отразилось отчётливое неодобрение. - Тиран-владыка Тьмы просто обманул тебя. Ты сам не помнишь, как всё произошло. Разумеется, ты его сразил. Взгляд Джерги потяжелел. Он сурово улыбнулся краем губ – и добавил торжественным голосом, в котором Канону отчётливо почудилось предупреждение: - Жаль, что даже святому мечу Эвансмана не под силу оказалось уничтожить его суть навсегда. Но через две тысячи лет, когда король демонов возродится, человечество будет готово и больше не позволит Тьме победить! Демоны расплатятся за всё совершённое ими зло и будут уничтожены под корень! – он возвысил голос. - И ты станешь нашим знаменем, святой герой Канон! Это – великая честь, и я надеюсь, ты оправдаешь возложенные на тебя ожидания народа. Канон невольно попятился. В душе было полное смятение. Так значит, это правда? Слухи о новой Академии, о победе над королём демонов и подготовке святой мести, были не только слухами? - Уничтожены? – потрясённо выдохнул он, как только сумел вновь овладеть вдруг севшим голосом. – Магистр, неужели вы хотите вновь развязать войну против демонов?! Через две тысячи лет, когда даже причина нашей вражды сотрётся из памяти?! - Не развязать – закончить, - назидательно поправил его генерал армии Азессиона. Сочувственно покивал. – Понимаю твою печаль, Канон. Мы все мечтаем о мире – но мир, пока жив тиран-владыка Тьмы, невозможен! Именно для этого и нужна Академия, которая сохранит память и святую ненависть людей к демонам до тех пор, пока не настанет пора отомстить. Канон недоверчиво тряхнул головой. Не может быть. Это же безумие! Опасное, подлое безумие! Магистр, должно быть, угадал чувства Канона по выражению его лица. Глаза его вспыхнули гневом, и он, повысив голос, повторил с нажимом: - Отомстить за наших погибших жён и детей, Канон! За страдания, что вынесло человечество по вине демонов! И лишь теперь Канону стало по-настоящему страшно. До озноба, до противного холодка под ложечкой. До этого момента он, сам не отдавая себе в этом отчёт, ещё не верил до конца, что всё происходящее – не ошибка или глупая шутка. …Не понимал, насколько глубока ненависть учителя к Аносу. Он чувствовал, что должен что-то сказать. Найти нужные слова, переубедить, заставить отказаться от чудовищного, несправедливого плана. Сейчас. Потом будет уже поздно. - Магистр Джерга… – отчаянно выдохнул он, чувствуя, как спирает в груди: от отчаяния, от гнева, от давящего ощущения подступающей беды. Как – объяснить?! Как заставит опомниться, не разрушать то, что было оплачено тысячами потерянных жизней? Оплачено жизнью единственного существа, которого Канон готов был с чистой совестью назвать героем? Джерга ослеплён ненавистью. Он не простит и не забудет. Невозможно забыть – смерть семьи, горе и отчаяние… Невозможно, да… Но ведь они сражались – во имя мира! Не ради мести, не ради утоления своей ненависти – ради жизни… Ради того, чтобы больше не было других семей, разлучённых навеки, не было осиротевших детей и потерявших смысл жизни отцов… Чтобы пусть не они сами, но хотя бы другие люди могли влюбляться, играть свадьбы, растить детей, не боясь за своих родных и близких. …Чтобы больше никто не погибал под вражескими мечами, не терял разум от ненависти, не слеп от горя и отчаяния. Ради этого он сам раз за разом умирал на поле боя, вновь и вновь заставляя себя восстанавливать уничтоженные основы – чтобы миг спустя вновь пройти через вечность агонии: ради других, тех, кто будет жить, пока ему хватает сил сражаться за них на дне этого бесконечного ада… Он не мог молчать. - Магистр Джерга! – почти выкрикнул он, глядя прямо в глаза своему учителю. Пытаясь – передать ему хоть каплю своей надежды на будущее, своей веры в человеческую доброту и мудрость. - Я понимаю вашу ненависть к тьме! И это было правдой. Понимал… И – когда-то – сам разделял её. Но теперь он знал и другое, то, что не менее важно, чем справедливый гнев: ненависть бесплодна. Она подобна огню – может согреть, утешить и дать сил… ненадолго. Но после она должна угаснуть, чтобы освободить место для зелёных ростков любви и доверия. Иначе весь мир обратится в пепел. Магистр не стал ни отвечать, ни обрывать его. Лишь хмурился неодобрительно, с острой досадой. И Канон продолжил говорить, с исступлённой верой в свою правоту, пытаясь докричаться – хотя бы сейчас. - …Но… Ведь мы сражались, чтобы в жизнях наших детей не было места подобным чувствам! …Чтобы в них было место – свету и любви… Слова ещё не отзвучали, а он уже понял: бесполезно. Джерга слишком ослеплён своим горем. Своей ненавистью, которая не нашла утоления. - Канон… - устало вздохнул Джерга. Голос его был полон укоризны и сожаления. Сожаления и… угрозы? Канон ощутил, как пробирает по спине холодком страха. Магистр Джерга, знал он, ненавидит демонов больше всего на свете. Что значат его слова, если учитель убеждён в том, что тиран-владыка Тьмы лишь воспользовался им в своих целях, обманул, чтобы победить – пусть не сейчас, но спустя две тысячи лет? Неужели не будет конца этой войне?! Канон в отчаянии поймал тяжёлый взгляд своего старого учителя, всё ещё надеясь переубедить, объяснить… и вдруг отчётливо осознал, что всё бесполезно. Магистр не послушает его, что бы он ни стал делать: взывать ли к разуму, угрожать ли, умолять… Глаза магистра Джерги были холодны и полны неодобрения. В них больше не было ни капли тепла, которым учитель так щедро одаривал его раньше. Лишь гнев и страшная, неистовая уверенность в своей правоте. В груди неожиданно стало пусто и зябко. И Канон с холодком обречённости понял, что для магистра он больше – не соратник. Даже не любимый, пусть и оступившийся, как наверняка считает Джерга, воспитанник. Противник. Если скажет ещё хоть слово в защиту владыки демонов – станет врагом. Он понимал это отчётливо и бесспорно. Но молчать не мог. Не имел права. Ради жертвы, которую принёс Анос Волдигод. Ради того, чтобы мир, спасённый такой высокой ценой, не захлебнулся вновь кровью их потомков… И он заговорил вновь. Заговорил, почти срываясь на крик, стараясь достучаться, переубедить: - Тиран-владыка Тьмы отдал жизнь ради мира! А мы снова должны готовиться к войне?! …Готовиться к убийству того, что ценой своей жизни принёс покой на землю Азессиона? Несправедливость этого плана резала наживую, как зазубренное лезвие. Он не мог заставить себя молчать. Ему всё ещё казалось, что учитель должен понять. Разве не меньше его самого Джерга мечтал о мире, о счастливом, безопасном будущем для их народа?.. Глаза магистра Джерги неуловимо потемнели. Последние, ещё теплящиеся там капли тепла бесследно исчезли, оставляя после себя лишь мёртвый холод и горечь разочарования. - Сожалею, - медленно, глухо произнёс учитель, едва размыкая губы. Канон не сразу осознал, что означает его ответ. А миг спустя стало поздно. Ослепляющая боль вспыхнула в спине. Разорвала, вместе с холодом пронзившего насквозь клинка, грудь. Он непроизвольно вскрикнул – и тут же подавился солёной тёплой горечью, заполнившей рот. С губ сорвался лишь сдавленный хрип. Потрясённый, он с трудом обернулся… попытался обернуться. Обжигающая сталь в теле вздрогнула, шевельнулась, царапая рёбра. Скользнула ещё глубже, сковывая, не давая двигаться. Он через силу опустил взгляд. Вниз, на окровавленное лезвие, хищно высовывающееся из груди. И лишь потом, не в силах ещё поверить, медленно поднял глаза на молчащего учителя. …Увидев в его глаза лишь равнодушие и тяжёлое, полное горечи сожаление. Его убийца с силой дёрнул меч на себя, и Канон с хрипом повалился на колени. Рвущая тело агония почти погасила разум, но он всё ещё был в сознании. Он привык – и к страданиям, и к ранам… Только вот сейчас это не могло ему помочь. Внутри билось, заглушая даже боль от смертельной раны, мучительное непонимание. Они столько прошли вместе… Неужели возможность отомстить – стоит убийства своих? Стоит предательства?.. Он с трудом поднял голову. «Я вам верил…» - хотел сказать он. Но с губ сорвалось лишь сипение. Сердце было разорвано острой сталью. Лёгкие – заполнены кровью. Он больше не в силах был говорить. Зал перед глазами зыбко качнулся – и медленно опрокинулся набок. Канон тяжело, не чувствуя удара, повалился лицом вниз. И ещё успел услышать исполненный ненависти голос своего учителя: - Ничто не кончено, пока не сражён тиран-владыка Тьмы! Он не мог позволить свершиться этой несправедливости… Превозмогая боль, он попытался встать. И тогда ещё один удар обрушился на спину, ослепительным солнцем вспыхивая в позвоночнике и заставляя его вновь рухнуть на залитый кровью пол. Он подавился сдавленным стоном, оглушённый интенсивностью рвущей тело агонии и, почти не чувствуя рук, вновь упрямо начал приподняться. На въевшемся в сознание рефлексе активировал исцеляющее заклинание, не успев ещё осознать, что нет толку от исцеления, когда над тобой стоят те, кто не замедлят добить, даже если ты переживёшь первый удар. Он всё ещё не мог заставить себя поверить до конца, что Джерга решился на убийство. Всё ещё надеялся, что учитель опомнится, выслушает, поверит… Что… - Предателям – смерть, - сквозь туман подступающего беспамятства услышал он. И в наполненном ненавистью голосе не было ни то что раскаяния – даже простого человеческого сострадания. Канон почувствовал, как захлёстывает его чёрное, беспросветное отчаяние. Неужели всё было – напрасно?! Годы войны, сотни тысяч жертв… Кровавая струйка изо рта Аноса, его слабая усмешка: «Ещё раз спасибо, герой Канон…». Это тоже – напрасно? Обжигающе-холодная сталь вошла под левую лопатку, почти туда же, куда пришёлся первый удар, разрывая не успевшую затянуться рану. Он стиснул зубы, сдерживая крик, но всё равно услышал собственный сдавленный стон. Пола уже не видел: перед глазами стоял сплошной алый туман. …Он был ещё жив. Раны, чувствовал он, смертельны, и боль почти нестерпима; лишь почти. Он привык к ней за годы сражений. У него ещё остались четыре основы: он сможет оправиться, если ему дадут время… Но Джерга тоже помнил об этом. Как сквозь стену, он услышал холодный, решительный голос магистра: - Убейте его столько раз, сколько потребуется, - пауза, и жёстко, бесстрастно, словно речь идёт о сломанной вещи, а не об ученике и соратнике. - Когда закончите с ним, выбросите тело на границе и позаботьтесь, чтобы это выглядело, как нападение демонов. И лишь теперь он осознал окончательно: поздно переубеждать. Нет больше гениального военачальника, нет любимого учителя… Осталась лишь пустая оболочка, полная ненависти и жажды мести. Пустота в груди стремительно разрасталась, вымораживая стылой тоской и горьким недоумением человека, впервые столкнувшегося с предательством. Даже боль по сравнению с ней вдруг начала казаться почти терпимой. Тяжёлый удар обрушился сверху, буквально пригвождая его к полу. Он невольно дёрнулся. Судорожно схватил воздух ртом. Рук уже не чувствовал: тело отказывалось повиноваться, парализованное невыносимой болью и чудовищной кровопотерей. Дополнительные шесть основ могут спасти в бою, когда есть те, кто прикроет спину, даст необходимые несколько мгновений, чтобы восстановиться, прийти в себя… Когда, пусть даже в одиночной схватке, уверенный в победе враг не спешит добивать и без того смертельно раненного противника. Сейчас, под мечами не знающих пощады бывших соратников, они лишь затягивали агонию. Обжигающая сталь прошила спину справа, и он захлебнулся кашлем, когда вместе со стоном вместо воздуха из горла выплеснулась кровь. Ещё один клинок – под рёбра, разрывая внутренности. Исцеляющее заклинание начало прерывисто мерцать перед внутренним взглядом, не выдерживая количества новых ран. Он всё ещё пытался встать. Хотя бы перевернуться, не умирать безропотно и безвольно, как раздавленная колесом лягушка. …Правую руку начало покалывать знакомым невидимым жаром: святой меч почти обжигал, готовый материализоваться по первой его команде. Желал воплотиться, защитить своего хозяина… Канон не мог заставить себя вытащить его. Обратить оружие на своих сородичей, на тех, с кем ещё совсем недавно вместе проливал кровь в боях?.. Нет. Невыносимо холодная сталь вошла в затылок, дробя кости. Боль вспыхнула ослепительным солнцем, выжигая разум… И начала медленно угасать. Вместе с сознанием. *** - Рэй, милый, ты совсем не ешь! Ты плохо себя чувствуешь? – голос мамы звучит встревоженно, в глазах – забота и волнение. Рэй через силу поднимает голову от почти полной тарелки. Есть хочется. Но любимый яблочный пирог застревает в горле. Перед глазами всё ещё стоит сегодняшний сон. И давит в груди, студит сердце равнодушная пустота. Зачем жить, если даже те, кому веришь больше, чем себе самому, готовы приказать вонзить тебе меч в спину? Зачем – и как?.. - Рэй?.. Он опускает глаза, утыкается взглядом в чашку с чаем. - А если я сделаю что-то очень плохое? – едва слыша сам себя, шепчет он. – Что-то, что ты посчитаешь неправильным?.. Мама понимает сразу, без дополнительного вопроса. - Это неважно, Рэй, - серьёзно отвечает она, задумавшись лишь на миг. – Я всё равно всегда буду тебя любить. Рэю шесть лет, и от него уже отказалась однажды его семья. Он очень хочет поверить маме… Но ему так страшно. Холодная пустота засела в груди, вымораживает сердце, леденит пальцы – и никак не хочет уходить. Шейла понимает, что с ним происходит. Поднявшись из-за стола, она останавливается за его спиной – и Рэй невольно вздрагивает, вдруг отчётливо вспомнив свой сон. На миг он почти готов вновь ощутить раздирающую боль в спине. Готов понять, что… Мама наклоняется, крепко обнимая его за плечи. И наваждение рассеивается, как дым. А мама прижимает его к своей груди, упирается своим подбородком ему в макушку. - Рэй, - тихо говорит она, и её руки сжимаются сильнее, словно пытаясь удержать, защитить от любой беды. – Пожалуйста, запомни. Что бы с тобой ни случилось, что бы ни сделал ты сам… Помни, что мама всегда будет на твоей стороне. Ты мой любимый сыночек, моё счастье. Я буду защищать тебя, даже если придётся отдать свою жизнь. Я никому тебя не отдам. Она на миг отстраняется – лишь затем, чтобы опуститься рядом на корточки. Тёплые ладони мягко сжимают его руки. Она смотрит ему в глаза – серьёзно, решительно: - Рэй, ты мне веришь? В глазах вдруг начинает жечь. Он смаргивает, пугаясь непрошенных слёз – и быстро, с облегчением кивает. И тут же опускает голову, пряча глаза за длинной чёлкой. Лишь теперь становится стыдно. Очень-очень стыдно. …Пустота в груди медленно тает, заполняясь спокойным уверенным теплом.