Коктейли без ванили

      — Комар! — прозудел Гарик Федору на ухо, ткнув его пальцами под ребра с двух сторон.       От неожиданности мужчина выронил шампур с недонанизанным мясом на жухлую траву.       — Сдурел?       Гарик нагло заржал, совершенно не смутившись строгого взгляда. Федор усмехнулся, подобрал шампур, закончил с мясом, выложил остатки на решетку. На берегу реки, куда они выбрались наконец из напоенного осенним смогом и туманом до отвратительной серости города, весело горел костерок, заботливо обложенный кирпичами, которым предстояло стать мангалом, как только дровишки прогорят до углей.       Вообще-то планировалось, что они выберутся все вместе, когда на осенние каникулы из Дании вернутся девочки. Но Вера с мелкой, Лесей, в последний момент решили лететь через Амстер, чтобы по дороге повидать старшую, Лизку, грызущую гранит науки на втором курсе меда. В городе оставаться не хотелось, так что на речку они укатили вдвоем. Здесь было красиво: золото мешалось с багрянцем, тронутым местами медноватой ржавчиной, разбавлялось редкими проблесками темно-изумрудной зелени последней листвы и малахитом непокоримой хвои. Пахло осенью — но не сыро и мерзотно, как в городе, а как-то свежо, чуть грустно, предснежно.       Федор пристроил шампуры и решетку, кивнул Гарику на бутыль с водой, мол, полей давай, тщательно вымыл руки. Дождался, пока Игорек уберет воду, и сцапал его за локоть. Хватка у дяди Феди была медвежья. Усевшись поудобнее на круглый валун, застеленный заботливо прихваченными из дома пледами, он уложил ахнувшего парня к себе на колени пятой точкой кверху. Огладил круглую, крепкую напрягшуюся задницу.       — Комаров, милый мой, знаешь, как прихлопывают? Чтоб не жужжали лишний раз!       От первого же тяжелого, тягучего хлопка ягодицы поджались, а Гарик протестующе завозбухал было, но тут же заскулил, уже не рискуя сопротивляться: Федор без лишних споров заломил руку болевым, заставив лежать спокойно. Велел с веселым предвкушением, отпуская занемевшую кисть любовника:       — В землю уперся ладонями живо и зад выставил, комар недоделанный!       Он знал — Гарик обожал этот командный тон, этот жестокий азарт, который временами кружил обоим головы. Поймав опору под руками, тот поерзал, устраиваясь на коленях Феди. Замер, с нетерпением и будоражащим страхом ожидая очередного удара. Федор зарядил, не жалея. Полировал задницу сквозь плотные джинсы, по очереди охаживая ягодицы, пока Гарик наконец не сорвался, задергавшись бестолково и бесполезно.       — Какой непонятливый насекомыш… Точно придется провести серьезную воспитательную работу. — Мужчина спихнул Игоря на землю. — А ну снимай портки, поганец. Если провороним из-за тебя угли — шкуру спущу, учти. Живо!       Пальцы Игоря дрожали от нетерпения. Он с горем пополам распустил ремень, стянул джинсы вместе с боксерами почти к щиколоткам. Повинуясь жесту любовника, вернулся к нему на колени, ежась от холодного предзимнего воздуха, колющего разгоряченную покрасневшую задницу и голые ноги.       Дядя Федя хмыкнул довольно, по-хозяйски облапил подставленные булки. Давно думал попробовать один из Ивановых советов — вот и случай представился. Запустил руку Гарику под живот, и аккуратно, но накрепко прихватил разом уже вполне возбужденный член и мошонку. Сжал в горсти, рассмеялся, услышав изумленный, испуганный вздох.       — Будешь ерепениться — останешься без жала, гаденыш. Все понял?       Парень только застонал в ответ. По голому заду хлопалось звонко, как-то даже задорно. Егозить при таком захвате Игорек и не пытался — только хныкал, боясь шелохнуться, и странно жался к руке мужчины, словно пытаясь теснее притереться всем междуножием разом. Конечно, ничего такого не удавалось — фиксировал его Федор накрепко, не забалуешь.       Когда зад заполыхал багровым не хуже осенних листьев, а зареванный Гарик всерьез запросил пощады, Федор отпустил, позволил сползти на землю, наступил между ног на пояс штанов, не давая встать. Вздернул за волосы.       — Рот открой, сосущее членистоногое. Подкормлю тебя, страдальца.       Пожалуй, как бы сильно дядя Федя ни любил чувствовать Гарика под собой, но трахать его жаркий податливый рот нравилось все же больше. Тот жадно хлюпал, втягивал щеки, причмокивая, выкладывался от души. Мужчина знал — Гарик усердствует не только для него, но и для себя: парень просто обожал фелляцию, или попросту «держать во рту крепкий хуй», как он сам выражался.       — А ну не хулигань, комар ты злоебучий, — прикрикнул Федор, когда Гарик потянулся руками к собственному члену. — Размечтался, насекомое.       Кончив, привычно заставил парня старательно вылизать член, оправил штаны. Когда Гарик поднялся, с удовлетворением отметил вмятинки на его коленях от мелких камней и веток, на которых тот стоял — словно и правда наказал мелкого хулигана.       — Одевайся. И не вздумай ныть и жалобно пялиться — а то снова прихлопну, понял? Не заслужил. Будешь паинькой — посмотрим. А пока терпи, поганец.       Гарик терпел, куда ему было деваться. Костерок прогорел, на жаркие угли они на пару пристроили дождавшееся своего череда мясо. Потом спокойно ели истекающие соком и ароматным жирком шашлыки, закусывая заранее нарезанными овощами и зеленью. Ну как спокойно — спокоен был дядя Федя, Игорек елозил нервно, но явного повода придраться не давал.       Порядок после себя навели как положено: затушили костер на совесть, залили речной водой, укрыли заранее снятым дерном, убрали все, что привезли с собой, сложили возле валуна стопочкой кирпичи — до следующего раза. Часть шашлыка пришлось увозить домой, все в них просто не влезло.       Гарик пару раз все же вздохнул горестно уже перед самым отъездом, за что был уложен мордой на капот и получил по горящей жопе очередную порцию «воспитательных хлопков». До самого дома он больше не пытался возникать — рука у дяди Феди была тяжелая, и, если он особо не жалел, — даже крепкий, упругий как резиновый шланг под давлением Гарик старался не нарываться.       Дома Федор загнал парня в душ, выпнул в спальню с подзуживающим вибратором меж свежеотмытых и отменно краснючих булок, и предупредил, что, если тот попытается полезть руками или кончить без разрешения — жало отвинтит. Сам он плескался под тугими струями почти кипятка, как любил, достаточно долго, чтобы знать наверняка — его провинившийся любовник изъерзался за это время, извелся до полного охренения. Конечно, он был прав: Гарик разве что дыру задом на кровати не протер, ныл умоляюще и вообще всячески старался показать, какой он послушный и хороший мальчик.       — Руками за перекладину взялся и не жужжать, бекарас недобитый, — велел Федор.       Дождался, когда Гарик послушно уцепится за спинку кровати — правильную, с перекладинами и отличными местами для всевозможных креплений — и достал из прикроватной тумбы наручники. Гарик замер, уставился на него, широко распахнув глазища: Федор крайне редко использовал такие приблуды, ведь обездвижить партнера он и так мог без особого труда. Мужчина улыбнулся ему во весь оскал, защелкнул девайсы, оседлал, зафиксировав бедра.       — Ты у меня, сикарашка обнаглевшая, щекотку, значит, любишь?       Гарик взвыл. Щекотки он боялся до одури, а еще — возбуждался от нее, если не позволяли дергаться, тоже до полного отвала башки. Федор точно не планировал позволять хоть какие-то лишние телодвижения. Усилил вибрацию игрушки внутри, и прошелся костяшками по ребрам жертвы. Того выгнуло дугой.       Дядя Федя откровенно любовался зрелищем: Гарик окончательно слетел с катушек, извивался, заходясь смехом и стонами от каждого тычка, от царапающих ногтей, от легких, как перо, касаний кончиками пальцев.       — Дядь… Дядь Федь, все-о-о-о! Бля-а-а-а, хва-а-а-тит! — задыхался он.       Под конец парня колотила дрожь уже просто от того, что Федор шутливо дул ему в подмышки или едва трогал языком соски: любое прикосновение вызывало чуть ли не конвульсии, у него даже сил на мольбы не оставалось.       — Ну что, комар, все еще водишь жалом? Все еще чешется?       Федор слез с Игоря, устроился рядом, придавил плечом, заставил развести ноги шире, зафиксировал коленом. И хлопнул раскрытой ладонью по промежности. И еще, и еще, задевая мошонку, скользкий от смазки член, основание игрушки, бесперебойно вибрирующей внутри. Игорь жалобно мяукал, скулил, подвывал, поддавая бедрами навстречу жесткой руке, то ли бьющей, то ли трахающей его так беспощадно. Закричал-зарычал совсем беспомощно, когда с очередным ударом Федор задержал ладонь, сжалившись, позволяя дрочить в нее, шлепающую, мучающую, ласкающую, излился наконец, обмяк, всхлипывая, бессильный, изможденный.       Дядя Федя отключил и убрал игрушку, выскользнувшую из расслабившегося кольца мышц, отстегнул наручники, убедился, что внутреннее кожаное покрытие не подвело, уберегло руки любовника от грубых следов. Игорь тут же потянулся за обнимашками, ткнулся губами, выпрашивая поцелуев и ласки.       — Будешь еще хулиганить, поганка насекомая? — беззлобно спросил Федор, затискивая и нежа разомлевшего плывущего Игорька.       — Обязательно, — ответил тот устало. — Обязательно буду. Только не сегодня, дядь Федь. На сегодня я сдаюсь. Ты меня совсем того… унасекомил. И прихлопнул.