11
За окном шумит холодный дождь. Откуда Олежа знает, что он холодный? Ответ прост: его отпустили погулять. Нет, конечно, одного его бы никуда не отпустили, всё-таки он с суицидальными мыслями поступил… Но его отпустили с Димой и Милой. Прогулка не особо улучшила состояние Душнова на сегодняшний день, но за то время, что они погуляли, они успели поесть пиццы в кафе, поиграть в слова и посидеть в парке. В целом, как считает Олежа, прогулка прошла неплохо, и думая об этом сейчас, он может сказать, что ему было весело. А прикосновения Димы к нему определённо вызывают у него нездоровую реакцию. Даже случайные столкновения локтями и коленками. Хотя Душнову определённо не хочется думать о том, почему он чувствует жар в груди и спокойствие от простых соприкосновений с чужими конечностями. Дождь всё не перестаёт лить. На душе гадко. Настроение с утра попахивает гарью и горькой пылью, прямо как в подвале, где отец запирал его в детстве вместе с учебниками, желая получать от сына только самые высокие оценки. Ничто не может поднять ему настроение, разве что на короткое время. Да, возможно Олежа сам загоняет себя в это, по крайней мере, он винит в своём плохом настроении самого себя. Дима весь день пытается развеселить его, постоянно шутит шутки и проявляет куда большую активность, чем обычно. И Олежа благодарен ему за это. И в таком безжизненно-тоскливом состоянии он проводит время вплоть до вечерней групповой терапии. Как выясняется, на вечерних группах людей обычно меньше, чем на утренних, и объясняется это тем, что к вечеру все лежащие на дневном стационаре уже уходят. Но так как Душнов и его соседи лежат на круглосуточном, им приходится сидеть там. И сегодняшняя терапия становится для Олежи чуть ли не адом, хотя начинается всё довольно обыденно. — Смотрите: представим, что у вас в ботинке камушек, — говорит психолог. — Что вы чувствуете? Что появляется при этом? — Дискомфорт! — отвечает одна из девушек, Юля. — Мозоль, — говорит Дима, и психолог с жаром кивает. — Верно! Если долго ходить с камнем в ботинке, вам будет так больно, что вы ни на чём больше не сможете сосредоточиться и будете думать, что там, в вашем ботинке, целая скала! А теперь давайте поищем вашу проблему, эдакий камушек в ботинке, который мешает… — она мычит, пытаясь сформулировать продолжение фразы. — Лечению? — предполагает Мила. — Ну… мешает… жизни! Пускай так. Да, мешает жизни. Давайте поищем этот камушек у себя, — предлагает она, и все уходят в раздумья. Олежа находит свою проблему моментально: тревожность. Она всегда мешала ему и преследовала во всём: одежда и внешний вид в целом, слова, мысли, сны, движения и какие-либо действия. Тревожность подвергает сомнению всё, что бы ты ни делал. И это чертовски мешает жить. — Мне мешает жить мой жир. Я откладываю поход ко врачу, потому что от антидепрессантов сильно толстею: мой нормальный вес — сорок семь килограмм, но из-за таблеток я набрала пятнадцать кило! И люди… они осуждают меня за это. Пишут шутки про то, что я беременная, указывают мне на мой вес. У меня есть зеркало, я это вижу! Мне мешает мой жир! — восклицает Юля. Дима вскидывается. — Тебе мешает не твой жир, а люди! Если бы они тебя не гнобили, если бы не было стандартов красоты — твой жир бы тебе не мешал. Я до четвёртого класса был таким худым, что меня называли скелетом и спрашивали, кормят ли меня дома. Потом я потолстел, и в итоге меня начали звать жирным. Правда я выбил зуб тому человеку, который назвал меня так… Но это уже не важно. Как думаешь, кто виноват в этом: люди или моё тело? — Нет, нет, ты не понимаешь, я не нравлюсь себе, в этом и дело! И я не знаю, стоит ли мне отвечать на эти нападки или нет. То есть, я могу сказать «спасибо», могу ответить оскорблением, а могу проигнорировать. Но я не знаю, что в таких ситуациях делать! — Но ведь в том, что ты не любишь себя, виновато общество. — Возможно… Но что мне отвечать на оскорбления-то? За этим следует молчание длиной в три секунды. — Знаете, есть одна притча, — начинает психолог. — Сидит, значит, путник у дороги. Он весь бедный, в рваной одежде и грязи… И мимо проезжает молодой человек на белом коне. Такой весь богатый, в красном плаще… И он просто вытаскивает плётку и бьёт ею по лицу путника. Он падает на землю, держится за лицо, кровь идёт… А молодой человек на белом коне презрительно смотрит на него и уезжает. Путник же утирает кровь, садится и говорит: «Живи счастливо!» Проходящий мимо человек видит это и спрашивает у путника: «Зачем ты сказал ему это? Он же ударил тебя!» А путник ему на это ответил: «Но ведь он не мог ударить меня, если бы был счастлив». То есть, понимаете… — она прерывается на полуслове, её лицо выражает некоторое удивление и сочувствие. — Ты плачешь? Раздаётся задушенный всхлип. Олежа плачет, стыдливо прикрываясь руками и стараясь прекратить плакать. — Ты отреагировал так на мои слова? — кивок. Все смотрят на него. Олеже кажется, что все осуждают его. Наверное, не каждый день тут плачут мужчины. Да, стереотипы, да, мужчины могут плакать… Но не все это понимают. Поэтому Олежа всегда боялся проявлять какие-либо эмоции на людях: кто-то наверняка осудит его. А он ненавидит, когда его осуждают. — Не… не смотрите… — говорит Душнов так тихо и неразборчиво, что понимает его только сидящий вплотную к нему Дима. Он тут же кладёт руки на плечи друга и поднимает глаза на психолога. — Мы можем выйти? Психолог растерянно бежит взглядом по присутствующим, но в итоге неуверенно соглашается. Дима выводит Олежу из кабинета.12
Стыдно. Страшно. Больно. Олежа помнит всё. Он никогда не мог по-настоящему забыть всё плохое, как это делают все люди вокруг, вспоминая своё прошлое только с улыбкой. Олежа помнит всё: исписанную парту, мокрый рюкзак, унизительные плевки на одежду и волосы, синяки на коленках и запястьях. Он всегда чувствовал себя самым несчастным человеком на свете, и он вполне имеет на это право: никто и никогда не жил его жизнь, и нельзя сравнить чужую боль с собственной. Поэтому для каждого человека самый несчастный страдалец — он сам. Эти слова… Это «будь счастлив» вскрыло старую незаживающую рану внутри него, в самом сердце. Эти слова вскрыли тонкую непрочную корочку на ней, заставив кровь хлестать оттуда, выходя из его тела слезами. Ему очень страшно и стыдно из-за этого. Честно говоря, Душнов в какой-то момент допускает мысль о том, что хотел бы умереть, лишь бы не чувствовать на себе чужие взгляды. Он устал. Устал от постоянного дискомфорта, от уступок и внутренних барьеров. Он устал чувствовать себя эгоистом за малейшую мысль о самом себе. Устал чувствовать подкатывающий к горлу ком страха из-за любой мысли о какой-либо болезни: рак, чума, Эбола — все эти названия болезней вызывают в нём безграничную панику, буйство страха, который Олежа не в силах контролировать. Наверное, ему не помогут ни терапии, ни таблетки, дозу которых увеличивают с каждой новой жалобой на тревожность. — Я устал… — говорит он совсем тихо, почти шёпотом, кидаясь на кровать, когда Дима приводит его туда. — Эй… Слушай, всё в порядке. С тобой всё хорошо, никто не собирается обижать тебя сейчас, — мягко и сочувственно начинает Побрацкий, сев на кровать рядом с другом. — Нет, нет, ничего н-не в порядке… Я хочу умереть! Я так устал от всего этого: я никогда не чувствую себя комфортно, я никогда не забочусь о себе, я устал, я хочу, чтобы кто-то другой позаботился обо мне, как это делаю для всех я! Даже здесь я прошу для Милы фен, зову врача, когда кончаются капельницы… Я веду себя, как идеальный друг, и это не плохо! Это не плохо, но только для других. Потому что внутренне я умираю. Я устал… — выпаливает он это, захлёбываясь текущими без остановки слезами. Душнов закрывает лицо руками и горбится. — Я просто устал. Дима без слов отнимает его руки от лица, проводит пальцем по щеке, собирая слезинки, и прижимает Олежу к себе. — Всё будет хорошо. Здесь тебе некого бояться. Мы одни, только ты и я, — шепчет он, поглаживая по спине дрожащего парня. Тот, кажется, впервые за несколько лет даёт выйти всем невыплаканным слезам. — После этого тебе обязательно станет легче. Слёзы всегда помогают, слышишь? Отдыхай, мы никуда не пойдём. Можешь даже поспать. Не представляю, как тебе тяжело. Поэтому отдыхай. Через полчаса Олежа засыпает в объятиях Димы. Пришедшая в палату Мила не задаёт лишних вопросов и молча уходит в зал. А Дима от Олежи никуда не уходит.