Сад грёз

      — Ну что, рассказывай, Дим. Только представься, а то у нас тут могут быть те, кто тебя не знает, — с улыбкой предлагает психолог на очередной утренней группе.       — Здравствуйте! Меня зовут Дима, я сегодня выписываюсь, и мне, ну, немного грустно.       — Грустно потому что ты уезжаешь? Хочешь остаться?       — Вообще, в больницах я лежать не люблю, особенно учитывая то, что сюда приехал прямиком из обычной больницы. Но я не хочу оставлять своего соседа. Мы с Милой сегодня выписываемся и, получается, оставляем Олежу одного, чего мне делать не хочется.       — Понятно. Ну, вы всегда можете обменяться контактами, звонить друг другу и писать, правда ведь? — психолог дожидается кивка от Димы. — Хорошо. Поехали дальше! Раиса?       Для Олежи группа проходит вяло и подавленно. Он не хочет отпускать Диму, хочет остаться, снова поваляться на одной кровати, посмотреть фильм или почитать одну книгу, обсуждая её прямо во время прочтения. За эти две недели они стали близки, и мысль о том, что Олеже придётся пролежать здесь три дня в одиночестве, наводит на него тень грусти. Наверное, это можно назвать в какой-то мере своеобразной ревностью, ведь отдавать Побрацкого окружающему миру не хочется. Хочется держать его поблизости, хочется быть в безопасности. Безопасность — это когда находишься рядом с Димой. Дима сам по себе олицетворяет безопасность. Простой, дружелюбный, заботливый, он подкупает этим всех вокруг, заставляя невольно желать держаться поближе к нему. Особенно он приятен для Олежи, который никогда не получал достаточно заботы от окружающих, даже несмотря на попытки дать ему эту заботу от Оли. Он никогда не получал той самой поддержки, которая нужна ему, которая успокаивает его и дарит чувство безопасности. Он и сам толком не знает, что ему нужно и в каком виде. Какие слова должны говорить ему люди, чтобы успокоить. Как касаться и как обнимать. Каким тоном разговаривать. Но Дима… Дима как будто сам знает это. Он как будто знает это лучше самого Олежи. Намного лучше. Ведь рядом с ним ему становится… легче. Рядом с ним Душнов исцеляется. Даже несмотря на все казусы, произошедшие в этих стенах, несмотря на неудобство и тоску по дому, сестре, родным дорогам и запаху прелых листьев, несмотря на всё он чувствует себя гораздо лучше и легче, чем раньше. Как будто раньше он никогда не жил. Просто существовал. А сейчас… он живёт. И это чувство кажется ему родным сердцу. Как будто оно не новое, а старое, но хорошо забытое, давнее и редкое.       После группы Мила уходит в палату к Юле. Та тоже уезжает сегодня, и Мила хочет провести с ней как можно больше времени. За эти недели они нашли общий язык.       А Дима… Дима хочет провести это время с Олежей. Наверное, ему так же не хочется расставаться с соседом. Впрочем, знать этого Олежа не может. Разве что если не спросит. Но сейчас… сейчас ему не хочется делать этого. Боязно. В их отношениях не так много недосказанности, поэтому сейчас можно и промолчать. Потом. Всё потом. Сейчас — Дима.       Они смотрят несколько короткометражек, а потом долго разговаривают, пьют чай и переплетают ноги так, что и не разберёшь, где чьи. И это ощущается комфортно. И крошки от печенья на постели Димы, которые тот смахивает лёгким движением руки, будто бы привычным. И его странноватые, но забавные носки с розовыми кактусами. И растрёпанные волосы, касающиеся Олежиной щеки. Всё это… кажется ему правильным. Нет, вернее сказать, наверное, им обоим это кажется правильным. И если раньше прикосновения вызывали у Душнова покалывание в пальцах, жар в груди и дрожь, то теперь… теперь ему просто тепло. И спокойно. Это спокойствие, наверное, самое главное. Ведь, думаю, не стоит объяснять снова, как Олежа чувствует себя обычно.       И весь этот день ощущается ему правильным, хоть и грустным. Последний день с Димой и Милой в одной палате, как-никак. Да, он будет скучать по ним обоим, Мила стала для него неплохой подружкой, с которой можно повизжать от фото котят или почитать друг другу забавные стишки. Они не так близки, но, наверное, Олежа всё-таки продолжит общение с ней по сети. Они уже обменялись контактами как с Милой, так и с Димой. И теперь все трое знают друг друга в социальных сетях. Могут друг другу писать.       В два тридцать Дима подскакивает с кровати и с наигранным весельем предлагает Олеже собрать всех на чаепитие. Тот, вопреки некоторому волнению из-за очередного контакта с чужими людьми, улыбается ему и кивает. А потом они идут по палатам (не по одиночке — вместе ходят. Украдкой держатся за руки, ведь Олеже так спокойнее, а Дима — человек простой) и собирают всех пить чай. Многие отказываются, но человек восемь соглашаются прийти через десять минут. В том числе и Мила с Юлей, которых Дима и Олежа застают за хихиканьем над приколами в интернете.       Олежа идёт за стаканом, наливает чай, берёт печенье (их с соседями по палате, общее. А что вы думали? У них коммунизм: нет ничего «твоего» или «моего» — есть только «наше»!), а потом приходит в зал для групп, где они условились встретиться и попить чай, и думает, ничего ли не забыл. Но, кажется, он ничего не оставил. С таким заключением они с Димой дожидаются остальных, сдвигают стулья и садятся. Несколько человек приносят конфеты, виноград. У всех свои кружки с чаем, все отдохнувшие и расслабленные.       Когда все садятся и проходит примерно двадцать минут, Олежа понимает: он забыл надеть рубашку поверх футболки. Дело в том, что сегодня в стационаре тепло, даже душновато — на улице тёплая погода, солнце, а батареи, ранее почти не гревшие то ли из-за сбоя, то ли из-за чего ещё, теперь заработали нормально. Вот он и надел простую футболку, решив не бояться показывать шрамы хотя бы соседям по палате. Ведь они не будут осуждать его. И правда: они не акцентировали на этом внимание. Захочет — расскажет сам.       Но здесь… здесь люди другие. Разные. Разных возрастов, складов ума, внешности, характера. Совсем разные. И воспримут они это… однозначно по-разному. Естественно, глаза каждого в этой комнате рано или поздно наткнутся на его руки. Людям свойственно осматривать беглым взглядом все предметы в помещении, где они находятся. И, конечно же, на чаепитии появляется человек, у которого не хватает чувства такта для того, чтобы промолчать.       — Ой, это у тебя так много порезов? — спрашивает одна женщина. Её лицо выглядит довольно свежо, но морщины на шее выдают её старость.       Воцаряется молчание.       Олежа не знает, что сказать. Он жутко сконфужен и растерян: что ему стоит говорить? Ответить «да»? Промолчать? Или отрицать, спихивая всё на банальное «кошка поцарапала»? Не поверят же: шрамов вон как много, и многие из них свежие, покрытые толстой корочкой, незажившие до конца.       — Д-да? — с вопросительной интонацией отвечает Олежа, нервно прикрывая ладонью шрамы на одной из рук.       — Ты так много режешься? Это плохо, так делать не надо, — конечно же, намерения женщины ясны, как день: она хочет ему помочь. Олежа всё понимает, но ему становится обидно.       — Я думаю, это не ваше дело, — вмешивается Дима, сидящий рядом с Олежей. Он незаметно касается мизинцем его руки, пытаясь успокоить и подбодрить.       — Как это не моё? — она удивляется. — Я просто хочу сказать, что так делать не надо!       — И вы думаете, что это как-то поможет? — Побрацкий скептично поднимает бровь.       — Ну, если он после этого поймёт, что это нехорошо — прекратит! — растерянно отзывается женщина.       — Нет, нет, это не так работает… Он знает, что это плохо. Но суть селфхарма как раз-таки в том, что ты не можешь прекратить. Можете считать это зависимостью. Тем, у кого она не появляется, повезло, ведь они могут в любой момент прекратить. А другим везёт не очень, ведь они не в состоянии перестать, это нужно им, чтобы не сорваться.       — Но ведь так они могут умереть! — восклицает старушка.       — Нет, суицидальное поведение и селфхарм — это разное. Чаще всего люди, которые страдают селфхармом, не хотят умирать, хотя тут всё зависит от человека. Но суть в том, что такой «помощью» вы делаете хуже: обычно людям некомфортно показывать свои шрамы, и они стараются не показывать открытыми те участки кожи, на которых есть следы самоповреждений.       — Но почему он тогда не надел одежду с длинным рукавом? — с растерянным выражением лица спрашивает она. Дима замолкает; думает, что ответить.       — Я забыл н-надеть рубашку… — тихим и дрожащим голосом отвечает Олежа, очень виновато и понуро глядя вниз.       — Я, конечно, не психолог, но вам всё же не стоило лезть в это. Если бы он захотел — он бы рассказал сам. Такие вопросы лишь делают хуже, — Дима уже в открытую берёт Олежу за руку и гладит пальцем по костяшкам. Это помогает. Какой же он… крутой. Умеет подбирать слова даже несмотря на то, что выглядит глупым. Умеет подбадривать. Умеет… заботиться.       Олежа чувствует, как на его глазах выступают слёзы. В голове проскальзывает мысль о том, что он просто тряпка. Нужно продержаться хотя бы до комнаты. А ещё лучше — до душа. Там можно будет в одиночестве поплакать, чтобы никто не видел это проявление слабости.       — Знаете, я думаю, что Дима прав, — подаёт голос Юля.       — Да. Нам не стоит больше акцентировать на этом внимание, — Мила кивает Юле, и Олежа кидает быстрый взгляд на сцепленные в замок руки девушек.       — Тогда давайте продолжим, — миролюбиво говорит Раиса. — Кушайте виноград, я его сегодня купила, свежий ещё.       И они продолжают. Оставшиеся десять минут чаепития проходят спокойно. Олежа заедает стресс виноградом с конфетами и старается чем-нибудь прикрыть порезы на запястьях. Как же он ненавидит это.       По окончании чаепития он чувствует себя выжатым. Хватит на сегодня контактов с людьми. А ещё ведь групповая терапия… Он обязан пойти на неё. Ведь это — его последняя группа с Димой и Милой. Он обязан попрощаться с ними. В первую очередь — с Димой.       Слёзы больше не появляются на его глазах, но обидно. Он обижается на самого себя, на свою глупость и забывчивость. Ведь он никогда не забывал раньше прикрывать свои шрамы одеждой! А сейчас — забыл.       Но группа, что удивительно, проходит спокойно. Все положительно отзываются об устроенном Димой и Олежей чаепитии. Все прощаются с Димой, Милой и Юлей, говорят слова поддержки, желают удачи.       После группы Дима и Мила заканчивают собирать вещи. Мила уже уходит вместе с Юлей, а Побрацкий только-только застёгивает чемодан и, уже одетый в уличную одежду, поворачивается к Олеже.       — Обнимемся? — улыбается и приглашает в объятия.       — Конечно, — Душнов улыбается ему в ответ и обнимает. — Я буду скучать.       — У тебя есть мои контакты, звони, пиши! — жизнерадостно отвечает Дима, похлопывая друга по спине. Потом тихо добавляет: — Я тоже буду скучать.       Они прощаются, и Дима уходит.       Этой ночью Олежа засыпает в Диминой толстовке. Один.