Я тебя люблю, но я так не хочу. Всё, что я могу — бегать от тебя. Я люблю тебя, но что-то здесь не так, Эта мысль бежит по пятам за мной. Kanye West — Love Lockdown
6 ноября
Ужасно холодно, оттого чужое прикосновение обжигает. Макс вскрикивает. Горячая рука зажимает ей рот, другая ложится на спину и придавливает к кровати. — Тише, Макс. Она поднимает глаза и узнает Джефферсона. Хочет вывернуться, но получается только ударить его локтем. — Полегче, — ласково шепчет Джефферсон. — Боль не входит в мои планы на эту ночь, только удовольствие. Ложится на нее, блокируя путь к отступлению, отодвигает волосы и целует шею. Затем спускается губами по спине — Макс уже не уверена, что хочет бежать. — Какая же ты красивая, — шепчет он между поцелуями. — Никто не видит и не увидит в тебе то, что вижу я. — Не надо… Разум еще сопротивляется. Тело уже не может. — Не надо? — переспрашивает Джефферсон. — А если я очень хорошо попрошу? И скользит языком так, что Макс вздрагивает. Повторяет то же самое губами, затем пальцами. — Не на-а… Больше она не может говорить, только дышать в ритме его прикосновений. — Зачем врать, Макс? — выдыхает Джефферсон в ее ягодицы. — Ты хочешь, я знаю. Хочешь, чтобы это делал именно я и никто другой. Его щетина приятно покалывает кожу Макс в самых нежных местах. Одна его рука гладит ее спину, вторая нажимает на бедро, заставляя выгнуться. Книжная фраза «тело предает» всегда казалась Макс глупой, но именно это сейчас и происходит. — Да, — отвечает Макс, задыхаясь от переполняющего ее жара. — Да, Марк. Его руки вдруг холодеют. Макс поворачивается и видит на месте Джефферсона Хлою. — Предательница, — выплевывает та. Срывает со своей шеи кулон, и… — Не надо! Все три пули попадают в Макс. — Макс? Она открывает глаза и видит Уоррена. Вспоминает, что заснула без пижамы, и быстро прикрывается одеялом. — Ты кричала. Плохой сон? — Да. — Макс отворачивается. — Очень плохой. Хор фурий поет ей колыбельную.***
— Да, нашел. Да, разогрел. Да, Макс тоже поела. Хорошо, помою. Мам, пожалуйста, не надо. Макс слушает, как Уоррен разговаривает по телефону, и понимает, почему он не остался учиться в родном Портленде. Она всего лишь неделю живет у Грэхэмов, а уже хочет сбежать от этой заботы не только в другой город, но и на другую планету. Скорее бы дали общежитие. — Ты сегодня пойдешь в полицию? — вдруг слышится сквозь шум воды. «Спасибо, Уоррен, что подпеваешь фуриям в моей голове», — думает Макс и закатывает глаза. Хорошо, что он не видит ее лица. — Да… то есть нет. Пока не знаю. — Могу поехать с тобой, если боишься. — Я не боюсь, Уоррен! Я просто… не уверена в себе. — Понимаю. — Он садится рядом. — Макс, ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. И вот тебе доказательство. Открывает на телефоне какой-то сайт. Макс не сразу осознает содержание. — Петиция против Джефферсона? Уоррен, ты?.. — Да. Опубликовал ее вчера, уже есть несколько подписей. — Но зачем? Против него и так достаточно доказательств, суд в любом случае… — Макс, — Уоррен кладет руку ей на плечо, — я сделал это для тебя. Подумал, что тебе будет проще с поддержкой общественности. — Мне не нужна поддержка общественности! — Макс сбрасывает его руку. — Я в состоянии сама защитить… Осекается, вспоминая, как Уоррен дважды за ту неделю перед ураганом подрался с Нейтаном из-за нее. «Да-да, — ухмыляется Макс-Разумная, — расскажи ему про свои первоклассные навыки самозащиты». — Конечно. Но… ты до сих пор не дала показания, и я… Осознание бьет, как свет Проявочной после долгой темноты. — И ты сделал эту петицию, потому что не уверен, что я когда-нибудь их дам, — заканчивает за него Макс. — Пожалел бедную маленькую жертву, которая настолько травмирована, что двух слов не свяжет, да? — Нет! — испуганно смотрит на нее Уоррен. — Макс, я вовсе не думаю о тебе так, я просто… помочь хотел. — Что ж, у тебя получилось, — вскакивает с дивана Макс. — Я прямо сейчас поеду в Тилламук, пойду в полицию и дам показания. — Замечательно, — неловко улыбается Уоррен. — Если хочешь, я… — Нет. Сама справлюсь. Хор фурий поет гимн в ее честь.***
— Мисс Колфилд! Макс оборачивается и видит в тени дерева незнакомого мужчину. Все атрибуты делового человека при нём: костюм, сверкающие туфли, дипломат. Могла бы заподозрить родство с Джефферсоном, если бы не плохо скрываемая лысина. — Мы можем поговорить? — продолжает незнакомец. — Простите, я вас не знаю. Макс резко сворачивает. С некоторых пор такие деловые колбасы, нафаршированные положительной репутацией, вызывают у нее единственное желание — бежать. — У нас есть общие знакомые, — доносится в спину. — Я адвокат мистера Джефферсона. — Тогда ничем не могу помочь, — не останавливаясь бросает Макс. — Потому что я… — Вы не жертва. Макс так и замирает посреди дороги. Кто-то не считает ее жертвой?! Единорог, спустившийся с небес, и то удивил бы меньше. — Меня зовут Дуэйн Райт, — представляется адвокат, подойдя ближе. — Ваше имя я знаю. Он указывает на скамейку, которую она недавно занимала, и Макс садится как можно дальше от Райта. — Что вам нужно? Чтобы я помогла вытащить Джефферсона из тюрьмы? — Приятно работать с такой сообразительной юной леди. — Мы не будем работать вместе. — Макс складывает пальцы в замок. — Вы правда думаете, что я хочу его освобождения? — Если не хотите, почему же до сих пор не дали показания? — Именно это я и собиралась сделать. — И при этом вы уже полчаса ходите кругами, пьете кофе и рассматриваете здание полиции. Сомневаетесь в своем решении? Райт делает такое лицо, будто поймал ребенка за кражей конфеты. Макс сжимает губы. — Вы адвокат или частный детектив, мистер Райт? — Моя специализация широка, — улыбается он. — Кстати, мистер Джефферсон просил вам кое-что передать. Протягивает листок бумаги. «Мои губы всё ещё помнят вкус твоей невинности», — читает она, краснеет и комкает записку. Райт с явным интересом смотрит на Макс. — Не стесняйтесь, Максин, — он снова улыбается, Макс морщится от упоминания своего полного имени. — Отношения девушки и взрослого мужчины — вполне логичное явление. Никому не придет в голову за это осуждать такую… привлекательную юную леди. Смотрит на то место, где у нее должна быть грудь. Макс хмурится и скрещивает руки. — У меня есть некоторые соображения по делу мистера Джефферсона, — продолжает Райт. — Мы могли бы их обсудить за чашечкой кофе? Вот мои контакты. Протягивает визитку, якобы случайно касаясь ладони Макс — по-хозяйски, как Джефферсон когда-то. Она вздрагивает и отдергивает руку — еще не хватало терпеть прикосновения этого адвокатишки. — Нам нечего обсуждать, — отрезает Макс и встает. — Нечего? А как насчет того, что его обвиняют в сексуальном насилии по отношению к вам? Только эти показания почему-то дали не вы. «Эти показания дал Дэвид Мэдсен. Он и тут влез без спроса. Хоть у кого-то в этом дурацком мире есть представления о деликатности?» — Мне ничего не мешает подтвердить их прямо сейчас, — с вызовом смотрит на Райта Макс. — И сказать, что вы… оказывали давление на меня. — Максин, — тянет Райт и делает картинно-несчастное лицо. — Вы крайне неубедительно изображаете жертву — а я, поверьте, повидал их достаточно. Одни сломлены, другие хотят отомстить любой ценой. Но в ваших глазах совсем другое. — Что же? — Борьба. Общество видит в вас жертву, которая должна ненавидеть своего агрессора. Но вы себя жертвой не считаете, да и к мистеру Джефферсону относитесь… скажем так, неоднозначно. — Хватит! Уходите, или я закричу. — Как скажете, Максин. — Райт встает со скамейки. — До встречи. Он уходит, а Макс еще долго сидит и разглядывает фасад. «Ты не жертва, — звучит в голове. — Ты сомневаешься в своем решении, потому что…» Макс сминает стаканчик от кофе, бросает в урну и уходит. Уходит, даже не ступив на порог отделения полиции.***
Порвать и выкинуть записку после встречи с Райтом было делом пяти секунд. Выкинуть ее из головы не удалось до сих пор. «Мои губы всё ещё помнят вкус твоей невинности. Мои руки скучают по твоим изгибам. Я буду снимать с тебя кожу языком, нежно душить тебя, причинять тебе любую боль, какую захочешь. Только позволь увидеть тебя еще раз». Любую боль, какую захочешь. С чего он вообще взял, что Макс может хотеть боли? Кто в здравом уме такого захочет? «Вот только тогда в Проявочной ты не была в здравом уме, — напоминает Макс-Разумная. — Да и сейчас тоже». Настоящая Макс со вздохом перелистывает дневник и натыкается на новые подтверждения своей неразумности. Вот все сны за неделю, и в каждом есть Джефферсон. Он гонится за ней по бесконечному лабиринту и каждый раз догоняет. Он связывает ее и заставляет позировать, а потом… Макс даже вспоминать стыдно. «Потому и стыдно, — отвечает Разумная Макс, — что это твоя воля, а не его». Настоящей Макс нечего возразить. Как же ей хочется согласиться со всеми и почувствовать себя жертвой. Наматывать слой за слоем кокон из чужой жалости… да вот только не получится. Потому что внутри кокона не бабочка, а нечто, разрывающее его когтями. И это нечто Макс впустила сама, безо всякого Джефферсона. Райт прав, никакая она не жертва. Поэтому и бесится в ответ на жалость, поэтому так и не пришла в полицию. Поэтому совсем не готова к завтрашнему дню. «Ну так возьми себя в руки, тряпка, — шипит Макс-Разумная. — Прекрати носиться со своими чувствами, расскажи всё в суде. Закончи это уже». «Да, — соглашается настоящая Макс, — я всё закончу. Уже завтра». Она закрывает глаза, чтобы завтра настало поскорее, но, как назло, не может заснуть. Макс долго ворочается, потом спускается в гостиную. — Сон для слабаков? — усмехается она, глядя на Уоррена. — Уже ложусь, — чеканит тот, не отрываясь от ноутбука. — И сколько часов ты уже ложишься? — Много, — неожиданно тяжело вздыхает Уоррен и потирает лоб. — Знаешь, этот ураган… и твои способности… Есть над чем подумать. Макс вздыхает, какая-то из фурий в голове выводит фальшивую ноту. Ну неужели так сложно не напоминать? — Хочешь это обсудить? — Уоррен по-своему понимает ее вздох. — Нет, — качает головой Макс. — Давай лучше что-нибудь посмотрим, раз уж не спится.***
— Интересно, почему вроде бы умные герои приходят в логово злодея своими ногами? — кивает Уоррен на экран. — Вот как он. Герой на экране спускается в подвал. Макс готовится к жути и действительно видит жутко знакомый интерьер: белые стены, черные потолочные плитки, камера на штативе. Вздрагивает от нахлынувших ассоциаций. Она тоже впервые пришла в Проявочную своими ногами. — Ты чего, Макс? — Ничего. «Ничего такого, что тебе стоит знать». Уоррен не сводит с нее взгляда. Этого мне-очень-жаль-взгляда, ты-можешь-всё-мне-рассказать-взгляда, я-причиню-тебе-добро-своей-петицией-взгляда, который хуже любых воспоминаний. Надо срочно что-нибудь сделать — что угодно, лишь бы он перестал так смотреть. — Сейчас перчатки наденет, — указывает Макс на злодея. Тот брызгает на руки антисептиком и возвращается к герою — без перчаток. — Почему ты так решила? — Ну… это было бы логичнее. А то вдруг запачкается. — Не похоже, чтобы его это волновало. Уоррен снова поворачивается к экрану. Макс тоже туда смотрит, но перед ее глазами совсем другая картинка. Такая же черно-белая комната, только теперь там сама Макс. «Стоит попасть в жесткие рамки, и фантазия раскрывается как никогда, — говорит Джефферсон в ее воспоминаниях и гладит ее рукой в перчатке. — Люди всю жизнь притворяются, даже сами перед собой. Но сегодня мы узнаем, что таится в твоей голове». Макс встряхивается, прогоняя наваждение. — Уоррен, — очень старается она лгать убедительно, — я засыпаю. Давай потом досмотрим? — Давай. Завтра важный день, тебе надо выспаться. Макс ложится и еще долго ворочается.***
Она просыпается в кресле, снова привязанная скотчем, но на этот раз вообще без одежды. Джефферсон стоит спереди. — Знаешь, что я с тобой сделаю этими руками? — спрашивает он, натягивая те самые перчатки. — Смотри. Показывает Макс ампулу. Омниконкордин, написано на этикетке. — Подавляет сопротивление, оставляя наедине с неизбежным. Хотя зачем уколы, если ты и так не сопротивляешься? Макс дергается. Сопротивляется, ещё как сопротивляется, разве не заметно? — Кого обманываешь? — улыбается Джефферсон. — Ты пришла сюда своими ногами и не хочешь уходить. — Нет, — снова рвется Макс. — Это твоя воля. Ты меня сюда притащил и принуждаешь… — Принуждаю к чему? Хотеть меня? Любить? Получать удовольствие? Нет, это всё твоя воля и твои чувства. Джефферсон становится позади и обхватывает пальцами ее шею. — Этот скотч легко рвется. Одно движение, одна попытка сопротивления, и ты свободна. Давай же, Макс. Покажи, как сильно ты не хочешь, чтобы я делал это. Опускает руку и поглаживает ее грудь. — Или это. Так же нежно сжимает шею другой рукой. — Сопротивляйся, Макс. Иначе я сделаю так. Раскрывает ее губы и проникает кончиком пальца в рот, не снимая перчаток. Макс должна отодвинуться, должна его укусить, должна много чего еще, но вместо этого облизывает палец и позволяет протолкнуть глубже. Как же всё это неправильно. Как же… — Тебе нравится, да? Джефферсон кладет вторую руку ей на затылок и заставляет двигаться навстречу. Сердце бьется часто-часто, громко-громко… Макс просыпается, жадно хватая губами воздух. Она всё еще чувствует его захват. «Почему ты так реагируешь? — отзывается воспоминанием голос Джефферсона. — Это всего лишь сон». Всего лишь сон, всего лишь еще один сон, который не дает покоя. Три пули на шнурке холодят грудь, но им не погасить огонь внутри. Свет режет глаза, отражаясь от белых стен ванной — почти как тогда в Проявочной. Макс становится под душ и включает воду. «Смотри на меня», — шепчет Джефферсон, и она закрывает глаза, чтобы увидеть и ощутить его во всех подробностях. Его бородка приятно царапает ее шею, грудь, живот, затем Макс роняет мочалку и позволяет направлять свои руки. «Знаешь, что я с тобой сделаю этими руками?» Ее — их — пальцы скользят туда, где горячее всего. Ее — их — дыхание раскаляет воздух. Но ей — им — чего-то не хватает. «Я буду нежно душить тебя». Пальцы обхватывают шею Макс, аккуратно нажимают, изучая ее чувствительность. Сжимают крепче — до сладкой боли, до темноты в глазах, до полной потери контроля — затем отпускают, и Макс падает. Ее тело сотрясается в приятных конвульсиях, а душа рыдает. Как же не хватает Джефферсона — настоящего, не из фантазий, — хотя бы на пару минут. Пусть потом уйдет, пусть хоть убьет Макс, но сейчас она нуждается в нём, как в воздухе. Нет, больше, чем в воздухе. Кулон бьется о грудь — почти в самое сердце, — но голос Хлои, всё время преследовавший во сне, теперь молчит. Молчит и хор фурий в ее голове, до сего дня не затыкавшийся ни на минуту. Все молчат, и только один голос прорывается сквозь шум воды: «Ты очень красиво плачешь».