20 ноября
Что-то не так, понимает Макс, глядя на свое отражение. Еще три недели назад, когда мама Уоррена отдала ей этот свитер, он висел мешком, а теперь прекрасно сидит. Даже дурацкие оборки подчеркивают грудь — грудь, которой у Макс никогда не было! Неужели в кои-то веки тело вспомнило, что ему восемнадцать лет? «Да ты просто растолстела, — усмехается Макс-Разумная. — Неудивительно, ведь только и делаешь, что заедаешь воспоминания. Хоть бы взвесилась разок для приличия». «Я просто повзрослела, — отвечает Макс настоящая. — Давно пора, ты так не думаешь?» «Ну, если взросление для тебя означает секс с Джефферсоном, то, конечно, повзрослела. Только лучше бы ты проявила свою взрослость, дав показания против него». «Так и сделаю». Она надевает кулон Хлои, но тот упорно не желает сочетаться с нарядом. Макс убирает его под свитер, однако получается еще хуже. «Ты даже свои вещи заразила бунтарством, — мысленно обращается она к Хлое. — Поэтому, уж прости, в суд мне придется пойти без тебя». Макс со вздохом откладывает кулон и берет камеру, чтобы сделать селфи перед зеркалом. Сегодня важный день, и она обязана запечатлеть себя в этом моменте. Макс нажимает кнопку моментальной печати и любуется снимком. Впервые за много месяцев ей нравится собственное селфи. Впервые за всю жизнь она чувствует себя взрослой.***
— Тебе идет черно-белый, — говорит Джойс, когда они сидят в зале суда. — Моя мама говорила, что его носят те, у кого нет фантазии, но это явно не твой случай. Перед глазами тут же возникает черно-белая Проявочная, черно-белые фото в красных папках, Джефферсон в черных брюках и белой рубашке. Целый месяц прошел, а Макс до сих пор помнит каждую деталь. — Волнуешься? — Джойс понимает ее молчание по-своему. Макс кивает. — Читала «Дюну»? — подает голос Уоррен и, не дожидаясь ответа, продолжает. — Там есть литания против страха, я вспоминаю ее в сложных ситуациях. Может, тебе тоже поможет? — Ну давай попробуем, — соглашается Макс. Она не очень верит в эти самовнушения, но Уоррен смотрит, будто щенок, притащивший в зубах игрушку — как тут отказать? — Повторяй за мной. Я не должен… не должна бояться. — Я не должна бояться. «… но я боюсь». — Страх убивает разум, — продолжает Уоррен, Макс повторяет. — Я встречусь лицом к лицу со своим страхом. Джойс дергает ее за руку, заставляя встать. Все встают, приветствуя суд. — Я встречусь лицом к лицу со своим страхом, — одними губами произносит Макс. И встречается взглядом с Джефферсоном. Тот тоже одет в черно-белое и выглядит уверенным — слишком уверенным для человека, у которого совсем нет шансов. Что в Академии, что в Проявочной, что сейчас на скамье подсудимых — везде он держится так, будто в кармане припрятал кнопку запуска ядерной бомбы. — Там, где был страх, не останется ничего, — шепотом договаривает Уоррен. Ничего не осталось от недавней уверенности. Макс чувствует себя так, будто снова идет через ураган — тот ураган, который сама и вызвала.***
— Мистер Джефферсон, вас обвиняют в убийстве нескольких ваших студенток, а также похищении и изнасиловании Максин Колфилд. Признаете ли вы свою вину? Вокруг щелкают камеры — конечно, пресса не могла обойти стороной это дело. Джефферсон приосанивается, одаривает репортеров своей фирменной улыбкой и только после этого отвечает: — Не признаю. Ну разумеется, чего еще они ждали? Джефферсон скорее бы въехал в зал суда верхом на усыпанном блестками единороге, чем сознался. — Слово стороне обвинения. На середину зала выходит дородный усач, похожий на шефа полиции, которым пугали хулиганов в том районе Сиэтла, где жила Макс. — Господа! — гаркает он на весь зал. — Многие из вас слышали о мистере Джефферсоне — известный фотограф, преподаватель, гражданин с безупречной репутацией… и еще уйма хвалебных слов. — Становится перед Джефферсоном; кажется, тот не рад, что прокурор соревнуется с ним в фотогеничности. — Именно это и позволяло ему оставаться безнаказанным так долго. Каждый из нас — продукт общества, и поэтому естественным образом доверяет общественному мнению. А уж если это преподаватель, его репутация и вовсе взлетает до небес. Поэтому жертвы доверяли мистеру Джефферсону — и жестоко поплатились за это. «Да уж, — думает Макс, — тут ты прав на все сто. Я не только доверяла, но еще и писала в дневнике, как хочу выйти замуж за Джефферсона. Чертов дневник, если бы не он…» — Я уверен, даже сейчас, глядя на подсудимого, не все верят, что он мог совершить настолько тяжелые преступления, — продолжает прокурор. — Но он их совершил, что подтверждается неоспоримыми доказательствами. Макс смотрит на адвоката — тот внимательно слушает обвинительную речь. «Интересно, много ли у него шансов?» — думает она и вспоминает всё, что нашла о Райте. Он брался за дела, которые считались безнадежными, и не проиграл почти ни одного за последние десять лет. Адвокат с безупречной репутацией. Адвокат дьявола — дьявола с безупречной репутацией. — Сторона обвинения вызывает Фрэнка Бауэрса для дачи показаний суду в качестве свидетеля по делу. Фрэнк выглядит гораздо лучше, чем в последнюю встречу — даже снял свою затрепанную косуху и надел рубашку. Еще месяц назад он скорее отпилил бы себе обе руки, чем напялил что-нибудь похожее на официальную одежду. — Эти ампулы были найдены на месте преступления, — говорит прокурор и показывает на стол. — Вам они знакомы? — Да, — кивает Фрэнк, едва взглянув на ампулы. — Моя партия. — Кто купил их у вас? «Неудачного выбрали свидетеля. Я же видела блокнот Фрэнка и помню, что покупателем был…» — Нейтан Прескотт. Он еще попросил подъехать к какому-то амбару, обещал заплатить больше, чем обычно. — А с подсудимым вы знакомы? — Впервые его вижу. «Конечно, впервые, ведь всю грязную работу делал Нейтан. Богатенький испорченный мальчик, ходячая проблема, удобная вешалка для собак. Но кто сказал, что этих собак вешали на него незаслуженно?» «Макс, — отзывается в ее голове сообщение Нейтана, — я не хотел делать больно ни тебе, ни Кейт, ни Рэйчел. Джефферсон меня использовал и скоро придет за тобой». «Он меня использовал», — кричит золотой мальчик, который при каждом удобном случае грозился своими родителями. Все его использовали, и только Нейтан невинный барашек, который… «Не хотел, — мысленно передразнивает его Макс. — Не хотел делать больно Рэйчел — и убил ее наркотиком, только чтобы показать, какой ты крутой фотограф. Не хотел делать больно Кейт — и выставил в сеть видео, после которого она шагнула с крыши. Не хотел делать больно Хлое — и едва не застрелил ее. С этого и началась цепочка событий, которая закончилась ураганом. Не хотел делать больно мне — так сильно не хотел, что Уоррену пришлось дважды за меня вступаться». Макс переслушивала это сообщение много раз, не расставаясь с мыслью, будто должна… что? Посочувствовать человеку, который портил ей жизнь, а потом ни с того ни с сего раскаялся? Понять, как была к нему несправедлива? Единственное, что у нее получается — презрение к Нейтану, который даже перед лицом смерти не признал ответственности за свои проступки. Он не виноват, он бедная несчастная жертва. Тьфу. «Но ты же помнишь то письмо от психиатра, те таблетки в его шкафу, — напоминает Разумная Макс. — У Нейтана явные проблемы с головой, тут надо…» «Надо что? — перебивает настоящая Макс. — Пожалеть? Давай тогда и Джефферсона пожалеем, зачем мелочиться». Она так погружается в размышления, что не замечает, как Фрэнк покидает трибуну. А вместо него… — Сторона обвинения вызывает свидетеля Майкла Дэвиса. Трибуну занимает мужчина с намечающейся сединой. Похож на адвоката Райта, только выглядит в разы хуже. — Год назад пропала Келли, моя дочь, — говорит Дэвис. Это имя кажется Макс знакомым. Кажется, в Проявочной была папка с таким именем. Дэвис показывает фотографию, и всё сразу становится на места. Точно, она. Такое же лицо сердечком и большие глаза, как на фото из той папки, только там всё было черно-белым, и вместо улыбки — страх. — Она собиралась поступать… а, неважно, куда, но я ее туда не пустил, — продолжает Дэвис. — Тогда Келли, видать, назло мне, выбрала Академию Блэквелл. Говорила, что хочет учиться фотографии у… этого. — Дэвис с перекошенным лицом показывает на Джефферсона и сжимает кулак — а кажется, будто хочет сжать его шею. — Потом перестала отвечать на звонки, и больше я ее не видел. — Вам знакома эта девушка? — спрашивает прокурор у Джефферсона. — Конечно, — кивает тот. — Она училась у меня как раз год назад. — Какие отношения вас связывали? — Отношения преподавателя и студента, — ровным голосом отвечает Джефферсон. — Я не отдавал мисс Дэвис предпочтения. Прокурор берет красную папку — ту самую, с именем Келли. — На месте преступления было найдено это, — он показывает папку Дэвису. — Вы можете подтвердить, что на фотографиях изображена ваша дочь? — Да, — отвечает Дэвис после паузы. — Это Келли. Я был против, чтобы она носила такие юбки, говорил, до добра не доведет, и вот… — Благодарю, у стороны обвинения больше нет вопросов к свидетелю, — перебивает его прокурор и поворачивается к Джефферсону. — Подсудимый, что вы можете сказать по этому поводу? Лицо Джефферсона не выражает ни единой эмоции — впрочем, как всегда. — Я могу напомнить, что место, где вы нашли эту папку, принадлежит семье Прескотт. Как и всё, что там было, до последней скрепки. — Однако вы пользовались их собственностью. — Пользовался. Прескотты устроили эту студию для обучения своего сына, а я был недорогим приложением к ней. Кто-то в зале смеется. Джефферсон и прокурор остаются серьезны. — Вам знакомы эти фотографии? — Да. Нейтан Прескотт показывал их мне и спрашивал моего мнения. — Что вы ему ответили? — Напомнил правила композиции. Еще один смешок из зала. — Я правильно понял, что вам показали фотографии связанной девушки, а вас беспокоила только композиция? — Осмелюсь напомнить, — невозмутимо отвечает Джефферсон, — что из нас двоих прокурор именно вы, а я — скромный преподаватель фотографии. Мне и в голову не пришло бы расследовать обстоятельства съемки, и тем более подозревать сына такой уважаемой семьи в насилии над этой девушкой. На этот раз смеется Макс. Да уж, уважением к Прескоттам плевался каждый второй житель Аркадии Бэй. — На компьютере в вашей студии были найдены цифровые версии этих фотографий, — продолжает прокурор. — Все созданы за три дня до того, как мистер Дэвис заявил в полицию о пропаже Келли. Как вы можете это объяснить? — У меня была мысль, что это совпадение неспроста, — вздыхает Джефферсон. — Я даже озвучил ее Нейтану, но… — выдерживает паузу. — Но он ответил то же самое, что отвечал на любые попытки призвать его к ответственности за свои поступки: «Моей семье принадлежит весь этот городишко, еще раз пикнешь против меня — останешься без работы». Похоже на Нейтана. Он и Макс при каждом удобном случае пугал своей семьей. — Таким образом, вы решили скрыть преступление, которое совершил ваш студент? — Поправьте, если ошибаюсь, но преступлением может называться только то, где есть неоспоримые доказательства вины, — возражает Джефферсон. — У меня были одни подозрения. Я мог прийти с ними в полицию, которую, по словам Нейтана, тоже купила его семья, и героически потерять работу и репутацию. Но я сделал то, что сделал бы любой разумный человек — позволил другому человеку самостоятельно разбираться с последствиями его поступка. На некоторое время воцаряется тишина, прерываемая лишь шелестом бумаг и щелчками камер. Макс пытается уложить в голове слова Джефферсона. Что, если он действительно не убивал Келли и остальных? Что, если Нейтан вполне заслуженно стал козлом отпущения? Если он одурманил Хлою и потом чуть не убил ее, что мешало сделать то же самое с другими девушками? — Суду известно, что вы были другом семьи Прескотт. Какие отношения связывали вас и Нейтана Прескотта? — Я… в некотором роде заменял ему отца, с которым у Нейтана были сложные отношения. Ему был нужен человек, который оценил бы его задатки фотографа и помог реализовать творческое видение. — Его видение или ваше? — Разумеется, его. У Нейтана имелись… — Джефферсон делает выразительную паузу, — проблемы с душевным здоровьем. Фотография была для него единственным безболезненным способом взаимодействовать с окружающим миром. Я помогал Нейтану как мог, даже когда его видение не совпадало с моим. Нейтану всегда были интересны запретные темы — страдания, насилие, темная сторона человеческой души. Но я до последнего не хотел верить, что ради искусства он может зайти настолько далеко. — Джефферсон снова замолкает, в наступившей тишине слышится тиканье часов. — До тех пор, пока не пропала Келли. Тогда я еще мог делать вид, будто меня это не касается, но следующей его жертвой стала Рэйчел. — Рэйчел Эмбер? — переспрашивает прокурор. — Вам известно, что с ней случилось? — К сожалению, — снова вздыхает Джефферсон. — В тот день Нейтан предложил встретиться в нашей студии — говорил, хочет кое-что показать. Я приехал, увидел Рэйчел без сознания и те ужасные фотографии — вы тоже их видели. Нейтан сам сказал, что колол ей наркотики, чтобы получить, как он выразился, нужные эмоции. Я пытался откачать Рэйчел, но… не смог. — Таким образом, вы утверждаете, что Нейтан Прескотт убил Рэйчел Эмбер, — заключает прокурор. — Почему вы не обратились в полицию, когда поняли это? — Потому что ее смерть разбила мое сердце, — снова вздыхает Джефферсон, еще более трагично. — Рэйчел… значила для меня очень много. — Значила много? — переспрашивает прокурор. — Уточните, пожалуйста, в каких отношениях вы с ней состояли. — Мы любили друг друга. Я молчал об этом по понятным причинам, но больше не могу. Джефферсон делает паузу, чтобы все прониклись его речью. Первым проникается Фрэнк: — Так ты трахал ее! — Тишина в зале! Фрэнка уже не остановить. — А я подозревал, что у нее кто-то есть! — Фрэнк вскакивает и пытается пробиться к скамье подсудимых. — Это ты убил мою Рэйчел, ты! Репортеры вскакивают и щелкают камерами, шелестят блокнотами, суют диктофоны под нос Фрэнку. Тот распаляется еще сильнее, приставы с трудом выводят его, но зал еще некоторое время не утихает. Джефферсон взирает на всё это с таким видом, будто сейчас попросит принести попкорн. — Итак, вы состояли в сексуальных отношениях с Рэйчел Эмбер, которая являлась вашей студенткой? — переспрашивает прокурор, Джефферсон кивает. — Сколько ей было лет, когда начались ваши отношения? — Восемнадцать, — уверенно отвечает Джефферсон. — Рэйчел восхищалась мною как преподавателем и… не только. Всё было по обоюдному согласию, я никогда не причинил бы ей боль. — Если вы любили мисс Эмбер, — после паузы говорит прокурор, — почему не сделали ничего, чтобы наказать ее убийцу? — Сделал, — указывает Джефферсон на красную папку перед прокурором. — В папке с ее именем три фотографии: две снял Нейтан, третью — я. — Вы говорите об этой фотографии? Прокурор показывает фото, где Рэйчел лежит на земле рядом с Нейтаном. Оба глядят пустыми глазами мимо камеры, и Макс пробирает дрожь — как в первый раз, когда она увидела это. — Именно, — отвечает Джефферсон. — Это было мое единственное доказательство вины Нейтана. Он снова угрожал мне и заставил спрятать тело Рэйчел на свалке, а потом, когда мы туда приехали, вколол себе какую-то дрянь. Я воспользовался моментом и сфотографировал Нейтана рядом с ее телом, чтобы все знали, что он сделал с моей бедной Рэйчел. — Почему вы не предъявили эту фотографию полиции? — Я подумал, что это недостаточное доказательство, и искал более веские. И нашел — фотографии Кейт Марш. Эта папка у вас тоже должна быть. — Вы имеете в виду эту девушку? Макс снова видит фотографии Кейт — те самые, которые лучше бы не видела. — Да. Кейт была моей студенткой, и я замечал, как Нейтан и его друзья систематически травят ее. А потом в сеть попало видео с ее участием, и Кейт покончила с собой. — Вы обвиняете Нейтана Прескотта в смерти этой девушки? — Я лишь хочу обратить внимание суда на некоторые факты. Первый — за день до смерти Кейт Марш была вечеринка, на которой, как следует из видео, она присутствовала. Второй — Нейтан тоже туда собирался, поэтому отменил наши внеклассные занятия. И третий — фотографии, которые вы показываете, были сделаны в тот же самый день. Вам не кажется, что совпадение не случайно? — Какое отношение перечисленные вами факты имеют к предъявленным вам обвинениям? — Самое прямое. Мне предъявляют обвинение в похищении тех девушек, чьи фотографии вы показали. Я же вижу неоспоримые доказательства вины Нейтана Прескотта. — Почему вы не сообщили это полиции? — Я хотел сказать ректору Блэквелла. В день гибели Кейт он вызвал нас в кабинет: меня, Нейтана и Максин Колфилд. — Джефферсон поворачивается в сторону Макс. — И она сама обвинила Нейтана. Я надеялся, что мистер Уэллс примет меры, но он всего лишь отстранил Нейтана от занятий и, простите, продолжил лизать задницу его отцу. — Что было дальше? — Нейтан пришел ко мне и, как обычно, стал обвинять всех в своих грехах. Особенно ругался на мисс Колфилд и ее речь в кабинете директора. Говорил, что надо заткнуть ей рот… навсегда. А ведь Нейтан правда мог такое сказать. И сделать. Хлое он угрожал пистолетом за гораздо меньшее. — И даже это не заставило вас обратиться в полицию? — Полиция Аркадии Бэй куплена семьей Прескотт, — говорит Джефферсон таким тоном, каким объяснял студентам, что с объектива нужно снять крышку. — Они отдали бы мое заявление прямо в руки Нейтану, и… кто знает, что бы он сделал со мной и мисс Колфилд. — Я вас понял, спасибо за показания, — устало качает головой прокурор и вытирает пот со лба. — Уважаемый суд, прошу объявить перерыв. Судья кивает и тоже трет лоб. — Судом объявляется перерыв в заседании на пятнадцать минут. Зал пустеет. Макс тоже хочет выйти, адвокат будто случайно роняет портфель перед ней и так же случайно толкает в ее сторону какую-то бумажку. Макс вопросительно смотрит, тот кивает и продолжает собирать свои вещи. «Надеюсь на твой язычок», — читает Макс и краснеет. Хочет вернуть записку, но адвоката и след простыл. «Еще одно послание от Джефферсона, — думает она уже в коридоре. — Намекает, чтобы я дала показания в его пользу?» «Да-да, конечно, речь идет о показаниях, — ёрничает Макс-Разумная. — Правильно тогда сказал Джефферсон, ты прямо-таки сама невинность — даже после всего, что он с тобой сделал». «Он не сделал со мной ничего плохого. То есть мог сделать гораздо более страшные вещи, но не сделал». «Не сделал только потому, что Дэвид вовремя вмешался. Или ты серьезно веришь, что Джефферсон проникся к тебе чувствами и оставил бы в живых?» «Я не верю в чувства, я верю в факты. А факт вот: мы оба хотели того, что произошло. Поэтому я не могу допустить, чтобы Джефферсона посадили за преступление, которое он не совершал». «Может, ты вообще хочешь, чтобы его отпустили? — смотрит исподлобья Макс-Разумная. — Убьет тебя и еще десяток человек, зато не будет носить клеймо насильника, да?» «Я хочу справедливости, — парирует Макс настоящая. — За убийства его и так посадят, но я должна сказать правду. Иначе клеймо будет уже на мне — клеймо жертвы, которую жалеют все, кому не лень. Или тебе так больше нравится?» «Да делай что хочешь. Только постарайся не слишком удивляться, когда он задушит тебя уже по-настоящему».***
— Вы утверждаете, что подсудимый совершил сексуальное насилие над потерпевшей, Максин Колфилд, — обращается прокурор к Дэвиду. — Расскажите, что вы видели. — Я видел Макс на полу той проклятой студии, голую и связанную скотчем, — в голосе Дэвида отчетливо слышится боль. — Она пыталась освободиться, когда я пришел. «Ну да, пыталась. Но лучше тебе не знать, с какой целью». — Что было дальше? «Дальше он натворил такое, за что его самого могут посадить. Ох, Дэвид, надеюсь, тебе хватит ума об этом не…» — Дальше Джефферсон врезал мне по лбу, — показывает Дэвид шрам, — я дал сдачи. А потом оглушил его и сдал полиции. «Но сначала ударил головой об пол несколько раз. И убил бы, если бы я не остановила». — Подсудимый, вы подтверждаете слова мистера Мэдсена? — Не полностью, — отвечает Джефферсон. — Кое о чем мистер Мэдсен забыл рассказать. Например, как вторгся на территорию, которая ему не принадлежала. — Я пришел спасать свою падчерицу! — выкрикивает Дэвид. — Которую этот сукин сын убил. — Мистер Мэдсен, суд делает вам замечание, — осаживает его судья. — Постарайтесь избегать столь резких суждений. — Извините, — бурчит Дэвид. — Итак, вы обвиняете мистера Джефферсона в убийстве Хлои Прайс, — переводит судья его выкрик на человеческий язык. — Но в ходе следствия не были найдены ни тело, ни доказательства его причастности к ее исчезновению. Продолжайте, подсудимый. — Мистер Мэдсен с порога набросился на меня, вынудив обороняться. Затем ударил по голове, а когда я упал, продолжил бить головой об пол. — Потому что я увидел, что он с ней сделал! — снова кричит Дэвид, указывая на Макс. — Мистер Мэдсен, подождите, пока вам дадут слово, — одергивает его судья. — Подсудимый, мы вас слушаем. — Только мисс Колфилд, — Джефферсон смотрит на Макс, она отводит взгляд, — смогла его остановить. Она защищала меня, понимаете? Разве стала бы жертва защищать своего мучителя? Из зала слышны шепотки. Все, кому не лень, косятся на Макс, и она чувствует себя голой посреди улицы. — Вы обвиняете меня в преступлении против Макс… то есть, мисс Колфилд, — не унимается Джефферсон. — А почему бы вам не спросить ее саму? Макс замирает. Недавняя неловкость — мелочь по сравнению с тем, что она должна сейчас… — Врач, который осмотрел потерпевшую, счел допустимым вести следствие без ее участия, — отвечает судья, и Макс с облегчением выдыхает. — У стороны защиты есть вопросы к свидетелю? — Есть, — кивает адвокат. — Мистер Мэдсен, расскажите, как вы определили местонахождение потерпевшей. — Я вел самостоятельное расследование, а в день исчезновения Хлои нашел в ее комнате доску с уликами. Сложил одно с другим и… результат вам известен. — Но вы не предоставили ни одной из этих улик в ходе следствия. — Потому что у меня их больше нет, — вздыхает Дэвид. — Чертов ураган. — При всём уважении к вам, мистер Мэдсен, мы не можем полагаться на безосновательные обвинения. Зато суду известно, что один из ваших коллег подал петицию против незаконного размещения камер на территории Академии Блэквелл, инициатором которого были вы. — Я заботился о безопасности учащихся! — перебивает его Дэвид. — Я — начальник охраны, это моя обязанность… была. — Суду также известно, что вы в ходе своей служебной деятельности неоднократно нарушали неприкосновенность частной жизни, — продолжает адвокат. — И вот вы вторгаетесь на чужую территорию якобы ради спасения мисс Прайс и обвиняете моего подзащитного в преступлениях против нее и потерпевшей — прошу заметить, бездоказательно. — У меня были доказательства! — выкрикивает Дэвид. — Целая, мать ее, доска. — Мистер Мэдсен, — вступает судья, — если вы продолжите вести себя неподобающе, мы будем вынуждены удалить вас из зала суда. — Извините. — И продолжает уже спокойнее: — Но у меня действительно были доказательства. — Однако вы их не предоставили и предоставить не можете, — заканчивает адвокат. — Соответственно, у суда нет оснований вам верить. Дэвид похож на статую — такие были в комнате страха в луна-парке, тоже огромные, жуткие и с раскрытыми ртами. Только он страшнее, потому что настоящий. — Спасибо за показания, вы можете быть свободны, — говорит судья. — Слово стороне защиты. Адвокат Райт поднимается, кинув быстрый взгляд на Макс — и вот теперь она по-настоящему боится. Потому что знает, что он расскажет и кого вызовет. — Итак, мы выслушали три весьма долгих речи, которые были направлены на попытку доказать вину моего подзащитного. Но все полученные в процессе данного судебного заседания показания указывают на полную невиновность мистера Джефферсона так же ясно, как они говорят о вине другого человека. — Райт делает театральную паузу. — Вине Нейтана Прескотта. Тишина. Слышно, как в паутине под потолком жужжит муха. — Кто покупал у мистера Бауэрса наркотики? — продолжает адвокат и сам же отвечает: — Нейтан Прескотт. Кому принадлежала студия, где вы нашли потерпевшую и папки с фотографиями других девушек? Семье Прескотт. Кто довел до самоубийства Кейт Марш и обещал убить Максин Колфилд? Снова Нейтан Прескотт. И это лишь то, что сообщили свидетели — а кто знает, сколько еще его ужасных дел так и осталось в тайне? Адвокат оборачивается к залу. Все внимательно слушают его, даже муха ненадолго замолкает. — А почему они остались в тайне? Почему Рэйчел Эмбер объявили пропавшей еще в апреле, но так и не нашли за полгода? По очевиднейшей причине, которую обвинение игнорирует: потому что никто в Аркадии Бэй не осмеливался пойти против Прескоттов. Семья Нейтана Прескотта купила полицию, подкупом и шантажом добилась молчания моего подзащитного — и вы еще удивляетесь, что он не обратился в правоохранительные органы? А многие из вас, фигурально выражаясь, поперли бы против бульдозера? Судя по молчанию, переть против бульдозера или Райта никто не намерен. — Вы собрались здесь затем, чтобы доказать вину моего подзащитного. И он, — указывает адвокат на Джефферсона, — действительно виновен. Виновен в том, что относился к Нейтану Прескотту гораздо лучше, чем тот заслуживал. Виновен в том, что заменил отца несчастному больному мальчику, который на самом деле оказался чудовищем. Виновен в том, в чём хоть однажды был виновен каждый из нас — в излишней человечности. Но вот ирония: Нейтан Прескотт, полностью лишенный этой человечности, вероятно, до сих пор гуляет на свободе, а мой подзащитный за свою человечность поплатился. Разве такая справедливость — ваша цель, господа присяжные и все собравшиеся здесь? Из зала слышны крики и аплодисменты. Адвокат замирает, будто давая всем полюбоваться своей блистательной персоной. — Допустим, — говорит прокурор, когда снова наступает тишина, — Нейтан Прескотт действительно виновен в смерти Рэйчел Эмбер, Келли Дэвис и прочих. Но как насчет похищения и изнасилования мисс Колфилд? У нас есть неоспоримые доказательства, что подсудимый — а вовсе не мистер Прескотт — совершил над ней насильственный половой акт. Что вы на это скажете, господин адвокат? — Ничего, — коротко отвечает «господин адвокат» и выдерживает очередную эффектную паузу. — Меня там не было, но я знаю, кто точно был и знает эту ситуацию гораздо лучше, чем любой из нас. Сторона защиты вызывает Максин Колфилд. — Протестую! — снова прокурор. — Врач заключил, что потерпевшая пережила сильный стресс, поэтому она не может… — То есть вы представляете интересы потерпевшей и при этом даже не дали ей слова? — перебивает его адвокат. — Уважаемый суд, вы видите, что мисс Колфилд выглядит вполне здоровой, ее поведение не вызывает сомнений, что она в состоянии давать показания. И я не вижу причин лишать мисс Колфилд этого права, тем более что именно ее показания могут оказаться наиболее полезными в данной части предъявленных мистеру Джефферсону обвинений. Разрешите задать потерпевшей несколько вопросов. Снова тишина, снова жужжит муха. Теперь Макс кажется, что в этой паутине она сама. — Разрешаю. Макс слышала, что адреналин дает туннельное зрение, но только сейчас понимает, как это. Она не видит ничего, кроме трибуны впереди, боится даже взглянуть в сторону — увидит Джефферсона, и все волшебные слова против страха полетят к чертям. — Этот человек обвиняется в применении насильственных действий сексуального характера против вас. Вы можете рассказать, как всё было? Вдох, выдох. «Давай же, — шепчет Макс-Разумная, — говорить правду совсем не сложно. Ты не боишься, ты взглянешь в лицо… то есть нет, в лицо ему лучше не глядеть». — Я… «Надеюсь на твой язычок», — отзывается в памяти записка Джефферсона. — Мы вас не слышим. «Ты не жертва», — кивает ей адвокат. Да, не жертва. — Он меня не насиловал. Тишина. Даже журналисты не шелохнутся — будто ждут, что сейчас грянет гром. — Мисс Колфилд, — говорит прокурор, — имеются неоспоримые доказательства, что подсудимый совершил над вами насильственный половой акт. Есть заключение врача, который вас осмотрел, есть скотч и проволока, которыми вас связывали, есть фотографии, на которых вы запечатлены связанной и без одежды. Вы утверждаете, что всё это было по вашему согласию? — Да, — отвечает Макс; каждое слово стоит ей небывалых усилий. — Всё было по моему согласию — и связывание, и фотографии, и… остальное. Зал молчит. Макс ждет, что сейчас в нее полетят помидоры и выкрики «Шлюха!», но ничего не летит. Время будто замирает — такое осязаемое, такое душное. — В таком случае, как вы попали на место преступления? — продолжает прокурор. — Я… не помню, — к своему ужасу, Макс говорит правду. — Я потеряла сознание, когда мы с Хлоей были на свалке. — Вы говорите о Хлое Прайс? — уточняет прокурор, Макс кивает. — Можете рассказать, как вы оказались на свалке? Дышать становится чуть легче. Правда, которую она сейчас скажет, точно никому не навредит. Точно-точно. — Днем мы нашли там тело Рэйчел Эмбер. А вечером Нейтан Прескотт прислал сообщение, что избавился от тела, и мы… «…поперлись посреди ночи на свалку, как две дуры». — …решили проверить, так ли это, — продолжает Макс. — Но тело оказалось на месте, а Хлоя… — Он ее убил! — вопит Дэвид. — Тишина в зале! — повышает голос судья. — Продолжайте, мисс Колфилд. — Я видела, как в Хлою попала пуля, и она упала, — всхлипывает Макс. — А потом… я почувствовала укол и потеряла сознание. — Вы видели, кто стрелял? — Нет, — вздыхает Макс — увы, и это правда. — Но я уверена, что это был Джефферсон. Я видела, как он склонился надо мной. — Вы видели пистолет в руках подсудимого? — Нет. И это тоже правда. Темнота и укол сделали свое дело — она и лицо Джефферсона тогда разглядела с трудом, что уж говорить об оружии. — Тогда почему вы уверены, что это был подсудимый? — не унимается прокурор. — Может, у него был мотив убить вас или мисс Прайс? В том-то и проблема — не было у Джефферсона никаких мотивов. Он всё делал чужими руками, а сам был чище хирургических перчаток — тех перчаток, которые снял, чтобы прикоснуться к ней. — Я не знаю, — признается Макс. — Можно я пойду? — Спасибо за показания, мисс Колфилд. У стороны обвинения больше нет вопросов. Макс уже готова уйти, как вступает адвокат: — Уважаемый суд, господин прокурор нарушил порядок и перебил меня. Позвольте мне всё же задать потерпевшей несколько вопросов. «Ну твою ж овсянку». — Задавайте. — Мисс Колфилд, — улыбается адвокат так же тошнотворно, как и тогда, — вы упоминали Нейтана Прескотта в связи со смертью Рэйчел Эмбер. Можете рассказать подробнее? «Давай, — подталкивает Макс-Разумная, — это твой звездный час. Расскажи про их грязные делишки». — Я знаю, что Нейтан, — Макс делает паузу, чтобы вдохнуть, — виновен в смерти Рэйчел Эмбер. Мы с Хлоей ее искали и вышли на амбар Прескоттов — то место, где Дэвид меня нашел. — У вас есть доказательства его вины? — Были, — вздыхает Макс, — целая доска с уликами, Дэвид ее тоже видел. Но всё уничтожено ураганом. — Мы не можем полагаться на бездоказательные домыслы, — вступает прокурор. — Уже двое говорят о доске с уликами, которая якобы привела их на место преступления, но ни один не предоставил этих улик. — Не только доска, — возражает Макс. — Мистер Джефферсон рассказал мне всё, что знал про Нейтана и Рэйчел… в ту ночь. — Уважаемый суд, разрешите задать потерпевшей вопрос, — просит прокурор и, получив разрешение, поворачивается к Макс. — В каких отношениях вы состояли с подсудимым? — Он был моим преподавателем. «… и в ту ночь давал мне очень интересный урок». — Значит, преподаватель рассказал одному своему студенту о преступлении другого, которое сам же покрывал, — заключает прокурор. — Как вы думаете, зачем он это сделал? «Действительно, зачем? — повторяет Макс-Разумная. — Уж очень похоже на сюжет шпионского фильма, где злодей изливает душу герою, прежде чем его убить». «Мы не в кино, — возражает настоящая Макс. — И Джефферсон вовсе не похож на того, кто сливает переживания в первые свободные уши. Он рассказал мне всё это, потому что…» — Мисс Колфилд? — Возможно, потому, что мы оба хотели наказать Нейтана. — Наказать за что? — За то, что он сделал с Рэйчел Эмбер, — уже увереннее продолжает Макс. — Нейтан покупал у Фрэнка наркотики, а потом накачал ими Рэйчел, чтобы сфотографировать. Но… перестарался. — Как видите, показания потерпевшей совпадают с показаниями моего подзащитного и мистера Бауэрса, — хватается за ее слова адвокат. — Мисс Колфилд, известно ли вам о других инцидентах с участием Нейтана Прескотта и наркотиков? Ну наконец-то. Наконец Макс может рассказать то, что давно пора всем узнать. — Да, — говорит она так громко, что в микрофоне звенит. — От Хлои Прайс я знаю, что Нейтан подсыпал ей наркотики, а потом фотографировал ее бессознательную — я видела это фото. Когда Хлоя пообещала заявить в полицию, Нейтан угрожал ей пистолетом. Это случилось в туалете Академии Блэквелл, я была там. Чтобы спасти Хлою, мне пришлось запустить систему пожарной тревоги — Дэвид Мэдсен может подтвердить мои слова. Я знаю, что это правонарушение, но считаю, что человеческая жизнь важнее. В зале поднимается шум. Джойс хватается за голову, Дэвид что-то бубнит и лупит кулаком по скамье, репортеры лезут чуть ли не в лицо Макс. Судья с трудом восстанавливает порядок. — Можете рассказать что-нибудь еще? — спрашивает адвокат. — Да, — кивает Макс, — про Кейт Марш. Кейт рассказала мне, что пошла на вечеринку, где был Нейтан, а потом ей неожиданно стало плохо. Она попросила Нейтана отвезти ее в больницу, и он, по словам Кейт, притащил ее в какое-то помещение с белыми стенами. А теперь посмотрите на ее фотографии! — Макс указывает на стол с доказательствами. — Белый фон, видите? — Вы утверждаете, что мистер Прескотт фотографировал Кейт Марш без ее согласия? — И не только фотографировал. На следующий день после вечеринки в сети появилось видео, где она целуется с несколькими парнями. Кейт была порядочнее любого из нас, поэтому никак не могла сделать это по собственной воле. Именно поэтому она покончила с собой. Кейт рассказала мне всё это перед тем, как прыгнуть с крыши. В зале снова шум. Теперь уже не только муха — все присутствующие жужжат, как целый мушиный рой, слетевшийся на вонючее. — Тишина! — повышает голос судья. — Иначе заседание будет продолжаться при закрытых дверях. — Вы хотите сказать, — спрашивает адвокат, когда шум стихает, — что Нейтан Прескотт снял видео, опорочившее мисс Марш? — Может, снимал не он, но Нейтан подсыпал наркотики, из-за чего всё и случилось. Я знаю Кейт, она никогда не употребляла ничего подобного. «Ты что несешь? — хватается за голову Макс-Разумная. — Мы здесь, чтобы дать показания против Джефферсона, с чего ты вдруг на Нейтана накинулась?» «Я уже говорила, что хочу справедливости, — отвечает настоящая Макс. — А справедливости не будет до тех пор, пока Нейтана считают невинной больной овечкой. Из-за него погибла Кейт, чуть не погибла Хлоя — я должна об этом молчать?» — Спасибо, мисс Колфилд. У стороны защиты больше нет вопросов. Макс возвращается на свое место — ноги едва поддаются. Невыносимо душно, но она заставляет себя остаться и слушать. — Пожалуй, выступление мисс Колфилд вряд ли нуждается в моих комментариях, — говорит адвокат и поворачивается к присяжным, — но я всё же подведу итог. А итог таков: еще два преступления, где фигурировали фотографии и наркотики — и, совершенно определенно, Нейтан Прескотт. Что до обвинений в изнасиловании — вы слышали потерпевшую. Ее показания совпадают с показаниями моего подзащитного, а это означает, что ни одно из обвинений, выдвинутых против него, не имеет оснований. Поэтому, — адвокат прокашливается и обводит зал взглядом, — сторона защиты на основании показаний, полученных от свидетелей и подсудимого, настаивает на вынесении оправдательного приговора. Зал начинает гудеть. Прокурор встает, и публика успокаивается. — Вы упустили один момент, — возражает он. — Допустим, все эти фотографии сделал Нейтан Прескотт, а не подсудимый. Допустим, потерпевшая дала согласие на половой акт с подсудимым. Но один вопрос остается без ответа: как она попала на место преступления? Потерпевшая утверждает, что не помнит дорогу, зато помнит, как некто выстрелил в мисс Прайс, а затем появился подсудимый — и вот совпадение, на месте преступления нашли пистолет. Так что же вы делали на свалке посреди ночи, мистер Джефферсон? Он выпрямляется и говорит с таким видом, будто ждал именно этого вопроса: — Спасал мисс Колфилд. По залу несутся шепотки. Пресса как никогда взбудоражена, Макс тоже. — Спасали, — задумчиво повторяет прокурор. — И от кого же? — От Нейтана Прескотта, разумеется. После того, как он обещал заткнуть ей рот навсегда, я начал беспокоиться. Забеспокоился еще сильнее, когда на следующий день Нейтан не пришел на церемонию награждения победителей конкурса, а мисс Колфилд с мисс Прайс вдруг покинули эту церемонию. На полицию, купленную Прескоттами, я рассчитывать не мог, поэтому сам поехал за ними. Но, увы, не успел. Пауза, почти драматическая. Обычно Макс заполняет паузы мыслями, но сейчас в голове бардак. — Я приехал на свалку, и мисс Колфилд потеряла сознание в моих руках, — продолжает Джефферсон. — Рядом с ней лежал пистолет — тот самый, который вы нашли. Нейтана я не видел — очевидно, он в этот момент избавлялся от тела мисс Прайс. И я сделал всё, что мог: доставил мисс Колфилд в безопасное место и как можно аккуратнее — видите, там даже нет моих отпечатков, — упаковал пистолет, чтобы предоставить вам еще одно доказательство вины Нейтана Прескотта. Тишина. Такого не ждал никто. — Вы обвиняете меня на основании свидетельских показаний — но чьих? Один продавал наркотики, которыми Нейтан убил Рэйчел и довел до самоубийства Кейт. Другой, — Джефферсон указывает на Дэвида, — был начальником охраны Блэквелла, хотел развесить повсюду камеры — и при этом позволил Нейтану разгуливать с оружием. Я же искренне заботился о студентах, спас мисс Колфилд, а вы обвиняете меня в ее похищении и изнасиловании. И это называется справедливостью? «Это называется ложью!» — хочет выкрикнуть Макс. Даже открывает рот, но так ничего и не говорит. Она сама только что выстроила фундамент для этой лжи, безо всякого Райта. Не Райт — адвокат дьявола, а она сама. Это ей, а не Джефферсону, сейчас аплодируют, и Макс вовсе не рада таким аплодисментам. — Суд объявляет перерыв и удаляется в совещательную комнату. Заседание будет продолжено через тридцать минут. Джойс поднимается с места, не глядя на Макс, то же самое делает Дэвид. Уоррен замирает в проходе, будто собираясь что-то сказать, потом протягивает какую-то бумажку: — Ты уронила. «… мое уважение к тебе, — хочет добавить Макс, видя лицо Уоррена и записку от Джефферсона в его руках. — Твою ж овсянку, почему я не выбросила эту дрянь сразу?» — Уоррен… …. разворачивается и уходит. Макс смотрит ему вслед, порываясь догнать, но так и остается на месте. «Я ведь всё сделала правильно, — думает она. — Да, свидетельствовала против Нейтана, но любой на моем месте поступил бы так же. Но откуда тогда ощущение, что я своими руками творю апокалипсис? Нет, я не боюсь, не боюсь…» «… что благодаря тебе Джефферсона могут отпустить?» «Я взгляну в лицо…» «А сможешь ли смотреть в лицо Джойс после того, как твоими стараниями оправдают убийцу ее дочери?» Каждое биение сердца отзывается во всем теле, перед глазами мелькают красные пятна. Похожее было, когда Макс слишком сильно меняла прошлое — и всегда не к добру. А теперь она и этого не может. Жизнь — не игра, где можно вернуться к последнему сохранению. Жизнь — место, где над входом мелькает бегущая строка: «У этого действия будут последствия».***
Когда Макс возвращается в зал, мухи в паутине уже нет. Наверно, паук съел. — Виновен. — Виновен. — Виновен. «Ну вот, все же считают его виновным? Мои показания ничего не изменили, Джефферсон в любом случае…» — Невиновен. — Невиновен. «Против Джефферсона было столько доказательств, но умудрился же почти всё свалить на Нейтана. Кроме того, что сделал со мной — в этом он точно…» — Невиновен. — Виновен. — Невиновен. Мнения разделились. Макс смотрит на присяжных и как наяву видит над ними руку судьбы, гадающую на ромашке. Ромашке, у которой она вырвала несколько лепестков. — Виновен. — Невиновен. Или нет, ромашка — слишком мягкое сравнение. Больше похоже на револьвер, из которого Макс вынула единственную пулю, способную убить Джефферсона. — Невиновен. «Твою ж овсянку, что же я…» — Невиновен. Время будто замирает, на этот раз без помощи Макс. Воздух такой густой, что можно схватить рукой — чем угодно, кроме легких. Дышать как никогда сложно, но и не хочется — не после того, как благодаря ей Джефферсон… — …признан невиновным. Все встают, кроме Макс — ее будто прибили к месту. Будто сама поймала пулю, от которой уберегла Джефферсона. Когда Макс снова может пошевелиться, зал уже пуст. На ватных ногах она выходит в коридор, дорогу перегораживает Джойс. — Ты была мне как вторая дочь, — с укором смотрит она на Макс. — А теперь у меня больше нет дочерей. — Зря я тебя спас, — добавляет Дэвид. — Прибил бы он тебя тогда, и поделом. Макс хочет что-нибудь сказать в свою защиту, но красноречие, кажется, осталось валяться в зале суда. Всё, что удается — с раскрытым ртом смотреть на удаляющиеся фигуры тех, кто за этот месяц стал ее второй семьей. Уоррен стоит посреди коридора, как тотем Тобанга посреди блэквелльского двора — так же пялится пустыми глазами, и на него так же страшно смотреть. — Я читал про жертв насилия, которые симпатизируют своим мучителям, — с трудом выговаривает Уоррен. — Называется «стокгольмский синдром». Но я почему-то думал, что это не твой случай. — Не мой, — соглашается Макс. — Потому что нет у меня никакого синдрома. Ты бы это заметил, если бы, — делает паузу и выдавливает: — хоть раз посмотрел на меня не через розовые очки. Вы все меня жалели, но никто не видел, что в жалости я не нуждаюсь. Уоррен молчит. Где-то далеко грохочет — кажется, это рушатся его иллюзии. Макс чувствует в своей руке рычаг бульдозера. — Всё действительно было по твоему согласию? И связывание, и фотографии, и… остальное? — Да, — кивает Макс; невидимый рычаг сжимается в ее кулаке. — Всё как я и рассказала на суде. Тишина. Оглушительная тишина наступает сразу после разрушения. — Тогда прости. Прости за то, что помогал тебе. Поворачивается и быстро уходит. Макс открывает рот, чтобы окликнуть его, но вовремя передумывает. Нет, не будет она бегать за Уорреном и унижать себя оправданиями. И так за сегодня наслушалась достаточно. Постояв немного, Макс выходит на улицу. Уоррена там нет, зато есть дождь. Прогноз погоды опять наврал, и она, конечно, не взяла зонт. Ничего, если вовремя добраться до вокзала… Да вот только чёрт знает, как туда добраться. Макс с трудом ориентировалась в Тилламуке даже при свете дня, а теперь только и остается блуждать, ругая свою гордость, топографический кретинизм и дождь, который между тем усиливается. Когда Макс уже готова упасть и завыть, она различает знакомый пейзаж. Вышли на этой остановке, значит, нужно перейти на противоположную сторону. Там уже стоит автобус — Макс бежит навстречу, едва видя дорогу сквозь стену дождя. И чувствует удар. Что-то сбивает ее, тащит за собой и опрокидывает на асфальт. Боль снизу, боль сверху, скрежет металла, вкус металла во рту. Всё как в замедленной съемке, только до ужаса реально. «Нет, я не хочу так глупо умирать! Если бы могла вернуться…» Всё вокруг замирает, словно кино на паузе. Как тогда с Хлоей на путях — будто автопилот останавливает время, давая возможность перемотать. Но ведь перемотка больше не?.. Макс шевелит пальцами, ни на что не надеясь — и ощущает поток воздуха между ними. Тут же оказывается на тротуаре, видит, как мимо проносится машина, которая только что едва не размазала ее по дороге, и наконец выдыхает. Неужели снова получилось перемотать время? Не в Проявочной, не во время урагана, не тогда, когда пыталась вернуться за Хлоей, а именно сейчас. Потребовалось всего ничего — маленькая смертельная опасность. Осознание этого дает Макс крылья… и подрезает их при первом же движении. Голова кружится, из носа течет кровь — так бывало при больших скачках во времени. Но сейчас отмотала каких-то пару минут, а чувствует себя так, будто та машина всё же проехала по ней. Макс героически шагает вопреки своему телу и не менее героически сползает на тротуар. В ушах звенит, в глазах темнеет. «Так, — успокаивает Макс-Разумная, — только без резких движений. Дыши глубже. Сейчас мы пересидим, попьем водички и пойдем дальше. Всё будет…» — Ой, что это за птичка к нам прилетела? Джей, глянь, ты ведь таких любишь? Над Макс склоняются два здоровенных тела. Их лица не обезображены ни интеллектом, ни человеколюбием. — Не местная, да? Ничего, киска, мы о тебе позаботимся. Макс пытается отползти, но ее тело вообще забывает, как двигаться. — Куда? — рявкает первый и перегораживает дорогу. — Мы только начали. Остается лишь снова перемотать. Макс пытается согнуть пальцы — и тут же на них кто-то наступает. Хочется кричать, получается только выдохнуть боль. Из нее будто вынули батарейки, остался бестолковый корпус. — Любишь пожестче, детка? В глазах темнеет. Над Макс кто-то склоняется… — Твою мать! … и пошатывается. Позади двух фигур возникает третья, с какой-то палкой или ножкой стула — Макс не различает деталей. Видит только, как фигуры мелькают, одна падает на другую, и лишь третья остается. — Живая? Макс кивает — да, вроде жива, иначе бы рука так не болела. Если ангел-хранитель существует, именно он сейчас стоит перед ней. — Спасибо, — еле слышно шепчет Макс. В глазах по-прежнему темно, она видит только силуэт над собой. — Не за что, — отвечает силуэт знакомым — слишком хорошо знакомым — голосом. — Встать можешь? Осознание со всей силы бьет в голову, одним махом возвращая зрение. Макс моргает, но картинка не меняется. Перед ней всё еще стоит Джефферсон.