***
— Кто это тебе пишет? — моментально реагирует Марк. — Мама, — отвечает Макс и открывает сообщение. Он кивает и возвращается к своему телефону. «Макс, как у тебя дела? Ты уже была у врача?» «Да, всё хорошо. Срок — десять недель, примерно как я и думала». «Марк уже в курсе?» Макс усмехается, набирая ответ. В курсе не только Марк, но и весь колледж, судя по шепоткам за ее спиной. Кстати, об этом… — Марк, — говорит Макс так, чтобы он точно взглянул на нее. — Можно я сегодня на автобусе поеду? — Почему это вдруг? — Потому что с того дня, как ты начал меня возить, о нас говорят… — Макс запинается, — всякие гадости. Ну, что я с тобой… из-за денег. Слово «папик» Макс впервые услышала именно в колледже и не сразу поняла, что оно имеет к ней отношение. «О, смотрите, за Макс приехал ее папик». «Макс, почему ты не попросишь своего папика купить тебе нормальной одежды?» «Макс, твой папик не будет против поделиться со мной? Ты спроси, вдруг он тебе приплатит, чтобы посмотреть». Были и более интересные варианты, но о них Макс стесняется даже вспоминать, не то что рассказывать. Поэтому она молча ждет реакции Марка. — И ты беспокоишься из-за чужих домыслов? Или… сомневаешься в своих чувствах ко мне? Последнюю фразу Марк произносит с нажимом — легким, но достаточным, чтобы Макс съежилась. Зачем она вообще начала этот разговор? — Не сомневаюсь, но они… — А они пусть сами страдают от скудости своих умов, — заканчивает Марк. — Но ты ведь не такая, Макс. Ты ведь у меня умница, правда? Он подходит, обнимает, и мнение однокурсников тут же становится незначительным. Какая разница, кто что говорит, если есть Марк, которого Макс любит искренне и бесплатно. — Я знаю, как поднять тебе настроение, — он берет ее телефон. — Помнишь мое правило номер один? — Всегда делай фото, — вспоминает Макс, глядя на их лица на экране телефона. — Но я думала, ты ненавидишь селфи. — Ненавижу, — соглашается Марк, целует ее в шею и нажимает на спуск. — Но чего не сделаешь ради любви. И возвращает телефон. На экране всё то же селфи, но уже на странице Макс на Фейсбуке. — Ты что сделал! — охает она и заливается краской. — Нарочно? — Да, — без тени раскаяния отвечает Марк. — И не вздумай удалять, пусть все видят и подавятся своей завистью. — Но они же… — пытается возражать Макс, — они же будут обо мне сплетничать еще больше. — Макс, — говорит Марк с таким видом, будто общается с ребенком, — сплетничают обо всех, кто хоть что-то из себя представляет. Не обсуждают только посредственностей, но это же не про тебя, верно? Макс неуверенно кивает. Всю сознательную жизнь считала себя посредственностью, и ни родители, ни Марк не могли в этом переубедить. Но теперь жизнь за волосы выдергивает ее из зрительного зала и в свете прожектора тащит на сцену, а Макс не то что бы очень против. — Кстати, — переводит она тему, — у тебя есть идеи для конкурсных фото? — Есть. — Марк берет ноутбук. — Нравится? На экране — почти обнаженная девушка, связанная красной веревкой. — У некоторых народов есть поверье про красную нить судьбы, которая соединяет тех, кому суждено быть вместе, — объясняет он. — Она может растягиваться, но никогда не порвется. Как тебе такое? — Звучит романтично, а… — Я уже подготовился. — Марк вынимает из ящика красный моток. — Подними свитер, хочу узнать, как эта веревка смотрится на тебе. Макс задирает свитер, и Марк обматывает веревку вокруг ее талии. Доходит до груди, останавливается и смотрит на кулон. Макс носит его с того дня, как забрала вещи от Грэхэмов, и Марк ничего не говорил по этому поводу, но сейчас он почему-то пристально разглядывает украшение. — Это же… — Да, это кулон Хлои, — заканчивает Макс. — Спасибо, что… сохранил его для меня. Глаза Марка сужаются. Кажется, он не рад видеть этот кулон на Макс — неудивительно, если вспомнить, при каких обстоятельствах к ней попало это украшение. — Я думал, ты простила меня за Хлою. — Простила, — кивает Макс. — Я не хотела тебе ни о чём напоминать, но… это моя единственная память о ней, понимаешь? — Понимаю, — лицо Марка всё такое же напряженное; напрягается и тело Макс, всё еще обмотанное веревкой. — Но не понимаю, почему ты никак не отпустишь прошлое. — Это всего лишь кулон, Марк! — Это твоя единственная память о Хлое. Вещественное доказательство, как сказал бы следователь. — Но я не могу просто так взять и выбросить его. — Почему, Макс? — Марк подходит ближе, веревка натягивается сильнее. — Призрак Хлои для тебя значит столько же, сколько и я? Макс вздыхает. Марк и сам знает ответ на этот вопрос — еще бы не знал, ведь он почти каждую ночь успокаивает ее после очередного кошмара. — Мне нужно время, — наконец говорит Макс. — Когда-нибудь я смогу отпустить ее, но… не сейчас. — Ладно, — отвечает Марк после долгой паузы. — Но сними кулон хотя бы на время фотосессии. Не хочу, чтобы он испортил мою композицию. Марк убирает веревку и отходит. Впервые Макс кажется, что без него дышать легче, а ведь еще недавно без Марка вовсе не хотелось дышать. — Заберу тебя после занятий, и поедем в студию, — говорит он, когда останавливает машину перед колледжем. Макс кивает, Марк притягивает ее к себе и целует. Но не быстро, как положено целовать на прощание, а горячо и основательно, будто у них есть всё время мира, а не какие-то пятнадцать минут до начала занятий. У них всего лишь пятнадцать минут и куча зрителей — от этой мысли Макс дышит чаще и сама переходит в наступление. — Иди. — Марк останавливается в самый интересный момент и медленно убирает руку с ее колена. — Не хочу, чтобы ты опоздала. Макс выходит из машины, ее провожает уйма любопытных взглядов и шепотков. Но вместо того, чтобы по обыкновению изображать невидимку, Макс расправляет плечи и идет так гордо, будто специально для нее постелили красную ковровую дорожку. Марк прав: не обсуждают только посредственностей. И она посредственностью не будет.***
— Макс! — нагоняет ее голос Лолы. — Можно тебя на пару слов? Если завтра Портленд накроется ураганом и выживут только они с Лолой, Макс перемотает время и пойдет навстречу стихии, лишь бы не оставаться наедине с этой рыжей затычкой в каждом месте. — Извини, я спешу. — Ну хоть прокладкой поделишься? — Макс от неожиданности замедляется, и Лола ее догоняет. — Тебе же они больше не нужны. Дейзи правду говорила, что здесь даже у туалетного бачка есть глаза и уши. И рот, который потом разносит услышанное по всему колледжу — его зовут Лола. — Я всё хотела спросить, как тебе это удалось. Ты презики прокалывала? Или соврала, что пьешь таблетки? Или папик погнал тебя на чистку, а ты распустила нюни, и он сжалился? — Лола… «Моя личная жизнь тебя не касается, — подсказывает продолжение Макс-Разумная. — Давай, скажи это». Но Макс настоящая скорее язык себе откусит — от смелости, которой зарядил ее Марк с утра, не осталось и следа. — Отстань от нее. Обе поворачиваются на голос. В проходе стоит… Уоррен? — Чего ты лезешь не в свое дело? — моментально реагирует Лола. — Уже и с подругой поговорить нельзя? Макс коробит от этой фразы. Значит, на языке Лолы подругами называются любимые точилки для зубов? — Она не твоя подруга, — возражает Уоррен. — Правда, Макс? — Правда, — кивает она; присутствие Уоррена будто превращает болото под ногами в асфальт. — Извини, Лола, мне нужно идти. Они с Уорреном уходят за угол коридора, и только там Макс может выдохнуть. День еще не закончился, а такое ощущение, что он не только прошел, но и проехал по ней на танке. — Спасибо, Уоррен. — Не за что, — с улыбкой отвечает он. — И… Макс, я должен извиниться перед тобой. — Извиниться? — приподнимает она брови. — За что? — За то, что я вел себя как последний… идиот, — судя по его лицу, Уоррен хотел сказать другое слово. — Сначала после суда ушел и оставил тебя одну в чужом городе — неудивительно, что ты не захотела со мной разговаривать. — Не захотела разговаривать? — Макс уже не просто удивлена, а мысленно подрисовывает на месте своего лица эмодзи с выпученными глазами. — Подожди, так ты мне звонил в тот день? — Весь вечер, — вздыхает Уоррен. — Я не хотел уезжать без тебя… но твой телефон был отключен. — Разрядился, наверно. А я весь вечер валялась с температурой и… Макс прерывается — нет, не стоит рассказывать Уоррену подробности того вечера. Ей очень хорошо знакомо чувство вины за чужие неприятности — такого врагу не пожелаешь, не то что близкому другу. — И я тебе не помог, — заканчивает Уоррен. — Прости, Макс. Я не хотел, чтобы так вышло. — Понимаю. Я бы и сама, наверно, на твоем месте так отреагировала. — Ты поэтому попросила оставить тебя в покое? Макс вспоминает то сообщение, которое Уоррен показывал в прошлую встречу. Но в голове оно по-прежнему не укладывается. — Уоррен, если честно, я понятия не имею, как могла такое написать. Ты же знаешь, как мне трудно послать даже тех, кто этого заслуживает, взять ту же Лолу. Он кивает — и тут же меняется в лице. — В день отправки сообщения ты… была одна? — Нет, я была с Марком… ну, мистером Джефферсоном, он помогал мне… Осознание падает на голову. Что, если Марк помог не только встать на ноги, но и оборвать все нежелательные, по его мнению, контакты? — Макс, я рад, что ты нашла человека, которому доверяешь, но… — Над этим «но» Макс явственно видит воронку урагана. — Ну не верю я ни одному слову, что он сказал в суде, понимаешь? — Понимаю. Но он заботился обо мне, когда я болела, потом попросил у меня прощения и… «…мы живем вместе и меня всё устраивает. Но не стоит лишний раз напоминать тебе об этом». — Я представляю, — продолжает она, — как сложно уложить это в голове после всего, что Марк сделал. Но разве ты не допускаешь мысли, что люди могут меняться? Например, ради любви? — Допускаю, но… — начинает Уоррен и тут же крутит головой. — Ладно, Макс, неважно. Мы можем прогуляться после занятий? По набережной, например — там красивые закаты, так и напрашиваются тебе в кадр. Перед мысленным взором Макс колеблются весы. С одной стороны фотосессия с Марком для конкурса, с другой — возможность провести время с Уорреном. Откажи Марку — и он заподозрит неладное, откажи Уоррену — он подумает, что Макс тяготится его обществом, и больше гулять не позовет. Ну почему ей всегда приходится выбирать из двух зол? — Спасибо, — улыбается Макс. — Я подумаю до конца занятий. — Тогда до встречи на этом же месте. Уоррен уходит, его поступь непривычно легкая. Макс думает пару секунд, а потом набирает сообщение для Марка.***
— Пожалуй, я был неправ насчет Портленда, — говорит Уоррен, вышагивая по набережной. — Не люблю большие города, и всё-таки что-то в нём есть. Что-то от Аркадии Бэй… от прошлого, когда всё было хорошо, когда мы с тобой познакомились. — Есть. — Макс делает еще один снимок. Конечно, Портленд — не Аркадия Бэй, но закат здесь и правда прекрасен. — Знаешь, я всё думал: что, если бы знал об урагане заранее, как ты? Наверно, увез бы вас с Хлоей, чтобы… не случилось многих печальных событий. Она бы не погибла, ты бы не… «… не влюбилась в Марка». Так и оставив фразу незаконченной, Уоррен отхлебывает из своей бутылки. Там всего лишь пиво, но этого всегда было достаточно, чтобы он, как сам выражается, вошел в состояние измененного сознания. — Мы всего лишь люди, Уоррен, — повторяет Макс слова, которые когда-то услышала от него. — Давай просто примем это и порадуемся, что выжили. — Ну да. — Уоррен снова делает глоток. — Но, знаешь, если бы я мог вернуться в прошлое и всё исправить… Замолкает и вынимает из кармана их совместную фотографию с той вечеринки, где Хлоя еще жива, а Макс пока не знает тайны Марка. Макс тоже пыталась исправить прошлое с помощью этого селфи, однако ее способность так не вовремя дала сбой. «Теперь эта способность снова с тобой, — напоминает Макс-Разумная. — Почему бы не вернуться в тот вечер и не спасти Хлою?» Настоящая Макс лишь вздыхает. Хлоя до сих пор снится, но такие сны уже стали привычными. Боль от ее потери не вызывает желания выть, как раньше — теперь это скорее старая рана, которая иногда побаливает. Вот если вернуться в прошлое и отменить всё, что связано с Марком, это будет как медленный яд: держишься на ногах, изображаешь жизнь, изнутри же разваливаешься на части. Она не хочет умирать, едва начав жить. Кстати, Марк. Он наверняка уже задумался, почему Макс так долго нет, а то и в колледж за ней поехал. Нужно возвращаться, пока не поздно. — Я замерзла, — для убедительности Макс подергивает плечами. — Пойдем по домам? — Конечно, — спохватывается Уоррен, — тебе же нельзя мерзнуть. Дать куртку? Макс кивает и проверяет телефон. Ни одного звонка от Марка (обычно он начинает названивать, едва у нее закончатся занятия), это обнадеживает. Но надежда разваливается на куски и тонет, едва они выходят с набережной. Потому что дорогу перегораживает машина Марка. А вот и он сам опирается о капот в нарочито расслабленной позе. — Вот, значит, какие у тебя внеклассные занятия, — так же расслабленно говорит Марк и окидывает взглядом Макс, на которой до сих пор куртка Уоррена. — Я предполагал нечто подобное. Краем глаза она видит, как Уоррен сжимает кулак, и выступает вперед. — Марк… Макс протягивает руку навстречу — обычно это помогает в трудных ситуациях. Марк смотрит… нет, не холодно — с мощностью лазера, способного отсечь эту руку. — Ты соврала мне! — выкрикивает, уже даже не пытаясь притворяться. — Соврала, чтобы провести время с ним! — Я не… — Скажи, Макс, — уже тише продолжает Марк, — этот ребенок тоже от него? Просто хочу знать, как давно ты мне врешь. — Не смей так с ней разговаривать. Макс поворачивается, не веря, что слышит голос Уоррена. Поворачивается и Марк. — Кто-то что-то сказал? — Уоррен, пожалуйста… Без толку. Любая агрессия в адрес Макс переключает Уоррена в режим берсерка, и, кажется, на этот раз не удастся переключить его обратно. — Я сказал, мистер Джефферсон, — произносит Уоррен издевательски-вежливым тоном и сжимает бутылку, — что рабство в нашей стране давно отменили. Макс — не ваша собственность, и вы не имеете ни малейшего права указывать ей, с кем и когда общаться. — Послушай, Грэхэм, — голос Марка всё еще спокойный. — Нравится это тебе или нет, но Макс выбрала меня. Если всерьез надеешься, что после этой выходки она раздвинет перед тобой ноги, у меня для тебя очень плохие… Раз — Марк хватается за нос. Два — кулак Уоррена зависает в воздухе. Три — Марк бьет в ответ. Бутылка со звоном выпадает из рук Уоррена, и слоу-мо обрывается. Вот уже они катаются по земле и продолжают колотить друг друга. — Прекратите! — визжит Макс. Не прекращают. Теперь уже Уоррен уворачивается, а Марк превращает его лицо в один большой синяк. — Хватит! Макс рвется к ним, чтобы разнять, спотыкается об разбитую бутылку и падает. Отколотое горлышко катится в сторону Уоррена, Макс вскакивает и… Раз — Уоррен заносит руку с осколком. Два — Марк резко выпускает Уоррена и хватается за шею. Три — по пальцам Марка бежит красная ниточка крови, а потом еще одна и еще, пока вся его рука не становится ярко-алой. Уоррен так и лежит, в ужасе глядя на Марка. Макс кричит раньше, чем успевает осознать, и рвется к Марку. Тот пошатывается и с хрипом оседает, пачкая кровью ее одежду. Оба лежат на земле. Уоррен до сих пор сжимает окровавленное горлышко бутылки, в его глазах мелькает осознание. В глазах Марка не мелькает ничего, он даже не шевелится. — Марк, слышишь меня? — Макс склоняется над ним. — Марк! Он не отвечает. Кровь растекается и объединяет жутким алым фоном двух самых близких Макс людей. — Чёрт, я не хотел! — бормочет Уоррен и пытается встать, но поскальзывается. — Чёрт, чёрт, чёрт… Говорит что-то еще, Макс не разбирает ни слова. Голос Уоррена, собирающаяся вокруг толпа, вой сирены — всё сливается и уходит на задний план. В фокусе только белое лицо Марка и красная лужа под ним. Подбегают медики. Отодвигают Макс, переговариваются, что-то делают с Марком. «Значит, есть надежда», — думает она — и тут же медики отходят, оставив Марка на земле. Макс рвется к нему. Кто-то хватает ее за плечи и что-то бубнит, Макс разбирает лишь «соболезнования». — Прости. Голос Уоррена кажется ужасно громким. Ужасно громко вопит полицейская сирена, ужасно громко защелкиваются наручники на запястьях Уоррена, а потом становится ужасно тихо. Макс открывает глаза. Обычно так она просыпается после кошмара, но в этот раз проснуться не получается. Перемазанная кровью куртка Уоррена на ее плечах, окровавленные осколки, кровавая лужа на тротуарной плитке — всё это реальность. Реальность, которой не должно быть. Телефон жужжит, Макс автоматически вынимает его и открывает уведомление. Кто-то лайкнул их с Марком утреннее селфи. Она смотрит на это фото сквозь слёзы — еще утром всё было хорошо, еще утром Марк… — Чего не сделаешь ради любви, — слышится его голос. Макс моргает и возвращается в реальность — свою ужасную реальность, где любовь стоила Марку жизни. Но его голос звучал так близко — подобное бывало, когда она перематывала время с помощью фотографий. «После прошлой перемотки ты едва не потеряла сознание, а потом заболела, — напоминает Макс-Разумная. — После этой можешь и вовсе…» «Плевать, — перебивает Макс настоящая. — Марк должен жить». Фокусируется на селфи. Способности могут снова не сработать, но… нет, нельзя об этом думать. Поток воздуха подхватывает Макс, все окружающие звуки становятся тише… — … ради любви, — повторяет Марк и возвращает ей телефон с тем самым селфи. Макс снова видит их гостиную. Протягивает руку, касается Марка — да, это он, живой и невредимый, — и кидается ему на шею. — Ты чего? — Ничего, — всхлипывает Макс, уткнувшись в его плечо. «Ты только что чуть не умер на моих руках, а так — ничего». Марк слизывает ее слезы — по-другому успокаивать не умеет, но Макс большего и не нужно. Только обнимать его, вдыхать его запах и верить, что в этой реальности никто его у нее не отнимет. — Какая ты впечатлительная, — качает головой Марк, когда рыдания Макс переходят все мыслимые и немыслимые пределы. — Ну хватит, хорошо же всё. Макс кивает и снова всхлипывает. — Марк, — сквозь слёзы произносит она, — можно я сегодня не пойду в колледж? Пожалуйста. — Это еще почему? — Марк резко разнимает объятия. «Потому что там я встречу Уоррена, он предложит погулять и нечаянно убьет тебя». — Потому что я хочу провести этот день с тобой. Пожалуйста, Марк. Мне ничего за это не будет, я принесу справку о беременности и скажу, что утром мне было плохо. «… и ничуть не совру — мне действительно было плохо». — Ладно, — кивает он. — У меня как раз есть идея для съемки. Идет к своему ноутбуку. Макс уже знает, что там увидит. — Красная веревка? — Откуда ты знаешь? — Интуиция, наверно. Марк снова показывает ту картинку со связанной девушкой, рассказывает свою идею и примеряет веревку на Макс. На этот раз она заблаговременно убирает кулон Хлои за спину. — Вообще я хотел сделать это вечером, — добавляет Марк. — Но раз уж ты не идешь на занятия, нам хватит времени не только на съемку. В его глазах мелькают ее любимые искорки. Да, именно это и нужно Макс — подчиниться Марку, позволить себе быть слабой и никого больше не спасать, а потом заснуть в его объятиях. Она прислушивается к своему телу: голова не кружится, ничего не болит и даже не тошнит. Значит, всё и правда будет хорошо.***
Макс идет по коридору блэквелльского общежития. Здесь непривычно тихо, и это пугает. Но гораздо сильнее пугает порыв ветра, от которого с грохотом распахивается окно. По коридору летают черно-белые фотографии, и все до жути знакомые. Рэйчел. Кейт. Еще какое-то знакомое лицо. Ветер усиливается. Держась за стену, Макс с трудом доходит до своей комнаты, открывает дверь — и замирает. Потому что на ее кровати сидит девушка с одной из тех фотографий. — Кто ты? — Келли Дэвис, — отвечает та. — Я здесь живу, а ты? Макс хочет возразить, что эта комната ее, однако молчит. Что-то в этой Келли пугает. — Если ты здесь живешь, почему я никогда тебя не видела? — Потому что ты вообще ничего не видишь, кроме своего драгоценного Джефферсона. Красная нить судьбы и все дела, да? Ты тоже веришь в это дерьмо? Глаза Келли наливаются кровью. Макс делает осторожный шаг назад. — Но не бойся, — продолжает Келли, — у меня тоже есть красная нить, и она привела к тебе. Я нашла тебя и больше никогда не покину. Тело реагирует быстрее, чем разум. Макс выскакивает из комнаты и бежит по коридору, но ветер опять против нее. — Куда же ты? — несется вслед голос Келли. — Мистер Джефферсон говорил, что я хорошая модель. Я буду позировать тебе пожизненно и посмертно, слышишь, Макс? Макс! Макс бежит, ветер подхватывает ее и отбрасывает под ноги Келли. — Не бегай от меня, Макс. Помнишь про красную нить? Она рано или поздно соединяет тех, кто предначертан друг другу. Келли подносит руку к лицу, из ее красных глаз тянутся такие же нити. — Вот только знаешь, что тебе забыли сказать? Иногда этой нитью душат. Красная нить затягивается вокруг живота Макс. Она открывает рот в отчаянной попытке вдохнуть. И просыпается — снова дома, вон и Марк сидит за ноутбуком. Нет никакой Келли, ветра и красных нитей. Макс пытается встать, но охает от резкой боли в животе и сползает на кровать. Она приподнимает одеяло и видит пятна крови на простыне. Каждое биение сердца отдается в ушах, тошнит, спина покрывается холодным потом. — Марк… — Макс едва себя слышит. — Мне нужен врач. Она не выпускает его руку до приезда скорой помощи. Парамедик осматривает Макс, задает вопросы, и чем дальше, тем ей становится страшнее. Не только за ребенка — лицо и голос медика кажутся подозрительно, жутко знакомыми. Макс не может вспомнить, где именно с ним встречалась, однако чувствует неладное. — Собирайтесь, вам требуется госпитализация. Марк помогает ей спуститься. Макс окидывает взглядом машину скорой помощи и видит знакомое лицо на водительском месте. Точно, Фрэнк Бауэрс — он ведь хотел вернуться в медицину. Фрэнк тоже видит ее, но молча, даже не кивнув в знак приветствия, тушит сигарету и заводит машину. Когда Макс выходит, он снова не замечает ее.***
— У вас нет выкидыша. Кровотечение прекратилось, сейчас вашему ребенку ничего не угрожает. Макс с облегчением выдыхает и слышит, как рядом выдыхает Марк. Камень сваливается с ее сердца — и зависает в полете от внезапной мысли. — А если у меня снова пойдет кровь, и это само не прекратится? — Такой риск есть. И камень, свалившийся с сердца, теперь падает на голову с высоты. Она не в безопасности. Ее дитя не в безопасности. — Но в случае чего вы… спасете моего ребенка, да? Врач отвечает сложным выражением лица и медленно качает головой: — Мисс Колфилд, у вас срок всего лишь десять недель. Выкидыш на таком сроке свидетельствует о нежизнеспособности плода, поэтому… — Поэтому вы выставите нам счет за то, что нас сюда привезли и мы с вами поздоровались, но при этом пальцем не пошевелите, чтобы мой ребенок выжил! — рявкает до сих пор молчавший Марк. — Такова, значит, ваша клятва Гиппократа? Врач молчит. Макс слышит звон в ушах и чувствует, как ее голова раскалывается под упавшей невидимой глыбой. — Мы не сохраняем беременность на таком сроке, потому что слишком малые шансы на благополучный исход, — наконец отвечает врач. — Мне очень жаль. Марк лупит кулаком по столу, разворачивается и покидает кабинет. Врач что-то пишет, рекомендует Макс воздержание и постельный режим. — Это чёрт знает что, — вздыхает Марк, когда она выходит в коридор. — Я тут поинтересовался, во сколько мог обойтись вызов скорой, и теперь понимаю, за что ругают нашу медицину. — Но… но ты же говорил, что у тебя есть деньги… и страховка. — Такими темпами мы очень скоро разоримся. А страховка покроет в лучшем случае половину счета. Макс хочет возразить, и не может. Как тогда в Аркадии Бэй: зная о приближении урагана, не сумела его предотвратить. — Я подумал, — продолжает Марк, — если всё настолько плохо, может, нет смысла сохранять твою беременность? Сама же потом будешь плакать, когда… Макс уже не слышит. Она действительно будет плакать, не когда-нибудь потом, а уже сейчас. — Ты же говорил, что хочешь от меня ребенка. Т-ты… Она надрывно стонет, не успев закончить, и перед глазами всё расплывается. Макс чувствует, как Марк собирает губами ее слёзы — этот жест, эта трагическая нежность лишь заставляет разрыдаться сильнее. — Макс, ну хватит, — шепчет Марк и обнимает с той же грустной нежностью. — Всё будет хорошо. Врач же сказал, что угроза миновала. Макс только всхлипывает в ответ. Чем дальше, тем вернее десятинедельный эмбрион превращается в еще одно существо, которое Макс обязана спасти любой ценой… но только не ценой жизни Марка. Ведь это же не совпадение — перемотка и угроза выкидыша в один и тот же день? Когда они гуляли с Уорреном в той реальности, которую Макс отменила, не было и намека на недомогание. Получается, она едва не заплатила жизнью ребенка за жизнь Марка? — Поехали домой, — берёт он Макс за руку. Они идут к выходу, Макс едва видит дорогу. Боль отступила, на ее месте — страх и непонятное жуткое предчувствие.***
Когда они заходят в спальню, Макс вспоминает, где видела парамедика. — Это же мистер Дэвис! — Марк вопросительно смотрит, она поясняет: — Отец Келли, той девушки, в убийстве которой тебя обвиняли — ну, помнишь, на суде выступал свидетелем? Как думаешь, он тебя узнал? — Макс, — снисходительно улыбается Марк, — мы в Портленде. Это огромный город, где люди воспринимают друг друга как элемент пейзажа, не больше. Да и суд был давно, вряд ли он меня запомнил. — А если всё же запомнил? — Даже если так, ничего он мне не сделает. То дело решилось в мою пользу, а дважды за одно и то же не судят. Так что давай ты не будешь забивать свою прекрасную головку всякой ерундой, хорошо? Хорошо бы Макс могла последовать совету. Но после того, как Марк едва не умер на ее глазах… — Я переживаю за тебя. — Ох, Макс, — улыбается Марк уже мягче и залезает под одеяло. — Что бы я без тебя делал? «Лежал бы в луже крови на набережной». Марк обнимает ее, Макс постепенно расслабляется. И всё же не может отделаться от подозрения, что снова спасла бабочку и вызвала ураган.***
— Это он, — говорит Майкл Дэвис. Фрэнк вопросительно смотрит поверх своего сэндвича. Конечно, он тоже узнал Джефферсона, однако жизнь научила, что лучше молчать. Суд лишь закрепил эту уверенность. — Тот, к кому мы ездили на вызов, убил мою дочь, — продолжает Майкл. — Его даже судили, но доказательств, видите ли, не хватило. Твари продажные! Майкл сплевывает, отворачивается и закуривает. — И что ты будешь делать? — А что тут сделаешь, — вздыхает Майкл. — Как говорили в каком-то кино, месть ничего не меняет для мертвых. Да и что я могу один? Фрэнк глядит ему в спину и жует сэндвич, не чувствуя вкуса. — Келли хотела поступить в полицейскую академию, — продолжает Майкл. — А я сказал, что это не дело для девушки, ну она и выбрала этот чертов Блэквелл. Ох, девочка моя, если бы я тебя тогда отпустил… Он вынимает из кармана фотографию, долго ее разглядывает и показывает Фрэнку. Со снимка смотрит девушка — слишком красивая, слишком добрая, слишком хорошая для этого мира. Как Рэйчел. И Фрэнк решается: — Ты не один, Майк, — достает сигарету. — Я тоже был на том суде.