***
Я дома уже, А ты всё сидишь. Заклеен твой рот и связаны руки, Напряжение всё растёт, такое осязаемое. Невыносимое.
— Где ты была? — не отрывается от ноутбука Марк. — Хоронила нашу дочь. Макс задерживается в прихожей дольше, чем нужно. Ждет, что Марк подойдет, обнимает ее, скажет хоть что-нибудь. — С Грэхэмом, — скорее утверждает, чем спрашивает он. — Да. — Макс слышит раздраженный выдох. — Потому что он согласился мне помочь, а ты ведешь себя так, будто это не твоя потеря. — Именно, Макс. Это моя потеря, поэтому мне нужна поддержка, а не постоянные упреки. Постоянные упреки, значит? Макс не сказала ни слова поперек с тех пор, как вернулась из больницы, каждое утро просыпалась вопреки желанию никогда больше не открывать глаза, делала для Марка всё, что привыкла делать. Но почему-то именно ее единичный упрек подается как обычное поведение. — А мне, Марк? — не выдерживает Макс. — Мне не нужна поддержка? Я вынашивала нашу дочь, я мучилась в родах, я… «…моталась в прошлое, чтобы тебя спасти — и заплатила за это огромную цену». — Мне тоже тяжело, — заканчивает она. — Особенно оттого, что ты со мной как чужой. — Ну так обратись к Грэхэму. Кто поддержит лучше, чем он, правда? Лед звучит в голосе Марка, льдом высыпается на голову Макс осознание. — Ты серьезно? Серьезно ревнуешь к Уоррену после… после всего? Посмотри на мои джинсы — они выпачкались в земле, когда мы копали могилу. Ты правда считаешь это романтичным времяпровождением? — Откуда я знаю, почему твои джинсы грязные, — цедит Марк, не поворачиваясь. — Мало ли чем вы там занимались. Мир замирает, будто при заморозке времени. Только на этот раз не перемотать, не отменить услышанное. — Как… ты… можешь? Макс слезинки не проронила, ни копая могилу для дочери, ни прощаясь с ней навсегда. Думала, что выплакала всё в больнице и ничего не осталось — еще как осталось. Слёзы рвутся из глаз, всё расплывается — с таким ощущением Макс последний раз перематывала время, наивно надеясь, что будет хорошо. Не будет. Сползает на пол. Хорошо бы умереть прямо сейчас. — Макс, — шепчет Марк, целуя ее лицо. — Прости, я не хотел делать тебе больно. Но ты же понимаешь… «Ты каждый раз не хочешь, и каждый раз делаешь мне больно, а я каждый раз должна понимать», — вздыхает Макс. Не говорит — сил нет. Цепляется за Марка, он несет на кровать. Макс стаскивает джинсы, чтобы не запачкать постель, Марк понимает по-своему и запускает руки под ее футболку. — Не надо. — Я сделаю так, что ты обо всём забудешь. — Целует в шею — болезненно, будто хочет высосать душу. — Нет, — отстраняется Макс. — Я не могу. — Как скажешь. Марк резко выпускает ее и уходит. Макс закрывает глаза и до утра отключается.***
Прости, я преступила черту. Я знаю, что потеряла контроль, но Ты всегда в моих мыслях, Я одержима нами. Любить — труднее, чем ты думаешь.
Она остервенело взбивает подушку, но мягче не становится. Марк что-то бурчит спросонья и отодвигается, Макс со вздохом приподнимается на постели. Когда в последний раз нормально спала? Будто наркоз от операции до сих пор не отошел, и Макс осталась между сознанием и забытьем. Ни усталости, ни боли, никаких проявлений нормального человека — лишь бесконечное подвешенное состояние. До похорон было лучше — тогда она могла спать полдня, а потом переключилась в бесконечный режим ожидания непонятно чего. Макс разглядывает светлеющую улицу в окне — когда-то просыпалась без будильника, чтобы застать рассвет, теперь его созерцание не вызывает ничего. На месте души и всех внутренних органов — дыра. Иногда оттуда тянутся ледяные щупальца вины, как сейчас… а, нет, это Марк повернулся и ее задел. Макс осторожно встает, чтобы его не разбудить, и роняет дневник с прикроватной тумбочки. Тот падает, открывая страницу с черно-красным наброском. «На сегодняшнее занятие на искусствоведению нам задали доклад про любимого художника, — читает Макс давнишнюю запись. — И меня поразила Лола — она выбрала Фриду Кало. Лола сделала акцент на тяжелой судьбе художницы, в качестве иллюстрации показала ее картину «Всего-то несколько царапин». На эту работу Кало вдохновила измена мужа с ее родной сестрой. Лола сказала это и на время замолчала. Молчала вся аудитория. «Всего-то несколько царапин» — до чего легкомысленное название для такого сюжета! Я зарисовала эту картину в дневник, а потом еще долго рассматривала, но так и не смогла понять до конца». Макс пересматривает набросок: фигура голой женщины, испещренная царапинами красного маркера, над ней — окровавленный мужчина с едва заметным ножом в руке. Между ними нет борьбы, всего-то равнодушие и молчаливое соучастие. Всего-то несколько царапин, которые должны зажить — но не заживут. Вот они, красные нити между влюбленными. Не об этом ли предупреждала Келли из сна? Макс еще некоторое время разглядывает запись и продолжает на той же странице: «Всего-то несколько царапин — говорит человек, истекая кровью. Переживу, мол, не стоит за меня бояться. У меня тогда это не укладывалось в голове, зато укладывается теперь. Когда сообщили о смерти дочери, ощущалось именно так: будто меня всю порезали изнутри. Будто истекаю кровью, но не умираю — было бы слишком просто после всего, что я натворила. Словно кто-то запечатывает мои раны, чтобы я шлялась живым трупом, на чьем теле видны лишь несколько царапин». Макс вытягивает руку, чтобы разглядеть — царапин, конечно же, нет. Всю жизнь избегала любых ситуаций, связанных с болью — пока сверстники играли в футбол, лазали по деревьям и проверяли себя на прочность иными способами, Макс сидела с книжкой в зрительном зале жизни. Вот только у жизни оказались другие планы на нее. «Но боль всегда меня догоняла, — продолжает Макс, — не обязательно физическая. Так было после урагана — я думала, если раны не видны, их нет. А они были — их вскрыла жалость. Поэтому я никому не разрешала меня жалеть, даже самой себе. Но это больше не работает. Теперь, даже если весь мир соберется меня оплакать, я не почувствую вообще ничего. И это «ничего» гораздо хуже любой боли. Как бы я хотела вскрыть все свои раны, захлебнуться собственной кровью, чтобы наконец всё закончилось!» Макс в ужасе бросает ручку, зажимает рот и понимает, что переоценила громкость в своей голове. Что ни делай, никто не заметит… но этого же не случится? Она не та женщина с картинки, у нее есть инстинкт самосохранения, уверяет себя Макс — и натыкается взглядом на ножницы в стакане. Вспоминает, с каким старанием подбирала этот канцелярский набор, когда Марк купил каждому из них по огромному столу и гордо презентовал. Беременность вынудила ее отказаться от рабочего места в пользу детской — и вот теперь ни кроватки, ни рабочего стола, лишь пустота и пестрая куча под окном. Так же пусто внутри нее. Макс подходит к столу и берет ножницы. Раньше любила вырезать картинки и вклеивать в дневник, когда художественных способностей не хватало для оформления мысли. Теперь и мыслей нет, всего лишь… «… несколько царапин». Не у нее — у женщины из дневника, которой, должно быть, больно. Макс уже забыла, что такое боль — убеждается в этом, когда трогает острие. Ну не больно же, правда? Она не чувствует и не почувствует ничего, вообще ничего. Больше никогда. «Никогда!» — с молчаливым криком Макс скользит раскрытыми ножницами по коже. Нервные окончания запоздало реагируют, но этого мало — она расчеркивает руку от кисти к сердцу, которое зачем-то бьется. А получается всего-то… «Прекрати! — просыпается Макс-Разумная. — Ты что творишь?» «Успокойся, всего-то несколько царапин, — ухмыляется настоящая Макс, снова чиркая лезвием. — Несколько малюсеньких царапин». «Зачем?» Понятия не имеет, но продолжает — и с каждым движением будто выходит из наркоза, не отпускавшего последний месяц. Боли почти нет, зато есть чувство собственного тела — Макс уже забыла, что так бывает. «Хватит!» Хватит, соглашается настоящая Макс и слизывает кровь с пальца. Красные нити разбегаются по руке до плеча, еще более жуткие в мягком утреннем свете. Это всё сделала она?! Макс замирает посреди спальни, опасаясь смотреть в сторону зеркала — в отражении, должно быть, равнодушная безликая фигура с ножницами, как на странице дневника. Так же равнодушно спит за перегородкой Марк, невольный соучастник. А Макс больно — наконец-таки. Наконец-таки чувствует себя хоть немного живой. Она выбрасывает ножницы, возвращается в постель и спит без сновидений.***
Прости, что повысил голос, Я никогда не хотел причинить тебе боль, Но у меня не было выбора.
Сентябрь еще не вспомнил, что он осень, но Макс надевает джемпер с самым длинным рукавом. Спит в подобном, отодвигаясь от Марка, и тот пока не заметил следов на руках. Не должны заметить и остальные. — Заболела? — неодобрительно косится на нее Марк, неся пиджак через плечо. Макс сжимается — его внимание, которым раньше она дышала, теперь попахивает ядом. — Нет. — Спускает рукав до запястья. — Мне не жарко. Макс говорит лишь половину правды: ей не жарко, теперь ей всегда холодно. Однако Марку незачем об этом знать. Едут они молча, и всё же Марк поглядывает на ее руки. Макс натягивает рукав еще дальше. Это скоро закончится, успокаивает она себя — и тут же они встают на светофоре. — Вот на кой чёрт я сюда свернул? — бурчит Марк, изучая навигатор; Макс видит сообщение о дорожных работах впереди. — Чую, застрянем надолго. «Только этого не хватало!» — мысленно вопит она. Кажется, не только мысленно — Марк косится на Макс, почуяв перемену настроения. — Что? — Ничего, — моментально убирает он с лица подозрительность. — У тебя красивые руки. В другое время Макс бы засмущалась, но сейчас взгляд Марка уже слишком расходится с его словами. Так, должно быть, следователь смотрит на подозреваемого: знаю я, что ты скрываешь. Знает ли Марк? Макс убирает руки на колени. Марк кидает быстрый взгляд на вереницу застывших машин и берет ладонь Макс в свою. Она пытается отстраниться, Марк уже не таясь обнажает запястье Макс. Вот и всё. Зачем она вообще тогда взяла ножницы? Думала, что сможет долго скрывать следы? Не в этой жизни, в этой Макс даже врать не научилась. — Что это? — разглядывает Марк ее руку. — Всего-то несколько царапин, — отвечает Макс как можно более спокойно, но сама же чувствует дрожь в голосе. — Не обращай внимание. — Кто это сделал? «… вместо меня», — так и напрашивается продолжение. Точно ли Марка беспокоит, что она пережила? — Я. Макс отводит взгляд и тут же косится на Марка — ну отреагируй же хоть как-нибудь! Тот распахивает глаза и снова сужает. — Зачем? — спрашивает наконец. Так разговаривают учителя с хулиганами — зачем ты разбил окно, зачем толкнул соседа по парте, зачем ведешь себя так, как мне не нравится. Меньше всего Макс хочет назиданий. — А тебе не всё равно? — поднимает глаза на Марка. Эта фраза получилась слишком громкой, Марк терпеть не может, когда на него кричат, но сейчас Макс не боится ответа. — Конечно, нет. — Марк пытается задрать рукав, она выдергивает руку. — Макс, зачем ты делаешь такие ужасные вещи со своим красивым телом? — Тебя только это волнует? — срывается она, мысленно себя ругает, но продолжает: — Что мое тело стало менее красивым? А я при этом вынашивала нашу дочь, я ее ждала, представляла, на кого будет похожа — и всё ради того, чтобы она умерла, даже не начав дышать! А ты, Марк? Ты чувствуешь хотя бы сотую часть всего этого или радуешься, что избавился от обузы? — Макс, давай рассуждать как здравомыслящие люди. — Мурашки бегут от его спокойного тона. — Если наша дочь умерла, не начав дышать, значит, она была нежизнеспособна. Мы могли бы потратить уйму денег на реабилитацию и прийти к тому же результату — это, по-твоему, лучше? — Она была жизнеспособна! — выкрикивает Макс. — Я… «… держала ее на руках, кормила, смотрела в ее карие глаза. Но всё это было в той реальности, где от тебя остались только окровавленные очки», — хочет сказать Макс, вместо этого плачет. Если Марк не поверил реальной угрозе, в путешествия во времени не поверит и подавно. Когда она поднимает голову, пробка уже рассасывается. Марк отпускает руль и приобнимает Макс: — Ну, успокойся. Если ты так хочешь детей, они у нас еще будут. Ты же молодая и… — Я не хочу каких-то еще детей, — всхлипывает она. — Я хотела именно того, кого мы зачали в ночь, когда… не стало Хлои. Это была моя единственная, — опускает взгляд к кулону, — живая память о ней. Марк смотрит туда же, в его глазах нет и следа грусти. Есть нечто другое, страшное. — Хлоя, — медленно произносит Марк таким голосом, будто увидел злейшего врага. — Только и слышу: Хлои больше нет, я так скучаю по Хлое, Хлоя то, Хлоя это. Сколько еще я должен слушать эти замаскированные обвинения в ее смерти? — Я вовсе не… — Всё это время я лечил раны, которые нанесла тебе потеря Хлои. Но она как гангрена — можно лишь отрубить. Я не хотел столь радикальных мер, но ты не оставила мне выбора. Осознав его намерения, Макс пытается закрыть кулон рукой, Марк резко ее отстраняет и срывает его. Макс успевает только проследить взглядом, как ее печальный символ вылетает в окно машины и скрывается вместе со знаком дорожных работ. — Что ты сделал?! Это же… — Это прошлое, которое для тебя почему-то важнее всего настоящего. Я думал, ты скорбишь о нашей дочери — но нет, ты до сих пор оплакиваешь синеволосую дрянь. — Не говори так о Хлое! Макс сама пугается своего выкрика. Марк лишь приподнимает бровь: — А то что? — А то я, — эти слова обжигают ей язык, но Макс всё же договаривает: — уйду от тебя. Не собиралась, однако Марк тоже не оставил выбора. За каких-то пять минут превысил болевой порог — хотя, казалось бы, куда еще больнее. — Ну попробуй. Съезжает на обочину, Макс видит какие-то заросли. Выходить здесь она точно не хочет. — Давай же, иди на все четыре стороны, — подгоняет Марк. — Или твои слова ничего не значат? Макс действительно не хочет уходить, но дать Марку это понять — значит свести к нулю весь их разговор. Нужно покинуть его, хотя бы ненадолго. Долго блуждать не придется, Марк быстро догонит и попросит прощения, как всегда. С этой мыслью Макс несмело дергает ручку — не поддается. Она повторяет попытку и по взгляду Марка понимает: двери заблокированы. — Открой! — колотит по стеклу. — Марк, пожалуйста, прекрати, мне страшно! Страшно — непозволительное преуменьшение. Перед ее глазами проносятся кадры той октябрьской ночи: вот Макс приоткрывает глаза и видит пролетающие за окном деревья, но не может пошевелиться. Мутное от снотворного сознание едва считывает картинку, однако чует неладное. Сейчас Макс не предчувствует — понимает. — Я хочу, чтобы ты усвоила несложный урок, — говорит Марк таким же тоном, каким объяснял правила композиции. — Ты есть в моей жизни потому, что я этого хочу. И покинешь ее тогда, когда захочу я. Остаток пути проходит в тишине. Марк открывает дверь перед колледжем и целует Макс. Впервые она не наслаждается, а терпит.***
Ты меня любишь потому, что я тебя ненавижу. Что угодно, кроме любви.
Макс вваливается в туалет, глотая бессильно-злые слёзы. Плещет на лицо ледяной водой, высмаркивается и смотрит в зеркало — вид собственного жалкого в нытье лица всегда ее успокаивал. Вода заливается в рукава, Макс закатывает их, чтобы помыть руки. Слышит скрип дверцы, кидает взгляд в зеркало, морщится — из кабинки выходит Лола. И почему-то выбирает раковину именно рядом с Макс. — Что это? — Лола глядит на заживающие следы, как обычно смотрят на бомжей. Макс даже рукав опустить не пытается. Конечно, Лола проедется по ней похлеще асфальтоукладчика, но Макс это не волнует. Когда тебе вырывают легкие, как-то не получается переживать из-за комариного укуса. — Ничего, — отворачивается к сушилке для рук. — Всего лишь несколько царапин. — Всего лишь, — тянет Лола. — Это он тебя разукрасил? — Тебе не пофиг? — вырывается у настоящей Макс раньше, чем Разумная успевает придумать ответ. Лола фыркает. Должна выдать какую-нибудь колкость, но молчит. Макс идет к двери — и слышит: — Подожди! Оборачивается, не веря своим ушам — это Лола ее зовет, Лола роется в сумке, не сводя взгляда с Макс. Вынимает какой-то картонный прямоугольник, несмело протягивает — Макс так и стоит, ожидая подвоха. Лола закатывает глаза, кидает картонку на раковину и убегает. Центр помощи жертвам домашнего насилия, читает Макс на непрошеной визитке. Какая муха укусила Лолу?***
«Макс, нам нужно поговорить. Встретимся на перерыве в столовой?» Она вздыхает, прочитав сообщение Дейзи. Хотела остаток дня побыть невидимкой, но куда уж там. В колледже нет тайн, теперь все будут обсуждать «украшение» на руках Макс. Впрочем, без толку переживать о том, чего не изменить, и она отправляет «ОК». Макс нехотя тащится к столовой. Дейзи уже на месте — хуже того, Уоррен тоже. Он окликает Макс, отрезая пути к отступлению. — Лола рассказала, что у тебя на руках… — Дейзи опускает взгляд. — Ну еще бы. — Макс закатывает бесполезный ныне рукав. — Нельзя так просто взять и не выставить меня на посмешище. — Она не смеется над тобой. Никто не смеется, потому что всем плевать. Ей — нет. — Нам тоже, — добавляет Уоррен. — Чем тебе помочь? «Чем тебе помочь?» — залпом отдается в ушах Макс. Настолько привыкла горбиться под тяжестью своего выбора, что не сразу осознает: целых два человека готовы разделить ношу. — Расскажи, — кладет Дейзи руку ей на плечо. И гора, которую тащила Макс, рассыпается. Разваливается на песчинки, щиплющие глаза — дышать становится легче, и Макс сквозь слёзы рассказывает, что произошло утром. — Так и знал, — заключает Уоррен. — Я должен был предупредить, но… — Замолкает, на лице появляется выражение неудобной мысли. — Решил уважать твой выбор. — Это просто ужасно, — качает головой Дейзи. — Ты должна пойти… — Куда? — вздыхает Макс. — В полицию? Без доказательств они и не почешутся. — Нет, туда, где можно спрятаться. Есть у тебя такое место? — Ты можешь, — вступает Уоррен раньше, чем Макс придумывает ответ, — пожить с моей… — Нет, — перебивает Макс — не навлекать же беду на Уоррена и его маму. — Я поеду к родителям в Сиэтл. — И желательно не заходя домой, — кивает Дейзи. — У тебя всё есть? Вещи там, деньги на билет? — Есть. К внезапному отъезду Макс не готова, но еще меньше готова залезать в карманы друзей. — Тогда иди, — поправляет Дейзи ее рукав. — Я скажу преподавателям, что ты приболела. — Спасибо. Дейзи обнимает Макс. Уоррен лишь смотрит, однако его взгляд выражает больше, чем тысяча прикосновений. — Если что, звони, — говорит. — Ты не должна проходить через это одна. Наличных у Макс недостаточно, поэтому билет она покупает через карточку — очередной подарок Марка. Плохая была идея, понимает вскоре, но поезд уже уходит вместе с Макс.***
От вокзала до родительского дома она идет пешком — долгие прогулки обычно приводят мысли в порядок. Почти искренне улыбается при виде мамы. — Макс! — Удивление на мамином лице сменяется улыбкой. — Ты не говорила, что приедешь. — Сюрприз. — Макс старается придать голосу беззаботность, но получается нечто вымученное. — Я не вовремя? — Ну что ты! Мама раскрывает объятия. Макс подается навстречу — и застывает, увидев, как выражение маминого лица становится удивленно-испуганным. — Что с твоими руками? «Твою ж овсянку!» — мысленно вопит Макс и добавляет парочку слов, которые стесняется произносить даже про себя. Судорожно перебирает пальцами, чтобы отмотать время назад, однако из-за усталости ничего не получается. — Я… — Макс чувствует комок в горле — плотину от подступающих слёз. — Это я… И плотину разносит в щепки. Терпкая влага стекает по щекам Макс, на кончике языка становится горько. — Моя девочка, — всхлипывает мама и обнимает с невыносимой, незаслуженной нежностью. — Всё будет хорошо. Нет, хочет возразить Макс, не будет. Но мама так самозабвенно шепчет какую-то оптимистичную чушь, что хочется верить. Возможно, всё и правда наладится. Возможно, Макс выберется из-под очередных самодельных руин — выбиралась же раньше. — Макс! — слышится папин громкий бас. — Так, вы чего тут сырость разводите? Идите ко мне. Папа обнимает обеих — мягко, до боли тесно. Макс снова рыдает, теперь уже от умиления. С ее родителями никакая катастрофа не страшна.***
Макс снова уходит проветрить мозги. Вскоре понимает, что слоняется вокруг родительского дома, и со вздохом плюхается на крыльцо. На соседском опасливо курит смуглый парень — кажется, старший сын мистера Диаса. Макс его понимает — тоже в последнее время хочет поджечь и выдохнуть дымом всё, что накопилось внутри. Нет уж, одной вредной привычки достаточно. Приближается шорох шин, Макс узнает номер. Ну вот, вспомни Марка, и он тут как тут. Макс даже не пытается сбежать или спрятаться — что толку, это лишь отсрочит неизбежное. Она замирает и делает вид, что любуется небом, игнорируя, как настойчиво Марк подмигивает аварийным светом. Он выходит из машины с огромным букетом алых роз — а ведь никогда не дарил цветов. Макс не знает, то ли радоваться, что он решил помириться, то ли бояться этого. Потому что нет силы, способной остановить любое серьезное намерение Марка. Он приближается, опускается на колени и протягивает Макс букет. Она понятия не имеет, что делать. — Прости меня, Макс. — Марк отодвигает розы, открывая тронутое раскаянием лицо. — Мне не стоило с тобой так разговаривать. — Ты меня запер в машине, — отводит глаза она. — И сказал… — Что ты будешь со мной, пока я этого хочу, — заканчивает Марк таким тоном, будто предлагает меню на неделю. — Тебя это напугало, да? Макс кивает и смотрит на Марка. Не так уж часто они обсуждают ее чувства. — Но и ты меня напугала, когда обещала уйти. Сама подумай, что я должен был?.. — Ты выбросил мой кулон! — выкрикивает Макс. — Хотя знал, как он мне дорог. — Да. — Марк кладет розы на ступеньку и что-то ищет в кармане пиджака. — И я возмещу ущерб. Он вынимает бархатную коробочку, Макс замирает. Она никогда не задумывалась о браке, да и Марк не поднимал эту тему. И вот теперь… — Золото и бриллиант — слишком банально для тебя. — Марк открывает коробочку; Макс видит серебряное кольцо. — Совсем другое дело — жемчужина. Люди рискуют жизнью, чтобы ее добыть, однако море делится сокровищами лишь с теми, кто их заслуживает. Макс ошарашенно разглядывает жемчужину в кольце. Никогда раньше Марк не дарил ей украшений, еще и с такими речами. — Ты — такое же сокровище для меня, — продолжает он. — Ты открылась лишь тому, кого сочла достойным, и я очень ценю, что ты выбрала меня. Поэтому сделаю всё, чтобы оправдать твое доверие. Макс так и молчит. Марк надевает кольцо на ее безымянный палец и шепчет: — Вернешься со мной в Портленд? Из-за спины Макс раздается восторженный возглас. Мама прикладывает ладони к лицу, папа прячет взгляд, но не улыбку. Даже Шон Диас застывает с тлеющей сигаретой в руке. — Здравствуйте, миссис Колфилд, — оборачивается Марк. — Для тебя Ванесса, дорогой, — утирает мама глаза передником. — Боже, я так рада, что вы решились на этот шаг! Она сгребает Макс в объятия, целует в щеку, Макс отвечает и чувствует соленый привкус. Папа жмет руку Марка, похлопывает его по плечу, и Макс наполняет опьяняющее тепло. Такая идиллия, невозможное счастье, свет в бесконечном тоннеле. Стоит ли всё разрушать? — Мы должны это отметить! — Папа распахивает дверь. — Ванесса, накрывай! Все заходят в дом. Макс задерживается на пороге, на мгновение встретившись взглядом с Шоном. Тот улыбается и тушит сигарету. Всё пошло совсем не так, как ожидала Макс, но… нужно ли исправлять? У нее больше нет счастливых иллюзий, зато родителям они нужны, и Макс будет верна их иллюзиям до последнего. До последнего мгновения этого дня.***
По пути домой Макс то и дело запускает руку в карман с визиткой. Ярко-оранжевая, она будто жжет — возможностью, о которой Макс раньше не задумывалась. Машина Марка, квартира Марка, объятия Марка по утрам и ночам — всё такое привычное, иначе Макс не представляет. Однако чем дальше, тем понятнее: пока Марк есть в ее жизни, ее жизни у Макс не будет. Почему-то вспоминается ночь, когда они с Хлоей тайком проникли в бассейн Академии. Плескались, дурачились и прекрасно провели время, но не успели выйти, как Хлоя достала сигареты. Раньше Макс видела ее курящей только в тяжелые минуты и считала это лекарством от стресса, однако вид счастливо затягивающейся Хлои сломал все теории об колено. — Ты… не пробовала бросить? — поинтересовалась Макс — и тут же осознала глупость вопроса. Хлоя выдыхала дым с таким же удовольствием, с каким недавно плюхалась в бассейн, зачем бы ей бросать? — Пробовала, — с кривой улыбкой смахнула Хлоя пепел. — Раз десять, а потом надоело считать. И пытаться. Привычка, Макс, такая фигня, что пускает в тебе корни. Как сорняк — гоняй газонокосилку хоть каждый день, а он всё равно вымахает выше головы. Макс лишь пожала плечами — самой дурной ее привычкой было покусывание губы. Кто же знал, что вскоре Макс обнаружит в себе чувства, которые вымахают выше головы — куда там никотиновой зависимости до ее любви к Марку! Хлоя оказалась права. И мертва. «Из нас двоих я всегда была самой здравомыслящей, но теперь… — Макс оглядывается и представляет на этом месте Хлою. — Что мне делать?» «Передай Марку вот это», — Хлоя складывает пальцы пистолетом и изображает выстрел. «Только если последнюю пулю оставлю для себя», — вздыхает Макс. Марк пустил в ней корни во всех возможных смыслах, выдрать их можно лишь вместе с сердцем. Хлоя бы перед этим не остановилась, однако ее больше нет — благодаря Марку. И благодаря Макс. — Ты скоро вернешься в студию? Она встряхивает головой — за окном уже Портленд. Каким же быстрым стало время. — Я… — Да-да, тебе тяжело. — Марк ищет что-то между сидений, не отвлекаясь от дороги. — Мне тоже, Макс, но это бизнес. Либо ты работаешь, либо сидишь на мели. Мы и так просели, не хотелось бы совсем разориться. Нащупывает зажигалку — Макс никогда раньше не видела его курящим. До чего же, оказывается, Марк страдает. Она будет последней сволочью, если не подставит ему плечо в такой момент — и выпаливает: — Хоть завтра. Завтра она не готова, и вряд ли будет готова когда-нибудь. Слишком много в их новой Проявочной напоминает о старой, о временах, когда они были счастливы. Но, видимо, Марк прав: пора идти дальше, через кровь и слёзы. Дэвид и Джойс прошли этот путь, пройдут и они. Визитку Макс запихивает поглубже в сумку.***
Макс снова на окраине леса — там же, где похоронила дочь. Крест покосился, она наклоняется его поправить и видит, как земляная насыпь шевелится. Высовывается детская рука. Вскоре вылезает и сама девочка, таща за собой одноглазого плюшевого мишку. Смотрит на Макс каштановыми глазами Марка и спрашивает голосом Хлои: — Почему? Почему ты спасаешь меня и каждый раз снова позволяешь умереть? — Прости, — шепчет Макс. Девочка плачет: без надрыва, по-взрослому тихо. Макс прижимает дочь к себе и вытирает ее личико, черное от грязи. Наконец Макс убирает последние пятна земли — и шарахается. Вместо дочкиного лица — голова лани с дыркой во лбу. Во все стороны торчат синие волосы, голубые глаза таращатся в никуда. Неужели этому чудовищу дала жизнь Макс… точнее, так и не дала? — Ты убила меня. — Я не хотела! — Чтобы спасти его. — Девочка тыкает мишку, на том появляются каштановая бородка и разбитые очки. — Я хотела спасти вас обоих! Я вас обоих люблю, слышишь? — Да неужели? — ухмыляется нечеловеческое лицо. — Поэтому я должна была сдохнуть, чтобы не мешать тебе с ним жариться? — Это не так, честное слово! — Макс заглядывает в глаза дочери, по-прежнему мертвые. — Мы будем вместе, слышишь? Я отмотаю назад и найду способ тебя вернуть. — Нет, — отвечает та искаженным голосом Марка. — Ты всё испортила. И рассыпается стаей голубых бабочек. Макс пытается их удержать, но в руке остается лишь совиное перо. Она просыпается, через силу поднимая голову с клавиатуры, необработанные фото укоризненно смотрят с экрана. Сейчас придет Марк с укором уже не молчаливым. Марк. Последнее время она только и делает, что угождает ему, даже сейчас по уши заваливается работой в надежде забыться. Чушь. Невозможно забыть, как пожертвовала дочерью ради любви… и где теперь эта любовь? Чем дальше, тем чаще Макс кажется, что Марку она нужна лишь в качестве обслуги. — Готово? — заходит Марк, но кинув взгляд на монитор, меняется в лице. — Да сколько можно? Ты что тут вообще делала? Обида закипает в Макс… нет, не так. Закипала она последние недели, когда вместо учебы Макс работала бесплатной секретаршей, а теперь пар гнева вот-вот сорвет крышку. — Что я делала? Я делала всё. Я помогала тебе весь день, я не ела с утра, я только и делаю, что бегаю по твоей команде. И теперь, когда я ненадолго решила отдохнуть… — Отдых бывает у тех, кто закончил работу. А ты не закончила, вот сиди и заканчивай. Хлопает дверью, ключ поворачивается в замке. Макс дергает дверь — бесполезно. Если Марк захотел наказать, он не остановится лишь потому, что ей больно, страшно или всё вместе. Они здесь одни, никто не спасет Макс. «Визитка, — подсказывает Макс-Разумная. — Визитка того центра помощи у тебя в сумке». И Макс переворачивает ее содержимое: выцветшие чеки, засохшая конфета, блокнот с набросками, которые она делала на лекциях Марка — всё из прошлой жизни, как их счастье. Наконец находит визитку — помощь откуда не ждали. «Тебе не пофиг?» — снова слышит Макс свой голос, и снова Лола молча протягивает эту оранжевую картонку. Лоле было не пофиг. Так непривычно, когда тебя выкапывает враг. Но какая разница, если благодаря ему снова можно дышать? Макс сворачивает фоторедактор и переходит по ссылке на визитке. Взгляд сразу ловит слово «Беги». «Домашнее насилие никогда не начинается сразу, — читает Макс. — К тому моменту, когда тебя впервые ударят, ты обычно заслуживаешь повод для такого обращения — тебе его наиподробнейше объяснят». Нет, нет. Марк на такое не способен, он бережет ее. «Начиная с Проявочной, где он резал тебя проволокой ради удачного кадра, — напоминает Макс-Разумная. — Боль во имя красоты, боль ради воспитания, боль просто так — какая разница?» «Ты сейчас точно думаешь: уж я-то не заслужила, я хорошая, вкладываю в отношения всю себя, — снова статья. — Увы, это так не работает. Для некоторых людей невозможно быть достаточно хорошей. Что ни делай, им всегда будет мало». И правда, Марку всего мало. Макс иногда кажется, чем больше она старается, тем больше он требует. «Тебя не любят, — беспощадно продолжает статья. — Тебя едят, а ты еще переживаешь, достаточно ли вкусная». Макс закрывает глаза — бесполезно, правда их прожжет. Марк ее пожирает, с каждым днем отрывая всё большие куски — Макс не замечала этого, потому что ела его сама. Только она отравилась, а Марк — нет. В подтверждение догадки Макс тошнит. Тошнит от осознания, что дочь из сна права: Макс пожертвовала ею ради сексуального удовлетворения. Ради жадности: Проявочной оказалось мало, захотелось иметь Марка в вечной собственности. Да она хуже него — Марк хотя бы не свидетельствовал в пользу убийцы. Впрочем, Макс теперь тоже убийца. Она бессмысленно пялится в монитор; оранжевая кромка сайта пылает вместе с остатками мира Макс. С огнем она когда-то сравнивала их отношения, теперь понимает ошибку. Не огонь это, а лед на реке: на первый взгляд безопасен, но делаешь шаг и ощущаешь, как непрочна ледяная корка. Видишь трещину под ногами, надеешься, что успеешь пройти — не успеваешь, она разрастается всё быстрее и быстрее. И вот уже тонешь, хватаешься за обломки и тщетно пытаешься выбраться. О чём думает утопающий? Вряд ли о красоте льда, хотя именно так было в начале. Убийственно красивый лед, обманчиво безопасный. «Тебе может показаться, что это временные сложности — перетерпеть, и всё будет хорошо. Но хорошо не будет. Чем дальше, тем больше ты будешь отдавать и меньше получать взамен, в итоге останешься истощенной морально, физически и, возможно, финансово. И виноватой». Да уж, права статья. Макс отдала Марку всю себя, оставшись с полными руками вины. Можно сколько угодно говорить, что отношения были его инициативой, но выбор сделала Макс. Своими ногами пришла в этот ад. «Тебя никто не спасет, — беспощадно соглашается автор. — Поэтому не жди, пока нахлебаешься унижений. Беги». Ниже тот же номер, что на визитке. Один звонок отделяет Макс от свободы. Она тянется за телефоном — и слышит, как открывается дверь. Приперся, кривится Макс, закрывает браузер и прячет визитку. — Обиделась? — Марк подходит. Сейчас начнет просить прощения всеми мыслимыми и немыслимыми способами, закончится всё на том же столе или на диване — когда-то Макс это нравилось. Да и теперь уж очень заманчив шанс выжать из Марка остатки чувств, понять, что ему не плевать… так ведь? «Нет, — отрезает Разумная Макс. — Примирение не спасет ваши отношения, а лишь продлит агонию. Как будто ты до сих пор не поняла». — Нет, — как можно равнодушнее повторяет Макс и разворачивает фоторедактор. — Я занята. — Даже поговорить не хочешь? — Марк присаживается на стол. — Нет. — Макс показательно громко щелкает мышкой. — Хочу закончить побыстрее. — Как знаешь. Он уходит за кофе. Она чистит историю браузера. Сейчас Макс и правда займется этими треклятыми фото. А завтра будет свободна.***
Невозможно сбежать, Ни вины, ни стыда. Я пересекла черту. Неужели это конец?
Марк еще спит. Макс сегодня почти не сомкнула глаз, но мыслит как никогда четко. Она тихо выходит и набирает номер. Вроде всё продумала, а дрожит — последний раз так себя чувствовала, когда спрашивала Уоррена, из чего (чисто теоретически, исключительно в научных целях) можно сделать бомбу. — Центр помощи, слушаю вас, — звучит в трубке, а в голове Макс — взрыв. На этот раз она не отмотает время. — Мне нужно убежище, — одними губами произносит Макс, озираясь — на пожарной лестнице больше никого, и всё же. — Расскажу при встрече. — Приехать сможете или вас забрать? — Смогу. — Эхо неизбежности разносится по руинам взрыва. — Какой адрес? Получив координаты, она бежит паковать вещи. Ноутбук придется оставить (нельзя тащить в жизнь без Марка его подарки), кольцо и большую часть одежды — тоже. Только сейчас Макс понимает, как мало у нее своего. Всё, что нажила после урагана, появилось благодаря Марку. Или вопреки ему. Собравшись, Макс закидывает сумку на плечо, идет к двери — и слышит: — Куда ты? Макс со вздохом разворачивается, встречаясь взглядом с Марком. Говорят, глаза — зеркало души. Как часто Макс смотрела в глаза Марка, чтобы разглядеть, освоить его душу, и каждый раз видела полный тумана зеркальный лабиринт. А в отражении — искаженную себя и идеального Марка. Теперь же зеркала разбиты. В его глазах Макс видит себя, израненную осколками и тоже разбитую. Таков итог ее пути по лабиринту кривых зеркал. Макс знала об этом с самого начала, и всё же позволяла отражениям себя обманывать. Но сегодня она будет честной. — Я ухожу. Навсегда. — Уходишь, — повторяет Марк и смотрит так, что она не выдерживает и отводит глаза. — Даже не попрощаешься? — Прощай. Слышно, как Марк встает с кровати. Макс шагает к входной двери — инстинкт самосохранения еще не командует бежать, но уже прокладывает маршрут. — И только? — доносится вслед. — После всего, что мы пережили вместе, я заслужил только «прощай»? — Мы уже достаточно друг другу наговорили. И, как видишь, лучше не стало. Сейчас, прямо сейчас нужно уйти, знает Макс, однако терпеть не может оборванные разговоры. И останавливается. — Ты серьезно, Макс? — Когда Марк так держит руки за спиной, кажется, что он больше никогда не обнимет — ей до сих пор больно от этой мысли. — Мы созданы друг для друга, разве не поняла? Нас связывает гораздо большее, чем обычных людей: предназначение. Она поворачивается, чтобы смахнуть слезу — потому что согласна. Но хватит уже жить иллюзиями. — Ты так хватаешься за меня только потому, что я помогаю реализовать твое предназначение. А как насчет моего? — Марк пытается вставить слово, Макс жестом останавливает и продолжает: — Да, ты меня учил, привел на конкурс, но лишь затем, чтобы я стала тебе обязана. Обязана жить в твоей тени, заглядывать тебе в рот, обслуживать земные потребности гения — взамен ты, так и быть, протащишь меня по мостику славы. А когда надоем, столкнешь. Дюран в ее голове аплодирует, вторя Разумной Макс. Марк молчит, застыв в дверях спальни. — Неужели, — наконец выговаривает, — ты так просто?.. Это вовсе не просто, это как иголки в каждой клеточке тела. Но Макс скорее вонзит последнюю иголку себе в язык, чем обнажит настоящие чувства. — Да, так просто. Давай не будем усложнять. — Вижу, ты уже всё решила, — с грустным равнодушием заключает Марк, глядя на ее набитую сумку. — Но можно хотя бы обнять тебя на прощание? Нельзя, подсказывает правильный ответ Макс-Разумная. Макс настоящая до сих пор помнит, что именно с объятия началась их близость — не та, что случилась в Проявочной, а настоящая. Пусть объятием и закончится. Макс кивает и раскрывается навстречу Марку. Тот убирает одну руку из-за спины и притягивает Макс к себе. Она утыкается в его грудь, слышит его сердцебиение (есть у Марка сердце, есть), вдыхает его запах, его боль. Их боль — и обнимает в ответ гораздо сильнее, чем собиралась. «Я умру, если отпущу тебя, — едва сдерживает слёзы Макс. — Но если не отпущу, тоже умру. Любовь и смерть всегда преследуют меня, это так…» Больно — что-то колет в шею. Макс дергается, оно вонзается сильнее. — Прости, — звенит в ушах, и мир расплывается.Невозможно сбежать. Как бы тебе ни было страшно, Я буду обладать тобой До самого конца.