Writober и Внутри Лапенко

Танечку Восьмиглазову по всей школьной округе знали как странную девочку из «Б» класса с всегда идеальными косичками, с блузочкой с рукавами-фонариками и стройными ножками в туфельках на платформе. Она всегда чуть прикрывала глаза, будто дремала, вопросительно поднимала брови и везде была чужой. Зато писала она красиво. Танины конспекты были самыми подробными, решения — самыми правильными и чистыми, всё выверено, как по линеечке. Но говорила она откровенную чушь на непонятном наречии, поэтому к доске её вызывали только молчаливо решать примеры да разбирать предложения, всё подробно надписывая. Никто не требовал от неё объяснений, зная её «особенности», но одноклассники всё равно гадко хихикали и передразнивали за её спиной. Все, кроме Сапогова, соседа по парте, и Стрельниковой, сидящей позади. Нателла Стрельникова была что-то с чем-то. Вечно юбка набекрень, колготки порваны, растрёпанное импровизированное каре, осветлённое на концах невесть чем, и отбитые в драке костяшки. Бездельница и балаболка, вечная зачинщица драк на пару с Катамарановым, вместе с ним же хлестающая самогон из дедовской фляги. За её спиной звучали «стерва», «сволочь», «бесстыжая», географ однажды назвал её «будущей путаной», на что Стрельникова расхохоталась ему в лицо, демонстративно встала и вышла из класса, погромче хлопнув дверью. Они с Игорем такой бедлам устраивали, что у всех волосы стыли в жилах. То клумбу всю истопчут, то сигареты в туалете курят, то окно директора камнями разобьют, то завучу запустят крыс. Последней их выходкой стала выбитая головой Катамаранова дверь в класс и затем общими усилиями снесённая с петель дверь главного входа. После это серьёзно встал вопрос перевода либо в другую школу, либо сразу в колонию. Но до колонии не дошло, да и в других школах хватало оболтусов, поэтому их решили оставить на второй год, несмотря на сопротивление учителей. Было поставлено условие, самой по делам несовершеннолетних О. Г. Жилиной, что оба негодяя должны доучиться, исправить своё поведение и вообще, чтобы всё было тихо. Катамаранов каким-то чудом выкрутился и был переведён в следующий класс (ходили слухи, что он О. Г. на огороде помог и Серёжу к ГТО готовит, но всё это, конечно же, всего лишь слухи). А Нателла осталась в 9 «Б», на второй год. Из мрачных дум о годах потерянной юности её вывели золотистые кудри в самом центре класса. Ангел во плоти. Ната таких видела только на бабушкиных иконах, которые та прятала под матрасом. Но перед глазами были не они, а поля золотистой пшеницы, где колосьями играет ветерок, где небо голубое, с такими пушистыми облачками у горизонта, прямо с советских плакатов. Сердце Стрельниковой забилось чаще, она и не заметила, как села за девочкой, как от неё отсел какой-то очкастый ботаник и как учительница начала урок, а она всё смотрела и смотрела, как приворожённая. С небес на землю её спустил повернувшийся к ней сосед красавицы. «Ну здравствуйте, дрожайшая Нателла Наумовна», — улыбается во весь рот и говорит с забугорным акцентом, видно, нетронутый мажор. Натка таких не любила, но не презирала, пусть живут, коли не мешают. Только фыркнула, для приличия. «Стрельникова, Сапогов, сейчас будете отвечать!» — строго кричит им Марь Иванна. Сапогов сразу отворачивается, но улыбка с его уст не сходит. Нателла лениво открывает учебник и тетрадь, делает вид, что пишет, а сама смотрит на сидящее перед ней существо. Такое чистое, невинное, с блестящими глазами из-под опущенных ресниц, аккуратными пальчиками, нежными губками, красивым почерком… Ната влюбилась, окончательно и бесповоротно. Из транса её выводит только звонок. Стрельникова растерянно смотрит на доску, на то, как жестокая тряпка дежурного смывает драгоценные формулы и с ужасом понимает, что всё… Капут. С первого дня капут. Она и домашку ведь не записала, а математика эта чёртова и завтра будет! А если мать или, прости господи, отчим дневник затребуют? После сеанса с директором и детской комнаты милиции в человеческом обличии они ей прохода не дают, Ната так голос сорвёт в бесконечных скандалах, потому что иначе не может. А ещё желудок посадит, оставаясь без ужина неделями. Надо что-то делать… Девочка! Да, к ней, бегом, за красивым конспектом, за её волосами, за чудесными глазами! Заодно познакомиться, да, точно! Нателла догоняет одноклассницу в коридоре, когда та вместе с Сапоговым удобно устраивается на подоконнике. «Дорогуша, солнышко, дай списать, миленькая!» — лепечет запыхавшаяся Стрельникова, чуть ли не в ноги падая к девчонке, с которой знакома едва ли урок. Красавица что-то согласно буркнула и подала ей тетрадь. «Спасибо, спасительница моя, Та-Татьяна, Татьяночка Восьмиглазова, спасибо, родная!» — Ната давно отдышалась, но продолжала притворяться, боясь поднять голову и снова утонуть в Таниных глазах. В ответ она услышала, как Таня что-то ей промурлыкала, совсем неразборчиво. Нателла в непонятках подняла на неё взгляд и застыла. «Она просит вернуть тетрадь до конца уроков», — лениво отвечает Сапогов. Видимо, для него участь быть Таниным переводчиком — повседневная рутина. «Х-хорошо, отдам, обязательно. Ещё раз спасибо, сахарная!» — щебечет Ната и отходит на соседний подоконник, который ещё не успели занять такие же неудачники, как она сама. Кладёт тетрадь, достаёт свою, но краем глаза следит за одноклассниками, за Таней. Та тоже что-то пишет, но в другой тетради, кажется, по русскому. Неужели забыла о домашке? Она, идеал? Да, Натка, у всех свои недостатки. Хотя в ней это всё равно плюс, она от этого такая родная, такая своя сразу, не звезда на безмерном полотне космоса, а горящее окно в соседней многоэтажке, совсем близко. Нателла переводит взгляд с Тани на тетради и почти ахает. Что за почерк! Точно ангел писал, не иначе. Всё так красиво и подробно! А главное, понятно. Ната набитой на списывание рукой строчит конспект, успевает закончить только первую страницу, как звенит звонок. Плюёт, вкладывает тетрадь в тетрадь и с мыслью «потом допишу» собирается идти в класс. Но тут краем глаза замечает на подоконнике, где только что сидели Сапогов и Танечка, скомканный листок. На цыпочках, будто боясь спугнуть бумажку, Ната подходит, смотрит, замечает знакомые завитки, хватает комочек и в карман. Чего добру пропадать, особенно, если его оставила Таня. За остальные уроки Ната успела переписать конспект, сама поделала какие-то записи, и всё время краем глаза поглядывала на Танечку. Тетрадь передала ей через Сапогова, самой на это не хватило храбрости. И весь день собирала бумажки, которые Таня оставляла то тут, то там. Дежурные их выкинут и не посмотрят, а Нате всё интересно о Восьмиглазовой, даже такие нелепые мелочи. К концу дня вся её сумка и оба саморучно пришитых к юбке кармана были наполнены Таниными бумажками. Нате не терпелось найти укромный уголок и почитать эти загадочные тексты её воздыханной, но в раздевалке ей встретился Игорь и под строгим взглядом Серёжи они направились к ближайшим гаражам распивать Игорев самогон. Сам Катамаранов хлестал чистый скипидар, но другим его не наливал, только в крайних случаях. Шутил, что «живой воды» им много нельзя, а сам он к этому привычен, чуть ли не с молоком матери впитал. Натка крутила у виска, но как-то сама попробовала этот его скипидар, поморщилась и предпочла ему привычные самогон и водку. Хотя никто не отрицал, что самогон Игорь гнал тоже из скипидара. Компания их, — Стрельникова, Катамаранов и Жилин, — сидела в гараже Игорева деда, но Серёжа долго не маячил, побежал делать домашку в их с Игорем укромное место. Игорь сказал, что придёт к нему чуть позже, исключительно списать, на что Ната многозначительно хмыкнула. То-то Катамаранов всё время без домашки, но счастливый, как чёрт. Списывать он будет у Серёжи Жилина, конечно. «Ну чё, как вы в новом обществе, Нателл Наумовна?» — ухмыляется Игорь, пользуясь своим превосходство старшеклассника, хотя дверь в кабинет трудовика вышибала не Наткина голова. «Да неплохо, думала, похуже будет. А так есть там экземплярчики, голубчик, интересные, да. Есть кого под каблучок загнать», — с губ сорвался невольный смешок, за который Нателлу в младших классах дразнили козой. Не долго, правда: без зубов остаться никто не захотел, поэтому дразнить перестали. «А саму-то под башмачок-каблучок не загнали? Вона целая котомка записулек, — Катамаранов многозначно кивнул на сумку. — от кого хоть? Полковников-подоконников, как Кешка говорит?» «Да какие поклонники, солнце моё, с сосны рухнул? Так, чуть-чуть мусор, чуть-чуть интересненький». «Мусор, говорите-с? Так давай печку растопим, а то дрожишь, как червяк в уксусе, согреет хоть твой мусор». «НЕТ! — неожиданно громко для самой себя вскрикнула Ната. — Нет, не надо, моё и очень-очень важное, не трожь». «Так всё же от подполковников?» — смеётся Игорь, разливая пахнущую лесом «живую воду» по дедоским стопкам. Щёлкает себя по лбу, переливает из Наткиной в свою, а ей льёт холодненькую. «С подоконников!» «Как грубо, Нателла Наумовна. Я к вам как к собутыльнице, а вы мне грубите», — Игорь в наиграной обиде дует губы и отодвигает Наткину стопку к себе. «Да иди ты, Игорь Натальевич, к свои подполковникам!» — Ната ловко выхватываеь взятую в плен стопку у несопротивляющегося Игоря и выпивает залпом, поморщившись, сразу же закусывает Жилинскими огурчиками. «А вот это уже наша Натка. Давай, мать, за здоровье полковников!» «За здоровье подоконников!» — и оба ржут, как идиоты. На душе стало легче и веселее. *** Нателла на цыпочках прокралась в квартиру. Ещё с улицы заметила горящий на кухне свет, мельтешащие тени, а переступив порог даже прислушиваться не пришлось. Ор на весь дом, ругань, крики, удары по столу. Да тут даже если танк заедет и Третья мировая грянет они не услышат. Но Ната продолжила предусмотрительно идти на цыпочках, шмыгнула в комнату и закрыла за собой дверь. От шума это не избавило, но теперь она была в относительной безопасности. Не включая свет прокралась к кровати, откинула плед и вытряхнула все бумажки, которые так усердно собирала по всей школе. Достала из тайника фонарик, не раздеваясь, шмыгнула под одеяло и начала бережно разворачивать драгоценные листочки. Это было ожидаемо, но бумажки оказались вырванными страницами конспектов, всё с такими же стройными строчками текста, аккуратные, идеальные. Ната расправила одну из них и попыталась понять, почему Таня так небрежно вырвала её. Начала читать — обычный текст, всё под диктовку, дочитала до конца и только тогда нашла слово с ошибкой. Всего лишь одно, «а» вместо «о», дважды подчёркнуто, обведено. Видимо, Таню так разозлила эта ошибка, что она вырвала целую страницу, скомкала и выбросила. И ещё, и ещё, и ещё. Маленькие ошибки, но каждая стоила конспекту страницы. На паре листов были росчерки ручкой, некоторые аж до дыр. Местами кривым почерком выведено «дура», «глупо», «снова!» и т.п. Ната в напряжении смотрела страницу за страницей, и у ней ныло в поджилках от этих «ДУРА» на весь лист. Это же такая ложь. «Что же делается с тобой, Танечка?» — шёпотом спрашивала у мятых листов Ната, и слёзы катились из глаз, будто сама Стрельникова со злостью и обидой вырывала эти страницы, потому что недостаточно хорошо, недостаточно правильно. Не идеально. Отложила фонарик и листы Ната под утро, когда рассвет ещё только собирался заниматься. Ночное бдение над отбракованными рукописями отрезвило её, она аккуратно собрала бумажки, потёрла уже засохшие слёзы и вылезла из-под одеяла. Осмотрелась, прислушалась, взглянула на часы — полпятого утра. Вылезла из укрытия, собрала учебники, тетради, аккуратно сложила страницы в папку, всё собрала в пыльный школьный портфель брата, который свалил из этого дурдомa года полтора назад, и шмыгнула за дверь. До гаража Стрельникова добежала, как в бреду. Дедушкины часы показывали пять, значит, Катамаранов должен быть на ногах, уже нашлялся по лесам и трубам и даже должен успеть поспать. Постучала. Ответа нет. Постучала настойчивее. Тишина. Затарабанила в дверь что есть сил, и только тогда показалась заспаная мордашка в каске, невесть зачем напяленной или вовсе не снимавшейся с ночи. «Голубчик, пусти, домашка стынет», — взмолилась Ната, на что Игорь кивнул и приглашающе запустил её в свою нору. Освободил стол одним движением, приволок стул и даже чайник поставил, заботливый. «Успеешь за 3 часа?» — на зевке спросил Катамаранов, надевая поверх майки-алкашки и семейных трусов не менее угвазданную, как говорила бабушка, школьную форму. «Успею, миленький, к тому же хочу пораньше прибежать, есть делишки до звонка, да». «Не за старое взялась, надеюсь? Я такое не уважаю, ты же знаешь. И если кто подбил, я его.!» — Игорь провёл пальцем у горла, понятно изъясняя судьбу обидчика. «Знаю, Игорёк, знаю, не поэтому, убивать не придётся. Помочь нужно новоиспечённой однокласснице, услуга за услугу, как говорят», — в голове возник образ Танечки и Ната отвернулась, скрывая смущение. «Ну ты это, осторожно давай. Ключ вот, закроешь нору, а я пошёл», — Игорь накинул фуфайку, затянул галстук на запястье и направился к выходу. «Карасиков ловить, что ли, в такую рань?» — поинтересовалась Ната и тут же засмеялась в своей манере, прикрыв рот рукой. «Ага, за осетриной! Григоричу обещал грибов в качестве извинения за дверь, может, карпа ещё добуду, если у ондатр отожму». «Тогда удачи тебе, Игорь Натальевич, ни пуха ни пера!» — Натка отсалютовала ему запретным жестом, мыслено помянув отца и извинившись перед ним за эту шалость. «К чёрту, Нателла Наумовна, и вам не хворать», — Игорь шутливо откланялся в дверях, они посмеялись, и он вышел, оставляя за собой скипидарный шлейф. Нателла сделала всё быстро, отрывистым почерком, спеша скорее встретится с Таней, пока есть шанс поговорить лично, без лишних свидетелей. Выводя буквы, она невольно вспоминала, как пишет Татьяна, и сердце пропускало удары, а рука предательски дёргалась, превращая буквы в каракули. Нет, ей до неё как до луны, это точно. На часах не было семи, когда Нателла пулей вылетела из гаража, чуть не забыв его закрыть и надёжно спрятать ключ под кустом. Она летела к школе как подорваная, сердце стучало так громко, что становилось сложно дышать. Перевела дух в раздевалке, достала мятые страницы из папки и, краем глаза приметив на вешалке красное Танино пальто, скорее зашагала к кабинету. Татьяна стояла одна и казалось, что дремала. Ещё бы, в такую рань Ната бы и сама досыпала где-нибудь у Игоря под боком после попойки и пришла бы ко второму, но в этот раз у неё было дело. «Доброе утро, солнышко», — прощебетала Нателла, убирая стопку листов за спину. Таня что-то приветливо мурлыкнула в ответ и продолжила смотреть то ли в окно, то ли на что-то за ним. «Как ты, Танечка? Как спала? Рассказывай, дорогая, не стесняйся!» — Таня чуть больше приоткрыла глаза и посмотрела на Нату таким затравленным взглядом оленя, что у Стрельниковой всё сжалось в груди. Таня что-то буркнула себе под нос и отвернулась. Нателла не разобрала, что именно она сказала, но всё в ней намекало на то, что дела так себе. «Ох, золотая, мне жаль, прости, если задела. Я вот тут вот нашла странички, все помятые. Может, твои? Почерк похож, кажется». Танечка взглянула и отступила, как ошпаренная. На её ресницах блеснули слёзы. Она всё поняла, она догадалась, что Ната читала её отбраковыши, что она видела все ошибки, что она теперь знает, что Танины конспекты на самом деле не идеальные, что… «Таня, Татьяночка, что с тобой, сладкая? Прости меня, я не хотела тебя обидеть, простое любопытство, всего лишь, я-» — Ната не успела досказать, как Таня, прижимая ладошку к губам, метнулась к своему портфелю, достала чистый лист и быстро и размашисто начала писать. Нателла застыла и боялась даже дышать, наблюдая, как у Тани текут слёзы, как неверно скользит рука, вздрагивая и оставляя кляксы, и как слов всё больше, больше и больше. Наконец, Таня перестала писать и быстро вручила листок Нате и отвернулась, продолжая тихо всхлипывать. Нателла дрожащими руками взяла записку и начала глазами читать её: «Прости, что тебе приходится это читать, я совсем не могу ничего сказать и объяснить, потому что я глупая, ужасно глупая! Я не так хороша, как меня все видят, как они видят мои записи. Они на самом деле кривые и уродливые, мама всегда говорила, что я пишу как курица лапой, а я стараюсь! Стараюсь! Прошу тебя, избавься от этих страниц, они ужасны, ужасны! Прошу тебя, умоляю…» Дальше почерк совсем расплылся и превратился в непонятные каракули, залитые слезами. Жирная клякса в конце расползлась и стремилась сбежать за пределы листа, желая капнуть на белую блузку. Ната подняла на Таню обеспокоенный взгляд, а та всё плакала и растирала лицо до красноты. Нателла выронила из рук все страницы, не замечая, как они разлетаются по коридору, отняла Танины руки от лица и крепко обняла её, прижимая к себе одновременно и сильно, и бережно, будто боялась уронить или навредить хрупкой девочке. Танечка ахнула, заскулила и вжалась в Нату, не сдерживая себя и рыдая в полную силу. Когда заплаканная Таня отняла личико от Нателлиного плеча и подняла на неё свои широко раскрывшиеся глаза, она встретила тёплый взгляд и робкую, но нежную улыбку. «Как ты, моя милая?» — певуче прошептала Нателла, аккуратно убирая за Танино ушко выпавшую прядь. «Лучше», — прошептала одними губами Таня, стараясь как можно чётче выговорить каждый звук. «Милая моя, хорошая моя Танечка, ты такая умница, такая молодец и пишешь ты чудесно. Никакая ты не курица с лапами, свет мой, ты самая лучшая, самая-самая. Запомни это, золотко. И если будешь сомневаться и бояться допустить ошибку, то не бойся сказать мне, я рядом, вот совсем рядом, лапушка. Только знак подай, только взгляни — и я пойму, я буду здесь, чтобы ты не сомневалась в том, какая ты замечательная, солнышко моё», — у Наты на глазах блестели слёзы, но говорила она так тепло и с таким чувством, что Таня не могла отвести от неё глаз и улыбалась всё заметнее, всё ярче. Когда Ната закончила, Таня бросилась ей на шею и с чувством поцеловала в щёку, и ещё, и ещё, усыпая лицо Стрельниковой поцелуями. Нателла почувствовала, как вся краснеет, начиная от кончиков ушей и заканчивая коленками. А Танечка держит её лицо ладошками и так солнечно улыбается, так очаровательно хихикает, что сердце Наты вот-вот выпорхнет из груди. Нателла осторожно берёт Танины руки в свои, убирая их от лица, и беспрестанно улыбается заплаканной, но счастливой Танечке. Ещё минуту они неотрывно смотрят друг на друга, затем Нат поднимает с земли вырванную страницу и хорошенько комкает. Таня делает тоже самое, продолжая улыбаться своими нежными губками, над верхней из которых были еле заметные усики. До звонка они собрали все страницы, хорошенько их смяли и сложили в Натин рюкзак. Собрали выпавшие из рук вещи, как ни в чём не бывало встретили Марь Иванну, Сапогова и остальных одноклассников. А после уроков Ната отвела Танюшку за гаражи, где они сожгли все те ненавистные бумажки дотла. «Обещай мне, Танечка, что будешь ценить свой труд и прощать свои ошибки. Потому что все ошибаются и это нормально. И важно уметь себя прощать и любить», — Ната смотрела заботливо и немного строго, но Татьяна ничуть не смутилась, а лишь кивнула с тихим «угум», тепло улыбнулась и нежно поцеловала Нату в обветренные губы, поглаживая её краснеющие смущения мочки ушей. И Ната растворилась в поцелуе, понимая, что никогда не была так счастлива, как сегодня.