Blind Eyed

      На горизонте расцветал необычайно яркий рыже-красный закат, небо словно горело, предвещая грядущие похолодания, ночью температура крутилась около нуля, но до сих пор так ни разу и не опускалась ниже этой отметки. Постепенно в небе загорались первые звёзды, точно драгоценные камни на тёмно-синем бархате. Это было любимое время Ягера для вечернего выгула собаки.       Ощущалось в вечернем воздухе какое-то приятное чувство свободы. Пустые улицы в тёплом свете фонарей добавляли некую особую атмосферу, ощущение безопасности вперемешку с предвкушением чего-то тайного, захватывающего. Вроде Клаус и был серьёзным состоявшимся мужчиной, но по прежнему испытывал трепет прогуливаясь в это время суток по улочкам немецкого пригорода, убеждаясь, что он не очерствел за годы службы на благо страны.       Прохладный воздух приятно щекотал ноздри и покусывал слегка покрасневшие щёки. Клаус даже немного пожалел, что не накинул куртку поверх тёплой шерстяной водолазки. Сначала, играя в последних солнечных лучах с псом, он и не замечал холода, но сейчас, возвращаясь домой, чувствовал, как ледяные когти осеннего вечера начинали царапать распаренную небольшой нагрузкой кожу.       На душе было непривычно спокойно и хорошо. Конечно, Ягер не был поэтом, но в такие моменты думал, что вполне мог бы сложить пару сносных, а может и более — красивых строк. Уже пол года он был офицером запаса. Теперь, вместо активной службы в горячих точках — преподавал курсантам в академии, читал лекции. И то, занятость была сравнительно несерьёзной, особенно учитывая предыдущий ритм его жизни. Сейчас же он почти ничего не делал, ленился.       Лекции читал пять раз в неделю с двенадцати до половины второго. Порой, обычно раз в две недели, были семинары, которые длились с десяти утра до семи вечера, с двумя перерывами на приём пищи. Это были единственные уроки, где помимо теоретических знаний, он давал курсантам ещё и практические, искренне наслаждаясь этим.       Уже поворачивая к дому Дитер, его пёс, навострил уши и стал принюхиваться. Обычно он делал это только в одном случае — рядом был чужак. Это редкость в их краях, ведь пригород Мюнхена был не самым популярным местом для посещения туристами — тут простой район жилых домов и неплохой парк, лес, небольшое старинное кладбище — единственная достопримечательность, и то на любителя. Родственники соседей обычно не волновали пса, поэтому вряд ли незнакомый Дитеру запах принадлежал кому-то из них.       Нахмурив брови, Клаус смотрит вперёд, пытаясь высмотреть кого-то незнакомого. Чуйка не подводит пса — на их улице напротив дома бывшей соседки Ягера, почившей два года назад, стоял какой-то худощавый незнакомый парень. Стоял он сгорбившись и растерянно смотря перед собой немигающим взглядом.       И кто он такой? Тамара вела очень тихий образ жизни: была очень приветлива и любвеобильна. Но всё то время, что Ягер был её соседом, он не знал, что у той есть кто-то из семьи. Немец был уверен, что русская была одинокой вдовой, а её сын трагически погиб около двадцати лет назад. Был у неё конечно брат, о котором старушка отзывалась крайне нелестно. Это единственное, о чём Клаус смог вспомнить вот так вот с ходу.       Не то чтобы Клаус водил с русской особой дружбы, нет, просто они иногда общались по соседски, когда виделись — женщина была столь общительной и добросердечной, что не могла терпеть, когда рядом с ней был кто-то не в настроении, а Ягер отличался извечно холодным и незаинтересованным выражением лица. Немудрено, что одинокая старушка воспринимала его как внука, нуждающегося в любви и ласке.       Погодите… Внука? А разве она не говорила, что у неё на родине есть внук, с которым она очень давно не виделась? Имени он не вспомнит, да и в правдивости этого неожиданного воспоминания тоже не был уверен. Но даже если это внук Тамары, то что он забыл здесь после её смерти?       Никто из её семейства не приехал на похороны — ни души, кроме как младшего брата, который срыл так же скоро как и прибыл, когда узнал, что она не завещала ему свой небольшой домик в пригороде Мюнхена. Кажется даже простых прохожих было больше на похоронах, чем членов её семьи.       Сжав поводок собаки в руке покрепче, Ягер, с каждым шагом подходя ближе к чужаку, присматривался к нему, пытаясь получше разглядеть его лицо, скрытое капюшоном толстовки. Шаг, ещё один, и вдруг его озаряет мысль, что угловатая фигура юноши похожа на образ парнишки, что посещал могилу Тамары на второй день после похорон.       Ягер тогда с собакой гулял, проходил мимо. В тот раз он не придал этому человеку значения, ведь мало ли, у людей странные хобби бывают, некоторые ходят по кладбищам поглазеть на старинные витиеватые кресты и богатые надгробия. У Тамары тогда была самая свежая могила, может это и привлекло того зеваку. Во всяком случае, два года назад Клаус именно так и думал, а теперь сильно сомневался в своих способностях к дедукции.       Погружённый в мысли, незнакомец никак не реагирует на приближающиеся шаги мужчины, он продолжает смотреть в никуда и мелко трястись от холода. Что же он здесь забыл? Почему стоит как будто не знает куда идти дальше?       У Ягера начинает зреть в груди непонятное ему волнение. Он уже и забыл каково это — чувствовать нечто подобное перед незнакомым. Обычно ему было глубоко наплевать на мнение окружающих и он редко переживал перед знакомством с кем-то или чем-то новым. Пускай сердце и билось быстрее, чем обычно, он мог, благодаря многолетней военной выучке, откинуть переживания на самую дальнюю полку сознания. По таким пустякам, как неожиданный незнакомец на домашней улице, было глупо растрачивать свои нервы.       — Ты кто такой? — голос звучит достаточно грубо и холодно, так, как он обычно говорил на службе с младшими по званию. Мальчишка дёргается от неожиданности, тихо ахает. Клаус замечает насколько красные у него пальцы от холода. Скорее всего тот стоит здесь уже немало времени. Парень хватает воздух ртом, пытаясь выдавить из себя хоть какой-то звук, глаза у него на мокром месте и он явно не в порядке.       — Я… я… меня… я, — заикается мальчишка. Он весь трясётся, смотрит куда-то в сторону от Ягера, голос тихий, скрипучий — юноша пытался бороться с подступающей истерикой. Мужчина видел подобное несколько раз у неопытных бойцов, не готовых к тяжбам службы. Да что там, в горячих точках даже бывалые солдаты, командиры теряли дар речи и придавались панике.       Дитер, заинтересованный незнакомым ему человеком, вытягивает шею, тянется мордой к руке юноши и нюхает его подрагивающие пальцы, едва касаясь их мокрым носом. Мальчишка громко вдыхает вечерний воздух ртом и резко прижимает свои руки к груди, поворачивает лицо в сторону Ягера, но смотрит мимо него, словно и не видит мужчину в упор, а на молодом лице застыл ужас.       Клаус щурится, несколько секунд анализирует поведение парня и сделав свои выводы спрашивает, — Ты слепой? — мальчишка начинает активно кивать, всё так же прижимая руки к груди. Он опускает их лишь тогда, когда немец вновь начинает говорить, — Это был мой пёс, он хотел понюхать тебя, — Дитер переминается с лапы на лапу и заинтересованно разглядывает мальчишку, — Так кто ты такой? — голос по-прежнему звучит достаточно жёстко. Впрочем, Ягер не дружбу с ним водить собрался, а узнать — кто он и какого чёрта делает здесь.       — Я… — немного успокоившись, едва слышимым голосом произносит парень, — Меня зовут Николай Ивушкин, — он опускает голову, явно смущённый допросом со стороны немца.       — И что же ты здесь забыл, Николай Ивущкин? — возможно мужчине стоило говорить с ним помягче, а то мальчишка пугался его грубого тона. Это было видно по широко распахнутым глазам и нервно подрагивающим пальцам. Ему стало даже немного не по себе от такого беззащитного вида Николая.       Хм, Николай.       Парень-то был его тезкой.       — Это дом моей бабушки, она завещала мне его, и я тут временно, — словно оправдываясь тараторит русский, это даже вызывает лёгкую улыбку на лице мужчины. Присущая ему строгость и хмурость даёт небольшой сбой от дрожащего голоса мальчишки.       Ему даже захотелось как-то успокоить разнервничавшегося парня, сказать нечто ободряющее. Но тот говорит прежде, чем Клаус формулирует свою мысль в целостное предложение, — А вы мне не поможете? Я тут давно не был и плохо помню где что находится, поэтому… Вы бы не помогли мне, пожалуйста? — немецкий у русского был почти как у носителя языка: формулировки верные, предложения грамотные, разве что акцент выдавал в нем чужака.       — Доверяешь незнакомым? — мальчишка был явно не в здравом уме. Кто же будет вот так просто просить помощи у незнакомца? При том, что этот самый незнакомец до чёртиков напугал тебя? Ягеру было не понять. Да и вообще, неужели он здесь совсем один, без родителей или друзей? Ему хоть восемнадцать есть? В вечернем освещении выглядит совсем юным, некоторые курсанты казались и то постарше слепого русского.       — Выбора нет… — пожимает плечами юноша. Его голос все ещё дрожит от волнения, звучит обречённо, а по щекам расползается взволнованный румянец.       Внутри у Клауса что-то ёкает. Словами не объяснить, но он чувствует себя обязанным помочь, проследить, чтобы всё у мелкого было нормально, ну или хотя бы в пределах безопасности. Мысленно ругает себя за невесть откуда взявшееся желание оказать помощь, оправдывает это лишь тем, что бабушка Ивушкина относилась к самому Ягеру хорошо и не шугалась его хмурого вида, как это делало большинство соседей, напуганных даже не грубоватым поведением и грозным видом мужчины, а жуткими шрамами в половину его лица.       Она была добра к нему, а он будет добр, насколько конечно это возможно, к её внуку, всё по-честному и благородно. Разве нет? Это ведь достаточно адекватная мотивация его дальнейших действий?       Ягер хотел бы спросить насчёт возможного опекуна или ещё чего-то в этом духе, но мальчишка выглядит слишком печально, даже жалобно. Поэтому мужчина принимает решение спросить русского об этом позже, а пока более не смущать его расспросами.       Он берёт чемодан новоиспечённого соседа за ручку, идёт открывать калитку во двор. Пёс взволнованно оглядывается на юношу, но послушно следует за хозяином, который заносит багаж парня на небольшую веранду и оставляет у двери под охраной Дитера. Затем мужчина возвращается за самим русским.       — Идём, — зовёт он его с собой, вот только парень не делает ни одного шага, стоит растерянным, видать, не совсем понимая куда ему идти, а голоса Ягера не хватает чтобы сориентироваться, решиться сделать шаг вперёд. Клаус закатывает глаза, тяжело вздыхает.       Неужели этот юнец не взял эту проклятую палку для слепых? Один, без палки, в новом городе — глупый мальчишка! Он же так может попасть в крупные неприятности! Клаус злится, сам не знает почему его так вывела из себя ситуация с Николаем, но факт остается фактом. Немец гневался, возможно и не на самого бедолагу, но на его окружение точно. Кто в здравом уме отпустит слепого в другую страну? Правильно — никто!       С другой стороны, тут нечему удивляться в этом семействе. Если им было наплевать на пожилую родственницу и они даже не удосужились приехать на её погребение, то немудрено, что и слепого мальчишку они без зазрения совести отпустят на все четыре стороны, лишь бы не мешался под ногами. Ягер даже фыркает на собственные мысли и кажется закипает ещё сильнее.       А может у них есть на это причины? Фи, глупости.       Клаус делает глубокий вдох и пытается успокоить разбушевавшиеся в нём эмоции. Пёс тихо скулит и непонимающе глядит то на мужчину, то на русского: сидя на крыльце, собака отлично чувствовала состояние своего хозяина.       Сделав вывод, что это не его дело — искать причины положения Ивушкина, немец подходит к парню и берёт его ладонь в свою.       Руку прожигает сковывающим холодом. В первое мгновение Ягер хочет даже одернуть её от ледяных пальцев Николая, но, сжав плотно зубы, не позволяет ни малейшему звуку слететь с губ: мальчишка наверняка бы почувствовал бы себя ещё более неуютно и, возможно, отказался от его помощи. А зная себя, Ягер бы чувствовал непреодолимое чувство вины, если с русским что-то приключиться. Он стал бы себя винить, если бы мог помочь, но не помог. Поэтому терпит. Да и что там, он уже мысленно пообещал покойной Тамаре приглядеть за её внучком.       — Идём, — повторяет от свой призыв, ведёт парня за собой ко входу в дом, где покорно ожидал их Дитер, охраняющий чемодан Ивушкина, — Где ключи? — Клаус изо всех сил старается звучать более мягко и дружелюбно, но железные нотки всё равно проскальзывают. Трудно избавиться от выработанной годами манеры поведения и речи. Года, проведённые в военном деле, давали свои плоды.       Русский послушно следует за старшим мужчиной, удивлённо охая, когда ног касается густая высокая мокрая трава, которая, в силу осени, выглядела жухлой как и опавшая частично листва. Но это не мешало ей стоять высокой преградой, особенно для незрячего юноши, который, не иди впереди Ягер протаптывая тропинку, точно бы запутался в высокой дикой траве и упал бы.       — В рюкзаке, в переднем кармане, — отзывается парень на вопрос. Клаус предупреждает его о ступеньках и терпеливо ждёт, пока мальчишка поднимется и начнет искать в рюкзаке ключи, неуклюже конечно и крайне долго, но зато сам, Ягер уверен, такая самостоятельность для русского играет большую роль, от того и не вмешивается, не поторапливает.

· · • • • ✤ • • • · ·

      В доме пыльно, пахнет старой мебелью, немного канализацией и чем-то кислым. Кажется, что внутри комнат холоднее, чем на улице. Мальчишка топчется на пороге не зная куда ступить — он совершенно дезориентирован в жилище Тамары. Клаусу ничего не остается кроме как, все ещё держа тонкие пальцы русского в своей ладони, отвести его к дивану, содрать с мягкой мебели пыльную клеёнку, которой была накрыта почти вся мебель в доме, за исключением шкафа и серванта в небольшой столовой, и посадить парня.       Мальчишка выглядит совсем растерянным, чихает от поднявшегося плотного облака пыли, трёт сопливый нос и снова громко чихает, содрогаясь всем телом, подтягивая к себе колени. Ягер находит это забавным, даже улыбается, совсем немного и едва ли заметно. Он спешит открыть все окна в доме, иначе от затхлого запаха вперемешку с кисловатой вонью — задохнуться можно.       Пока Николай смиренно ждал Клауса, хотя немец и не просил его этого делать, мужчина осматривает дом, снимает кое-где чехлы с мебели и складывает их в углу прихожей. Он всё никак не мог понять, каким таким волшебным образом парень собрался справляться — здесь даже зрячий мог в темноте убиться или сильно покалечится, поэтому мужчина ищет в доме электрический щит, чтобы включить наконец свет — спотыкаться и задевать каждый угол ему не хотелось.       Через всего пятнадцать минут копошений, свежий воздух сменяет собой пыльный и Ягер наконец может вдохнуть полной грудью. Так уже и жить можно, мерзляво только. Интересно как там внук Тамары? Наверное сейчас уже совсем окоченел и скоро упадет на землю холодным трупом. Почему-то эта мысль веселит Ягера. Жестоко? Возможно, но видать у немца настолько извращенное чувство юмора, что такая, казалось бы, негативная мысль, заставляет его криво усмехнуться и оглянуться на парня всё также сидящего прижавшись в мягким подушкам дивана и обняв себя за острые колени.       Дитер лежит рядом с диваном совсем тихо, лишь наблюдает за тем как хозяин ходит по дому. Николая пёс не трогает, даже обнюхать больше не пытается, чувствует, как юноша побаивается незнакомых ощущений. Клаусу вдруг становится совсем жалко светловолосого, он выглядел откровенно несчастно, не самостоятельно, а ещё усталым и вероятнее всего ещё и голодным. Еды в доме, очевидно, не было, а в подтверждение мыслям мужчины желудок мальчишки китом воет, требуя пищи.       Ну почему не может в жизни Ягера всё быть спокойно, без лишних, совершенно ненужных беспокойств? Неужели он не мог просто пройти мимо незнакомого человека и жить своей скучной жизнью офицера запаса и преподавать в училище курсантам? Нет, ну конечно же не мог, воспитание не позволяло, да и видать подразмяк он с тех пор, как с активной службы ушёл. Не совсем по своей воле конечно, но тем не менее. К тому же, мальчишка нуждался в помощи — не справиться же один, совсем никак.       — Я схожу домой и принесу тебе поесть, и немного… — Клаус обрывает предложение на полуслове. Он хотел сказать, что принесет дров, ведь у Ивушкина было нечем топить дом. Вот только дров у Ягера было рассчитано исключительно на топку своего жилища. Мужчина хмурится, сейчас уже поздновато было заказывать для дома русского дрова.       — Что-то не так? — Николай вскакивает с дивана, спотыкается на ровном месте и падает обратно на подушки. Молчит пару секунд, в течение которых, удивленный таким поведением Ягер изучает его лицо: уголки губ у парня начинают подрагивать, кажется он вот-вот расплачется от обиды, но вместо этого он начинает тихо смеяться, а после срывается на громкий заразительный хохот, от которого на лице немца проскальзывает облегчённая улыбка.       Пёс, сев, смотрит на русского и громко беззлобно гавкает — хочет разделить общее веселье, вот только неожиданный резкий звук пугает мальчишку, он дёргается, а после застывает, глаза наполняются слезами, он начинает их спешно вытирать дрожащими руками.       — И-и-звините… и-извинит-те пожалуйста, я н-не-не знаю, п-по-почему так ре-а-гирую, я…  — Заикается. Воздух пронизан горечью, лёгкой паникой, обидой. Клаус не злится на него, да и с чего бы? С того, что он испугался и не справился с эмоциями? Ему не привыкать, и не такого пришлось повидать.       — Ты не должен извиняться — он звучит неожиданно мягко даже для самого себя, подходит ближе и садиться на корточки между ног русского.       Ягер не очень хорошо умел себя вести в таких ситуациях: обычно ему приходилось прикрикивать на солдат, когда они начинали паниковать или просто начинали жалеть себя, реветь и раскисать, а сейчас он не мог себе этого позволить. Хотя нет, мог, просто не хотел. Мальчишке и так было плохо.       Ну и что теперь делать? Всё происходящее казалось мужчине в некотором смысле полнейшим абсурдом. Он кладёт свои руки на колени русского, слабо сжимает их, смотря как юноша кривит рот, как дрожит его нижняя губа, когда он пытается успокоится, но вместо этого начинает только сильнее плакать и с губ срывается отчаянный скулёж, он пытается закрыться руками. Ему было словно стыдно за такого себя.       Сейчас Ягер сильно сомневался, что такое поведение обусловлено только слепотой парня — там было нечто большее, нечто, о чём даже сам юноша не подозревал или в чём отказывался себе признаться. Ну и как теперь оставить его здесь? Одного в холодном доме, без еды и компании. Он ведь загнётся прежде, чем исполнит план, из-за которого приехал в Германию. Он ведь сказал, что он здесь временно, а значит — преследовал какую-то цель.       Клаус сжимает губы в тонкую полоску, стараясь трезво оценить ситуацию, но в голову лезла только одна совершенно безумная мысль — забрать его к себе. Забрать к себе жить мальчишку, которого он встретил всего полчаса назад. Чёрт, он точно больной на голову. Это ведь полная глупость! Да и с чего он взял, что русский согласится?       Поэтому он начинает издалека, чтобы не спугнуть едва успокоившегося, через пару минут тихого плача, парня.       — У тебя нет дров, чтобы топить дом.       — Я не подумал об этом, я никогда не жил в доме, — Николай смущённо отводит взгляд невидящих глаз, обнимает себя за плечи — он сильно замёрз, его ноги под ладонями немца дрожат, собственно как и его голос, хриплый после сдавленного плача и, как все ещё подозревал Ягер, простуды.       — У тебя точно нет никого, кто мог бы тебе помочь? — Ивушкин мотает головой в отрицании, поднимает голову на Ягера, смотрит мимо, белки глаз красные, от чего цвет его глаз напоминает бушующие штормовое море.       Красиво.       Клаус дергает головой. Какое к чёрту «красиво»?       Парень хмурит брови не понимая, что происходит, пёс скулит, а мужчине кажется, что мозг взорвётся к чертям собачьим прежде, чем родит адекватную мысль. Оставлять мелкого на произвол судьбы Ягер, как ответственный взрослый, не собирался, поэтому гладит слегка ноги русского без какой либо задней мысли, желая лишь внушить доверие, вот только тот дергается и отталкивает руки мужчины от себя.       Испугался.       За насильника принял?       Чёрт возьми, а ведь вероятно так и есть: он ведь только что спрашивал про кого-нибудь, кто мог бы помочь мальчишке, будто хотел убедиться, что никто не поломает его планы на изнасилование. Его аж передёргивает от собственных мыслей, даже во рту становится неприятно — он злится на себя, одергивает от худых ног Николая руки.       Какой же ты мерзкий, Ягер.       — Прости, ты не так понял! — начинает оправдываться мужчина — Я ничего тебе не сделаю, — звучит конечно сомнительно, но впрочем, что ещё он мог сейчас сказать? Русский кивает, расслабляется. Вот так просто.       И откуда у него столько доверия к Ягеру? С чего бы? Или дело в быстро меняющемся настроении и русский попросту не отдаёт себе отчёт в своих решениях и действиях?       Парень слабо улыбается поджав губы, на щеках легкий румянец. Он смущён больше, чем напуган. Ну что сказать, лучше уж смутить, чем напугать, верно? Вот и Клаус так подумал.       — Почему Вы спрашиваете меня об этом? У меня нет другого выбора, кроме как жить тут. С отоплением как-нибудь разберусь, еду закажу на дом. Вам не стоит переживать, — он так вдохновлёно пытается убедить Ягера, что всё не так уж и плохо, трясётся весь от холода, шмыгает носом, кутается в тонкую ветровку. Глупый что-ли?       — Потому что хочу предложить тебе пожить у меня, — говорит он уверенно, уже более привычным командирским тоном. Пёс оживлённо машет хвостом, тыкается носом в холодную ладонь Ивушкина. На этот раз парень даже не убирает руку, не пугается — видать слова Ягера выбили почву у него из-под ног. Он то открывает, то закрывает рот не зная, что сказать.       — Я… я ведь не на недельку приехал, а на несколько месяцев точно. Вам неудобно будет! — более уверенно, чем ожидал мужчина, противится парень. Он хмурит густые брови, сжимает непослушные замёрзшие пальцы в кулак, теребит подол ветровки.       А немец не перестаёт удивляться резким сменам настроения у русского. Буквально две минуты назад плакал, размазывая слёзы по щекам, а теперь уверенно, беспокоясь лишь об удобстве мужчины чем за собственное, отговаривал немца брать его к себе. Удивительно и по правде говоря, даже немного пугающе.       — Ничего страшного, — хмыкает Ягер. Ему действительно кажется, что нет ничего плохого в сожителе в виде русского на пару месяцев, хотя здравый смысл и кричит о том, что придётся ему не сладко — играть в няньку, готовить нормальную еду для себя и мелкого, а не питаться полуфабрикатами, что чаще всего он и делал. Мальчишке нужно было нормальное питание, а то худой как вешалка. А у Клауса ещё работа и устоявшийся уклад жизни, а тут такие перемены!       — Со мной не удобно! — пытается настоять на своём Ивушкин.       — Зато смогу за тобой приглядеть, — тон не терпящий возражений. Ягер уже всё решил. Встаёт, берет в руку рюкзак парня, накидывает на плечо — младший поднимается за ним, не смея больше спорить. Клаусу льстит такая покорность: ему всегда нравилось держать ситуацию под контролем и добиваться своего, пускай и в таких неожиданных ситуациях, после которых грядут ничего себе какие перемены.       А мальчишка сначала неуверенно тянет к нему руку, не сразу натыкаясь на искомое, а после хватается за локоть, дышит немного сбивчиво, но с легкой улыбкой на губах. Абсолютно точно удивительный и ненормальный. Хотя кто из них более ненормальный сказать Ягеру трудно — тот, кто так легко позвал к себе жить знакомого менее часа русского или сам русский, так легко согласившийся жить у малознакомого немца.       — Тебе лет-то хоть сколько?       — Двадцать три.       Получается, не такой он и ребёнок — всего на пятнадцать лет младше самого немца. Всего? Это что ещё за математика, Ягер? На целых пятнадцать лет! Целых! Пятнадцать лет!