Blind Eyed

      Клаусу всегда нравилось возвращаться в свою холостяцкую берлогу, было в этом что-то волшебное и плевать, что дома его ждал разве что пёс. Мужчине нравилось жить независимо ни от кого, наслаждаться ежедневными ритуалами ведения быта, он даже кайфовал от того, что дом остывал за пару часов почти на десять градусов без горящих в камине поленьев.        Он любил, сняв только обувь, проходить в уютную гостиную, разводить огонь в очаге и чувствовать, как воздух греется и как уютно пляшут рыжие блики на тёмных стенах. В этом был особый уют, который Ягер бы ни за что не променял на жизнь в центре большого города, ведь там нет такого спокойствия и размеренности, которая обитала всего в паре километров за чертой города.       Войдя в свою обитель ему даже не верилось, что привычный уклад жизни придётся менять и подгонять под нового поселенца. Они шли до дома молча: Клаус нёс на плече рюкзак русского и катил его чемодан, а мальчишка, хоть и держался за его локоть, всё равно немного отставал. Он сильно устал и ноги отказывались слушаться бедолагу. Дитер шёл чуть впереди, сам нёс свой поводок в зубах, изредка лишь оглядываясь на хозяина и их нового сожителя, чтобы убедиться, что те не слишком сильно отстают.        Поставив багаж Николая в угол коридора и кинув сверху его рюкзак, Ягер поспешил отстегнуть поводок от ошейника собаки, чтобы нагулявшийся пёс мог пойти поесть. Дитеру всегда нравилось с гулянья налопаться сухого корма и завалиться в своей лежанке у камина, а после наблюдать за тем, как мужчина разводит огонь, готовит ужин или просто читает какую-нибудь книгу, в который раз подряд. Да уж, ему бы стоило заехать как-нибудь в книжную лавку и прикупить интересного чтива, что-то детективное или псевдо-научное, а может даже хорошую кулинарную книгу — ему всё-таки теперь готовить не только на себя, а знаний и умений хватало только на самые простые и незатейливые блюда, витаминная ценность которых была весьма несбалансированной.        Парень непослушными пальцами пытается расстегнуть куртку, но те отказывались повиноваться, даже не гнулись нормально, поэтому Клаус решает помочь ему. Сначала стягивает с него куртку, потом давно не греющую толстовку — мальчишка ёжится от холода и начинает выдыхать тёплый пар на свои заледеневшие пальцы. Надо было как можно скорее согреть пацана, не хватало ещё чтобы он схватил что-то посерьёзней простуды.        Самым сложным оказалось снять обувь. Пришлось расшнуровать кеды почти полностью, так как Ивушкин совсем не чувствовал своих стоп, вернее, не мог понять шевелит ли он пальцами или нет, ноги ощущались чужими, их лишь немного покалывало. Он берёт одной рукой юношу за лодыжку, а второй за пятку кроссовка, пытается снять.       — Нет, нет, стойте! — вдруг прорезавшимся голосом верещит русский, хватает его за плечи, несильно пытается оттолкнуть от себя.       — Что такое? — непонимающе переспрашивает мужчина. И действительно, что же такого случилось? Он всего лишь хочет стянуть с ноги парня обувь и наконец отвести того греться вглубь дома.       — Они сломаются, — совсем тихим шёпотом отвечает Николай.       — Сломаются? Это ещё как? — Клаус уверен, что ослышался. Как может сломаться нога просто от того, что она замёрзла? Ну что за бред сивой кобылы?        — Ну, как в Пиратах Карибского моря, — мальчишка сильно смущён. Он убирает руки с плеч мужчины и обнимает себя, кусает нижнюю губу, — Там у одного азиата так сильно замёрзли ноги на корабле, что он их не чувствовал и из-за неосторожности отломал себе большой палец…         Ягер ещё несколько секунд смотрит в никуда, переваривая слова юноши. Он всё больше становился уверен в том, что кто-то из них явно сходит с ума. Поднимает глаза на младшего, а тот давит в себе задорную улыбку.        Шутит.        Вот ведь гад! А немец уже себе болячек с головой напридумывал. Картина того, как щекастый китаец отламывает себе в прямом смысле заледеневший палец на ноге, так ярко стоит перед глазами, будто он видел это вживую. Мужчина смеётся, по доброму так, искренне, как уже давно не смеялся. Вот что за человек этот Николай Ивушкин? Всего за час знакомства он сумел заставить Ягера почувствовать и печаль и беспокойство, а теперь и на смех развёл. И откуда он такой взялся?       — Глупостей не говори, ничего у тебя не отвалится и не отколется, — фыркает он и, наконец разув весело разулыбавшегося русского, ведёт его в гостиную. Дитер уже лежал в своей лежанке, да лениво наблюдал за манипуляциями своего хозяина.        Устроив мальчишку на диване, Клаус носился вокруг него как наседка, носился и сам себе удивлялся: ну где это видано, чтобы серьёзный немецкий офицер так аккуратно и заботливо кого-то обхаживал, будто боялся навредить? А он действительно переживал за Ивушкина, поэтому укутал его в два шерстяных пледа и как можно скорее развел огонь в камине, чтобы юноша как можно быстрее согрелся.        Было что-то завораживающе в том, как отблески пламени отражались в стеклянных глазах парня — он выглядел немного растерянным, но при этом невидящий взгляд из-под густых бровей казался старшему до боли осознанным, задумчивым. Даже и не верится, что мальчишка опирался лишь на тактильные ощущения, запахи и слух. Он смотрел на то, как Николай кутался в своё шерстяное укрытие плотнее, натягивая его как можно выше, оставляя лишь кончик носа и верхнюю половину лица наружу, смотрел, как тот тянется к теплоте камина, наконец чувствуя, как в замёрзшее тело постепенно начинает возвращаться жизнь.       Утомлённого перелётом и перепадами температуры русского стало быстро клонить в сон — он клевал носом, но отчаянно пытался бороться с дремотой.        — Я заварю нам чай и дам тебе поесть, — было отчего-то так приятно наблюдать за затихшим, потихоньку засыпающим парнем, что Ягер ещё где-то с минуту самозабвенно любовался им с лёгкой улыбкой на губах.        Николай был очень симпатичным молодым человеком, и даже не смотря на его слепоту, Клаус был уверен — за юношей толпами бегали девчонки, а может даже и парни. У русского были красивые черты лица, аккуратные. Они сочетали в себе яркую юношескую красоту. Глаза у него лисьи, обрамлённые тёмными ресницами. Единственное, что действительно портило его, был нездоровый бледный вид: синяки под глазами, потрескавшиеся тонкие губы — они были белее его щёк и с засохшей кровяной корочкой, что выступила из лопнувших ранок на нижней губе.        Парень был чертовски худой, истощённый. Неужели его совсем не кормили нормальной пищей? Или попросту не могли заставить того поесть? Вероятнее второе, отчего-то Клаус даже не сомневался в этом.        Чай он заваривает в небольшом стеклянном заварнике и даёт тому настояться, пока сам убирает различные травки-муравки обратно в шкаф. Обычно он пил только кофе, а чай хранил исключительно для редких гостей — чёрный и зелёный. А на случай простуды он держал в шкафу самые разные засушенные травы, купленные либо на фермерском рынке, либо выращенные на заднем дворе.        Интерес к такому лечебному садоводству появился у Ягера почти сразу как он переехал в этот дом. От прошлых хозяев на заднем дворе остались на отлично подготовленные две небольшие грядки, в которые он засеял календулу и мяту, решив, что такому добру пропадать не стоит. Да и Дитеру нравилось исследовать запахи цветов и различных трав гуляя на заднем дворе.       За окном была непроглядная темнота, капля за каплей начинал накрапывать дождь, тарабаня в окно свой замысловатый ритм. Стоя в тишине кухни при приглушённом тёплом свете от встроенных в кухонный гарнитур лампочек, Ягеру было по особенному спокойно и хорошо. Из гостиной доносились хриплые простуженные посапывания юноши, потрёскивания поленьев в камине, приятный же аромат травяного чая расслаблял — всё ощущалось таким правильным.       Интересно, как им будет вместе жить? Просто? Или уже завтрашним утром они разругаются вдрызг? Поджав губы, Ягер подмечает, что ему и предложить-то нечего парнишке, кроме как творожного печенья, не так давно купленного. Клаус привык готовить лишь на себя, всегда рассчитывая порцию. Гостей он обычно не жалует, а оно вон как бывает. Немец достаёт печенье с верхней полки кухонного шкафчика, наливает заварившийся чай, выбирает для парня самую расписную тарелку, что у него имелась — копия дельфтского фарфора с забористым деревенским пейзажем. Странно наверное подбирать для слепого красивую посуду, ведь для него главным будет не дизайн, а функционал. Но Ягер ничего не может с собой поделать, вот хочется ему вот так заморачиваться и всё.       Из мыслей его выдергивает клацанье когтей Дитера по полу — пёс подходит к нему и заинтересованно смотрит на мужчину, очевидно желая внимания и ласки.        — Ну что, малыш, у нас новый сожитель? — Клаус, присев на корточки, чешет пса за ухом, тот одобрительно скулит, виляет купированным хвостом — явно радуется новому человеку, — Как думаешь, всё будет хорошо? — он смотрит на задремавшего Ивушкина через дверной проём, а Дитер, в подтверждение слов мужчины, тихо гавкает, — Вот и я так думаю, — задумчивая улыбка трогает губы немца.       В этот момент он действительно считал, что справится с новым укладом жизни, надо только нормально поговорить с бедолагой и разобраться, что происходит у того в жизни и как ему можно помочь. А ещё надо было понять самого себя и свои странные чувства по отношению к русскому мальчишке. Как так сложилось, что смотря на него, сердце хмурого и холодного немецкого офицера сжимается и по телу разливается приятное тепло? Он никогда раньше не замечал за собой особой влюбчивости, даже в подростковом возрасте он не чувствовал симпатии к какой-нибудь миленькой девочке. Да и Ивушкин был далеко не милой девчушкой, но он определённо был симпатичен мужчине.       Поставив «ужин», состоящий из печенья и чая на журнальный столик, Клаус ищет в доме согревающую мазь и градусник, чтобы проверить температуру Николая — тот дрожал даже во сне, будучи закутанным в два шерстяных пледа.       — Николай проснись, тебе надо поесть и переодеться, — он будит юношу, несильно тормоша того за левое плечо.        Будить русского совершенно не хотелось, но выбора особо-то и не было. Парень сонно трёт глаза, лижет пересохшие губы и что-то невнятно бубнит себе под нос, легко поддаётся махинациям Клауса и даёт старшему себя посадить, хоть и корчит недовольную моську, сведя брови к переносице и надув губы. Ребёнок.        — Ешь, — немец указывает парню на журнальный столик, предупреждая о горячем чае. Вопреки ожиданиям Клауса, мелкий умело, но с осторожностью нащупывает кружку с тарелкой. Похоже, тот вовсе не против такого недо-ужина.       — Какой у тебя код от замка на чемодане?       — Его нет, — просто отвечает Николай и довольно щурится от пара, исходящего от чая.       — В смысле его нет? — А как же безопасность? Неужто он совсем не переживал за сохранность вещей при перелёте в другую страну? Быть такого не может. Ну ведь не может же?        — А как бы я его открыл, если бы установил код? Я же слепой, — фыркает русский, а Ягеру даже кажется, что мальчишка одновременно со смущением испытал и укол обиды, ведь он жертвовал сохранностью своего багажа из-за своей слепоты, из-за того, что ему никто не помогал в этом путешествии, никто не приглядывал за ним в чужой стране. Ну разве что сам Ягер с недавних пор.        Решив не продолжать этот неудобный разговор, Клаус открывает чемодан Ивушкина — вещи там сильно смятые и в полном беспорядке. Сразу понятно, что мальчишка собирал его сам. Выбрав одежду, более-менее смахивающую на пижамную, он идёт обратно к пьющему чай парню, вид у него явно был более оживлённый, чуть согревшись он выглядел довольным и даже более здоровым.       — Раздевайся, — приказной тон сам срывается с губ мужчины прежде, чем он успевает обдумать это.       Мальчишка испуганно расширяет глаза, его дыхание сбивается, но он послушно выпутывается из кокона шерстяных пледов и начинает стаскивать с себя одежду дрожащими от волнения руками. В комнате повисает напряженная атмосфера, вид Николай обретает такой, будто добровольно на казнь собрался.       — Просто переоденешься и я тебя натру, хорошо? — уже мягче продолжает Клаус, в ответ получая кивок — короткий и почти незаметный в полутьме гостиной.       Клаус поражённо охает, когда парень являет ему себя раздевшимся до белья. В таком виде он выглядел еще более худым, тонким, Ягер сказал бы даже — хрупким. Все тело юноши было усыпано мелкими синяками, явно полученными от столкновений с мебелью и тому подобным. Лишь на плече красовались чёткие синяки от пальцев, отчётливо напоминающие пятёрню человеческой руки, маленькой, вероятно женской. Внутри зреет какой-то особый гнев, от одной только мысли, что он мог ошибаться, и каждый сине-зелёный след на тонкой коже мог оказаться результатом преднамеренного насилия. Нет, вряд ли.        Больше, чем россыпь синяков на теле юноши, его беспокоили небольшие шрамы, покрывающие почти весь торс младшего. Они были разной формы, ширины и глубины, хаотично разбросаны по телу — будто от столкновения со стеклом. Розоватые следы на бледной коже в росчерках от света языков пламени, так сильно напоминают в сочетании с тёмными синяками какое-то сумасшедшее произведение абстрактного искусства. Мужчине становится даже неуютно, смотря на покалеченное тело младшего. Что же с тобой приключилось, Николай?       Стоит парню повернуться полубоком к немцу, тот с трудом давит в себе поражённый выдох — спину мальчишки рассекали ещё сравнительно свежие шрамы от глубоких ранений, они тянулись от плеч к бёдрам перекрещивающимися полосами, узловатыми, выпуклыми фиолетово-красными. Таким следам не более трёх месяцев — уже не кровоточащие, затянувшиеся, но всё ещё болючие, яркие и чувствительные.       Он поджимает губы, боится как-либо прокомментировать увиденное. Такие шрамы были у большинства его бывших сослуживцев, которые прошли все круги ада, воюя в самых горячих точках. Но Ивушкин ни разу не похож на того, кто бывал в подобных местах. Может на него напали? Может случилось какая-то катастрофа в которой он так пострадал? Авария?       Не придумывай, Ягер. Будет время и мальчишка сам всё расскажет.       — Сунь подмышку, — просит он Ивушкина, протягивая тому в руки градусник, «пижаму» кладёт на колени парня. Открывает тюбик с согревающей мазью, которой натирает спину и грудь русского, старательно избегая сильных нажатий на бугристые шрамы — лишь бы не причинить тому нежелательной боли, осторожничает. Кожа у парня гладкая, мягкая, поэтому узлы шрамов ощущаются чужими, ненужными, противоестественными. Отчаянно хотелось подцепить ногтями и сорвать их с тела юноши, оставить его чистым, без следов увечий.       Стараясь не обращать внимания на такие мысли, он лишь усерднее, не отвлекаясь, мягкими движениями втирает мазь в кожу подопечного. Натерев русского, Клаус наконец-то даёт тому скрыть под тонкой кофтой с длинными рукавами свою наготу.        Далее Клаус натирает все ещё холодные ступни парня, массируя, чтобы разогнать кровь. Николай сидит до чёртиков смущённый, совершенно не зная куда себя деть — он нервно теребит ворот кофты, кусает и без того потрескавшиеся губы, но при этом, совсем не сопротивляется заботе старшего мужчины.       — Скипидарной мазью пахнет, — немного нерешительно начинает разговор юноша, — Мама меня мазью с таким же запахом натирала, когда я маленький приходил с горки зимой.       — Это и есть мазь со скипидаром, она неплохо помогает, — объясняет мужчина, отмечая, что раз ещё ребенком парень ходил один гулять, то явно потерял зрение уже позже, а может и вовсе недавно, потому и не носил с собой специальной палки-трости для слепых.       — Лучше всего помогают водочные носки, — гордо вздёрнув нос заявляет парень и мужчина не может сдержать в себе смешок. Ну какие ещё водочные носки? Очередная глупость, сродни отламывающимся пальцам на ногах!       — Глупости, какие ещё водочные носки?       — Ну как какие? Обычные!— фыркает юноша, — Носки окунаются с разогретую водку и надеваются на ногу. Вы ещё скажите, что вам никогда банки на спину не ставили!       — Банки как в китайской медицине? С лёгким кровопусканием? — ухмыляется он и хитро поглядывает на младшего. Клаус не был фанатом народной медицины, отдавая предпочтение более проверенным методам, хотя всё равно порой приходилось сталкиваться с подобным. В современном мире такое огромное количество продвинутых лекарств, мазей и прочего. Хотя, чего это он? Вон сам только что натирал парнишку скипидарной мазью, тем же пережитком послевоенного времени, в эффективность которого он до сих пор верил.       — Без крови! Фу! Что за извергом надо быть, чтобы пускать кровь и ставить банки, чтобы лучше высасывало?! — мелкого аж передёргивает — он явно представил картину в разы страшнее, чем она есть на самом деле.       — Да ставили, ставили мне банки, — смеётся Ягер чуть прищурив глаза, —Без кровопускания разумеется! — на всякий случай добавляет он, мало ли это взрослое дитё напридумывает себе ещё каких-то ужасов.       — А как вас кстати зовут? Вы пригласили меня жить к себе, накормили и согрели, но так и не сказали своего имени…  — и ведь это действительно так. Ягер совершенно забыл представиться. Узнал как зовут незваного гостя на его же улице, а свою личность утаил, да и сам русский, видать совсем потерявшись в своих мыслях, не спросил его об это раньше. Было даже как-то неловко, и по всей видимости не только ему.       — Николаус Ягер.       — Ох, так мы с вами тёзки, — восторженно шепчет парень, прежде чем отпить из своей кружки с всё ещё недопитым и немного остывшим чаем. Неловкий румянец юноши отлично скрывается тёплым светом от камина и паром, исходящим от напитка в кружке.       — С тобой, — поправляет его мужчина.       — Что простите? — плохо расслышав переспрашивает русский, удивлённо вскинув брови.       — С тобой, а не с вами. Не надо выкать, — им всё-таки вместе жить и Ягер не хотел бы, чтобы мальчишка воспринимал его чужим, а излишняя вежливость не располагала к дружественным беседам и более близкому доверию.        Более близкое доверие, хм, ишь как изъяснился.

· · • • • ✤ • • • · ·

      Спать он укладывает Ивушкина в гостевой комнате, через одну от своей спальни. Специально для русского меняет постельное бельё, даже те два несчастных шерстяных пледа приносит, на случай, если Николай замёрзнет ночью. Окно предусмотрительно закрывает, но не зашторивает, потому что незачем. Да и лунного света достаточно чтобы ориентироваться в комнате, вернее, достаточно, чтобы немец мог в случае чего подсмотреть за спящим парнем и проконтролировать его сон. Зачем? Клаус и сам не знает, почему такие мысли в его голову лезли. Мысленно клеймит себя старым извращенцем.       Дитер заинтересованно смотрит за тем, как Ягер наводит порядок, расталкивая всё, что может помешать младшему спокойно передвигаться, по углам. Гости в их доме были редкостью, а чтобы те оставались ещё и на ночь — такого вообще никогда не случалось. Поэтому для пса это было всё в новинку, интересно и захватывающе. Дитер, радуясь переменам, бегал за хозяином по дому, и когда мужчина нёс что-то в гостевую, например ещё одну подушку, пёс брал в зубы одну из своих мягких игрушек и тоже относил в комнату, клал на кровать, думая, что таким образом помогает.       — Нет, Дитер, это ему не надо,— Клаус улыбается своему четвероногому другу, суёт плюшевого хорька обратно в зубы собаке, но тот возмущённо мотает головой и рыкает, настаивает на своём — Ладно, хорошо, — сдаётся мужчина и разрешает псу положить игрушку снова на кровать.       Пока он готовил комнату, Ивушкин тихонько сидел и цедил сквозь зубы уже остывший лечебный чай, лицо его было направлено к камину. Тёплый свет от огня мягко гладил кожу и мальчишка выглядел по-домашнему в своей серо-синей полосатой кофте, которую Ягер достал ему из чемодана.        — Комната готова,— отличная формулировка, Ягер. Осталось только в конце добавить «мой господин» и вообще отлично будет, ну честное слово. И зачем произнёс это так официально, как будто дворецкий? То в курицу наседку играешь, печёшься о едва ли знакомом парне — ножки-спинку натираешь, кормишь его, совершенно не заботясь о том, что Николай, считай, чужой человек. А тут как спать укладывать, так гордый дворецкий проснулся? Смешно даже.       Взгляд падает на градусник, лежащий на кофейном столике. Температуры у младшего не было. Ну хоть на этом спасибо.       Ивушкин, услышав слова Клауса, послушно поднимается с дивана, осторожно ступает вперёд, но натыкается на преграду в виде стеклянного стола, озадаченно поворачивается и тянет руку в сторону, где по его мнению находился старший, ошибается всего на пару градусов, но это не мешает Ягеру взять того за руку и помочь добраться до комнаты без происшествий, не сшибая мебель. Дитер, решив не путаться под ногами, идёт к своей лежанке и лишь провожает их изучающим взглядом.        Когда русский уже лежит в кровати, а Клаус собирается покидать его комнату, мальчишка окликает последнего, привлекая к себе внимание.       — Николаус, — голос у парня тихий, с хрипотцой. В полумраке помещения его сгорбившийся тонкий силуэт может даже напугать, если не знать, что это всего лишь слепой мальчишка. Стоит Ягеру открыть дверь в комнату пошире, лицо парня освещает тёплый свет, льющийся из коридора. Вмиг, за мгновение до этого кажущийся устрашающим образ, становится более приятным и даже уютным, очаровательным. Ивушкин сидит на кровати, поджав ноги под себя и завернувшись в пуховое одеяло. Клаус даже шутку вспомнил про человека-бурито.       — Клаус. Зови меня Клаус, Николай.— с легкой улыбкой просит мужчина. Полным именем его называли только в официальной обстановке: на занятиях, на службе; и в детстве, когда мать ругала его за разбитую вазу или содранные в кровь коленки.       — Коля, — поправляет его русский, широко улыбается и даже хихикает в кулак, когда немец с забавным акцентом произносит сокращение его имени, будто пробует на вкус заморскую конфету, долго держит «л», отчего «ля» на конце звучит липко и через мягкий знак: «Ко-Ль-я»       — Спокойной ночи, Коля, — шепчет мужчина и прикрывает немного дверь в гостевую спальню с тихим скрипом несмазанных петель. Мелкому пора было нормально отдохнуть, да и сам Клаус нуждался в этом, ему завтра ещё ехать в училище — лекцию читать. Надо продумать как всё организовать так, чтобы за три с половиной часа без него, мальчишка не натворил глупостей.       — Стой, Клаус! — зовёт его парень, услышав звук закрывающейся двери, — Я ведь спросить хотел!       — Что ты хочешь знать?       — Какой породы твоя собака? — вопрос он конечно задал, вот только было ощущение, что это не единственное, о чём тот хотел спросить.       — Доберман, — ровным тоном отзывается мужчина, хмурит брови, ожидая что парень ещё что-то добавит, но тот молчит поджав губы, поэтому Клаус добавляет, — Дитером зовут, — может парень уже и обратил внимание на то, как Ягер зовёт своего пса и запомнил его имя, но немец хотел потянуть время, дать собраться русскому с мыслями, чтобы тот задал гложущий его вопрос или высказал просьбу.       — Хорошая порода и имя подходящее, — тихо говорит русский, он снова кусает свои губы опустив голову, пальцами сжимает пододеяльник, — Клаус…  — нерешительно шепчет парень.       — Да? — из-за тихих голосов их разговор обретает некую интимную обстановку обросшую таинством. Очень лично и сокровенно.       — Не закрывай пожалуйста дверь… — просьба, полная надежды.        Так вот оно что — парень просто боялся остаться один, отрезанным от других, быть в закрытой комнате в полной тишине разбавляемой лишь собственными депрессивными мыслями. Ягеру было до боли понятно это чувство — когда-то и он испытывал его.       — Хорошо, я оставлю её открытой, — к тому же, так ему удобнее будет проверять мальчишку с открытой дверью, чем каждый раз скрипеть ею, боясь разбудить мальца, — А теперь, спокойной ночи, Коля.       В гостиной его встречает Дитер — уши торчком и взгляд серьёзный. Он смотрит на Ягера склонив голову немного набок.       — Всё хорошо, малыш, — подойдя к собаке, он гладит его сильную шею, трёт спинку носа, — Ну что, гость уложен, пора и нам спать, — пёс лишь клацает зубами, соглашаясь с хозяином. Ягер даже не пытается подавить в себе улыбку — было отчего-то так спокойно и приятно на душе, так по-настоящему.