Blind Eyed

      Просыпаться в новом и практически незнакомом доме было странно, но отчего-то совсем не страшно. Коля совершенно не боялся своего нового знакомого, так щедро предложившего помощь. Ягер внушал уверенность, от него исходила такая сильная аура, которая казалась безопасной и абсолютно не давила на русского, скорее привлекала и манила к себе.       Не то чтобы Ивушкин верил во все эти эзотерические бредни про энергетические поля, родственные души и во всё такое, во что верили «особенно просветлённые» личности. Просто… с Ягером ему было комфортно, он чувствовал себя в безопасности. Абсурд или же нет, но это так.       Узнай об этом матушка, окрестила бы сына душевнобольным, ведь ни один человек в здравом уме не доверится так слепо незнакомцу. Хах, как забавно получается — слепой слепо доверился. Юноша фыркает, прикрывая лицо руками и скрывая свой смешок в сгибе локтя.       Честно говоря, несмотря на весьма недурно начавшееся утро в тёплой постели, разбавленное приятным ароматом кофе из-за полуоткрытой двери, ночь была не такой уж и спокойной. По началу, он спал вполне себе безмятежно, даже наблюдал красочные сны, которых не было у него почти с месяц, но едва время перевалило за второй час, мирные сновидения сменились кошмарами.       Обрывистые, непонятные и такие реалистичные — они тянули его на дно, на самую глубину, которая пугала больше всего. Коля чувствовал, что там на дне есть то, чего он не хочет видеть, знать. Оттого, пытался во сне отцепить когти кошмара от себя. Попытка за попыткой, но он никак не мог спастись. Страх во сне был такой сильный, он пробивал тело юноши судорогами. Даже не просыпаясь, он чувствовал, как слёзы стекали по его щекам от бессилия и ужаса.       Пробуждение от кошмара было резкое, его словно действительно из воды достали. Кислорода было отчаянно мало, горло сильно саднило, точно ножом резали. Он даже не сразу понял, что всё закончилось — младший брат смерти более не властен над его разумом. Сердце билось так быстро и с такой убийственной силой, будто пыталось проломить к чертям собачьим клетку рёбер и вырваться наружу.       Тело прошибает судорога воспоминаний о случившемся. Он кривится и сворачивается калачиком под пуховым одеялом, желая скрыться от внешнего мира. Одеяло так приятно хрустит под пальцами и этот звук немного успокаивает растревоженный, как Ивушкину казалось, постыдными памятованиями ум.       Хм, а этой ночью его утешали теплые ладони Клауса, примчавшегося в комнату к юноше, едва услышав его сдавленный скулёж через пелену сна, который впоследствии перерос в крик.       Самое обидное то, что Коля помнит ощущение кошмара, но не помнит ни одного ясного образа или сюжета, так напугавшего его, возможно это даже к лучшему. Раньше, уже после аварии, ему снились тревожные сны весьма часто. Чёрт, да почти каждую ночь! Но ни разу они не были такими — ни разу он не просыпался, захлёбываясь собственными слезами и с болью в горле от истошного жалостливого вопля.       Было так стыдно, что Ягер видел его теперь ещё и таким — совсем слабым и жалким, ущербным. Менее чем за сутки он умудрился показать немцу всего себя с плаксивой стороны. Проклятье! Во что он превратился? В квашню какую-то…       Но… Ягер… Воспоминания о его ласковых, хоть и грубых мозолистых ладонях, так явно, но постепенно ускользающе ощущались на плечах и талии. Там, где мужчина держал его, прижимая к своей обнажённой груди, пытаясь успокоить Николая и сдержать его дёрганья, чтобы мальчишка не навредил себе.       Было так приятно думать о том, что мужчине было не наплевать на мечущегося по кровати русского. Румянец расползается по щекам, они горят точно у красно-девицы с открытки из сувенирного магазина в переходе.       Хотя, чего это он тут так зарделся? Разумеется Ягер прибежал помогать — кто же станет терпеть надрывающиеся крики из, считай, соседней комнаты? Уж спать-то под вопли точно невозможно.       Капризно дёрнувшись от своих мыслей, Коля скинул одеяло и сел на кровати, предварительно ощупав с какой стороны край, чтобы не удариться головой о стену.       В доме было тепло, очень. В разы теплее чем в их с мамой квартирке в Москве. Интересно, как она там? Она хоть немного скучает? Наверняка. Скривив уголок рта в неком подобии улыбки, Коля потянулся искать телефон, который Ягер предусмотрительно занёс ему в комнату перед тем, как самому лечь спать. Ивушкин тогда проснулся на звук шагов.       Свалив с прикроватной тумбочки сначала свой телефон, а за ним и светильник, чертыхнувшись он сполз с кровати на пол и на четвереньках продолжил на ощупь искать уроненные вещи. Было так стыдно — он в чужом доме и уже всё роняет, шумит, спать не даёт. Господи, он так боялся, что Ягер уже пожалел о том, что приютил его словно бездомного котёнка, и попросту психанув, выставит за порог со всеми вещами.       В глазах собирается влага от злости на самого себя, нижняя губа совсем немного подрагивает. Ему снова хочется расплакаться из-за, казалось бы, пустяковой причины.       — Тебе помочь? — за спиной звучит бархатный голос старшего, совершенно беззлобно, даже буднично, будто не у него была ночь без нормального здорового сна, а у какого-то левого соседа.       — Д-да, пожалуйста… — голос предательски надламывается. Проклятье. Если бы мог, сам бы дал себе подзатыльник чтобы собраться, а то совсем как тряпка.       Тихие шаги мужчины почти неразличимы на фоне сбивчивого дыхания русского, который был готов сквозь землю провалится от собственной неуклюжести, когда, неудачно повернувшись на звук, стукнулся головой о колени Ягера. Больно не было, да и чувство неудобства и стеснения почти пропадает, когда немец тихо по-доброму смеётся, поднимает оставшийся целым ночник и телефон парня, а затем и самого Николая.       Поджав губы, Коля хочет извинится за неудобства доставленные ночью, хочет пообещать, что такого больше не повторится, но Клаус ободряюще сжимает его плечи, а затем сует в руки смартфон, и все несказанные слова застревают у юноши под языком.       — Идём завтракать, — зовёт мужчина и, мягко придерживая младшего за предплечье, ведёт на кухню, усаживает на стул, а сам возвращается к скворчащей на сковороде яичнице, — Сколько яиц ты съешь? Два или три? — он гремит столовыми приборами, звенит чашками, и как-то даже тепло на душе становится — для него стараются.       — Одно, — голос более хриплый, чем обычно. Вероятно, от криков или простуженного горла.       — Значит два, — хмыкает немец, — Дитер, кушать! — выкрикивает мужчина. Пёс, молниеносно среагировав, прибегает на кухню. Коля по клацанью когтей по полу это понял.       Сначала Ягер ставит тарелку перед ним, после ещё одну для себя. Только потом насыпает собаке в миску корм и разрешает той приступить к еде.       — Я заварил тебе травяной чай, — информирует Клаус и ставит ему под руку кружку с ароматной горячей жидкостью, — Это с шалфеем, сосновыми иголками и яблоком. Помогает от боли в горле, — от слов старшего он чувствует прилив какой-то приятной нежности. Даже головой трясёт, чтобы отогнать эти мысли от себя — негоже так реагировать на заботливые действия другого мужчины, к тому же, все ещё малознакомого. «Ага-ага, Ивушкин, у кого ты, кстати, дома живёшь?» — фыркает внутренний голос.       — Что-то не так? — уточняет немец под громкое чавканье, которое издает пёс. Коля отрицательно мотает головой, как бы говоря, что всё в порядке, улыбается, — Тогда ешь, — так и хочется, чтобы он добавил в конец предложения «мой сладкий» своим немного строгим тоном. «Фу, ну что началось-то, Ивушкин?» — упрекает сам себя парень.       Поняв, что он снова корчится под свои мысли. Юноша опускает голову и нащупав столовые приборы приступает к еде, стараясь скрыть смущение от немца. Почему в его больную голову лезли такие мерзкие и неправильные мысли? Он хоть и чувствовал себя уютно в присутствии почти незнакомого мужчины — ему было приятно получать со стороны старшего заботу, но хотеть услышать от того что-то такое противно-слащавое было не нормально. Ягер, кстати, никак не комментирует странноватое поведение русского, просто начинает есть, пожелав приятного аппетита.       — Почему Дитер не съел меня? — доев свою порцию, решает поинтересоваться Николай.       — Не любит человечину, — хмыкает мужчина и отпивает свой кофе. Ивушкин даже кружку с чаем на половине пути ко рту останавливает, переваривая услышанное. — Да шучу я,  — смеётся мужчина низким грудным смехом,— Приказа не было.       — Только поэтому? — то есть, если бы Ягер захотел, то Дитер бы с радостью бы загрыз его и разметал бы ошметки его тощего тела по округе? Ну просто прелесть.       — Ты не представляешь угрозы, — мужчина начинает убирать посуду в посудомоечную машину, — Он хорошо воспитан, так что он тебе не навредит, — в голосе Клауса слышится улыбка. Его явно веселил растерянный вид младшего, — К тому же, пока я на работе, он будет тебя охранять.       — Охранять меня? Может дом от меня? — фыркает и отпивает чай. Вкусный, прям как тот, что они с пацанами в походном котелке варили, когда в лес с ночёвкой ездили, года четыре назад. Он тогда с непривычки, преодолев большую дистанцию на велике по лесному ландшафту, так сильно зад седлом намял, что на второй день сесть не мог — вся промежность болела.       — Не думаю, что ты сможешь что-то натворить за эти три часа, пока меня нет, — ох, вот здесь Ягер сильно ошибался. Коля мог и за пять минут натворить столько, что век не разгребёшь последствий. В этом он был профессионалом, можно даже не сомневаться.       Несмотря на это, он кивает, соглашаясь со словами мужчины, твёрдо решив, что в течение трёх часов, пока Клауса не будет дома, он будет смирно сидеть в гостинной и слушать музыку. Может быть созвонится с друзьями, но не более. Главным было оставаться на одном месте и тогда точно ничего не случится. К тому же, три часа — это ведь недолго, так что справится.       После завтрака немец отводит его в гостиную, приносит плед и забивает ему свой номер телефона, чтобы Ивушкин мог позвонить, в случае если что-то случится или если тот захочет чего-то вкусного, ведь Ягер планировал после работы заехать за продуктами. В холодильнике, по его словам, был голяк.       — Эм, Клаус, спасибо, что помогаешь мне, — поджав под себя ноги и поудобнее устроившись на мягком диване благодарит немца Николай, и тепло улыбается, немного вертит головой — по звукам было не совсем понятно, где находился старший, — Я уже завтра поеду на первое обследование и тогда точно скажу, как долго я буду мучить тебя своим присутствием…       — Ты мне не мешаешь, — перебивает его немец, когда Коля хочет ещё что-то добавить, заставляя тем самым юношу надуть губы и отвернуться от смущения. Еще чего! Не мешается он! — Где у тебя будет обследование?       — В глазной клинике в Мюнхене, она недалеко от вокзала, — тон выходит такой, будто он обиделся на ни в чём невиновного мужчину. Это замечает даже пёс, который фыркает на Ивушкина, а после тыкается мордой в его раскрытые ладони.       — Во сколько у тебя приём?       — В половину одиннадцатого утра, — он нахмурившись гладит собаку по носу. Ощущение гладкой короткой шерсти под пальцами возвращает на его лицо задумчивую улыбку. На самом деле такой интерес Ягера к нему очень льстил. Будь он котом, то даже поластился бы к мужчине.       Так, стоп. Что? Поластился бы? Кажется кому-то пора записаться к мозгоправу.       — Я тебя отвезу,— мужчина застёгивает пальто и обувается. А Коля кажется опять забыл как дышать — он был то ли возмущён, то ли смущён, то ли и вовсе всё сразу, — Так, я поехал. Дома буду после двух часов дня, если что звони, хорошо? — парень так завис, что совершенно не среагировал на слова немца, — Коля, ты меня слушаешь?       — Д-да, просто задумался, — трёт затылок и неловко улыбается.       — Отлично. Дитер, охранять! — приказным тоном произносит мужчина и, когда пёс одобрительно гавкает, уходит, негромко хлопая дверью.       Оставшись наедине с собакой и своими мыслями, Коля сползает с дивана на пол и измученно стонет от собственной неловкости и странного поведения — реакций на старшего мужчину, который относился к нему как-то слишком по-доброму, как к своему человеку, другу, брату или даже… А впрочем не важно. Просто хорошо относился и этого достаточно. Не стоит придумывать лишнего подтекста, а то точно крыша поедет.       Да и к тому же, с каких это пор его сердце так колотиться начинает, едва он слышит голос Клауса? Да, у него приятный тембр и говорит он строго, но одновременно с тем ласково, но ведь это не повод млеть при мысли о старшем, малознакомом мужчине! Приём, Коля, вернись с радуги на землю! Хватит растекаться бесформенной лужицей по полу! Соберись!       Ему ведь никогда не нравились представители собственного пола. Однажды, конечно, поцеловался с одним другом, но это было давно… И только ради спортивного интереса, не более!       А вдруг Ягер страшный противный лысеющий мужичок? Пускай и с хорошим и даже весьма сексуальным голосом, но тем не менее, гадкой наружности?       Растянувшись на животе, Коля хрюкает от смеха. Чего-чего, а Ягера он не мог представить себе иначе, чем как высокого, статного немца с аристократичными чертами лица и обязательно подтянутым, сильным телом. Таких людей ещё называют породистыми. В его голове Клаус был определённо таким — наглядным представителем девчачьих подростковых влажных снов, западающих на мужчин постарше, как правило, музыкантов или актеров.       Эти мысли вызывают в нём очередной сдавленный смешок и резкое осознание того, что он сейчас не загоняется, не жалеет себя и не хнычет в подушку от собственной беспомощности. Он смеялся, а вчера даже шутил. Прям как раньше, ещё до аварии.       Сердце дикой птицей колотится внутри, дыхание немного сбивается и так хочется закричать. Нет, не от досады, а от радости! Всего за ничего он рядом с Ягером почувствовал себя человеком — собой. Даже с друзьями такого не было. Они, как и мама, жалели его не только в действиях — делая всё за него, но и на словах. Клаус же, не напоминал ему о том, какой Коля бедный. Может думал так, но не говорил. Он давал ту свободу в маленьких делах, которой его лишили. Дал самому найти ключи, переодеться, поесть. Кажется совсем незначительным, но таким нужным — почувствовать себя собой.

· · • • • ✤ • • • · ·

      Первые два часа без Ягера проходят спокойно, пёс громко сопит со своей лежанки, а сам русский, растянувшись на мягком ковре и завернувшись в плед, болтает по телефону с товарищами. Тех очень обеспокоил тот факт, что их друг поселился в доме незнакомого немца, который подозрительно бережно обхаживает Николая. По мнению Демьяна, Клаус был маньяком, который втеревшись Ивушкину в доверие, устроит с ним ритуальные танцы и под конец зарежет мальчишку во славу какого-нибудь древнего германского божества.       Сначала Коля даже напрягся от слов Волчка, но потом фыркнул, что люди по всему свету разъезжают и останавливаются у незнакомых им персон и ничего страшного не случается, так что и с ним не случится. К тому же, Ягер, кажется, правда беспокоится о нём. Парни только хмыкают, просят быть осторожнее и держать их в курсе происходящего.       Под конец разговора, Степан говорит, что скинет младшему голосовое сообщение, которое Василёнку прислала Колина мама. Уверяет, что парню будет приятно послушать.       Сначала Ивушкин даже думал позвонить ей, поговорить, сказать о том, что с ним приключилось. В общем, повторить рассказ поведанный друзьям. Но вместо этого просто записывает голосовое сообщение и откидывает телефон подальше от себя. Дитер недовольно мычит на резкий звук и тяжело выдохнув наблюдает за тем, как русский выпутывается из пледа и поднимается на ноги.       Хотелось пить.       Он смутно помнил в какой стороне от дивана находилась кухня, поэтому сначала на полусогнутых ногах находит его, а уже потом, развернувшись от диванного подлокотника на шестьдесят градусов, вытянув руки перед собой, осторожно топает на кухню.       Дойти до нужного помещения оказалось проще, чем он ожидал, ведь он добрался ни разу не споткнувшись или ударившись, да и по пути ничего не поломал. На радостях он даже не сдерживает гордой улыбки, вслух хвалит себя. С потерей зрения для него стало целым достижением — дойти куда-то без происшествий.       Пёс Ягера крался за ним до самой кухни, контролируя каждый шаг, а после завалился в дверном проеме и заинтересованно смотрел, как Коля осторожно открывал шкафчики и, затаив дыхание, искал стаканы.       — Только не сломай ничего, — шепчет юноша себе под нос, напряжённо выдыхает и тянет руку в очередной подвесной шкаф. Коснувшись гладкого бока нужной посуды, он шипит победоносное, — Есть!       Стараясь проявить всю свою осторожность и ловкость, он тянет стакан на себя, но будучи по жизни тем ещё недотёпой, а теперь ещё и слепым недотёпой, Коля роняет бедный сосуд на землю и тот с громким звоном разбивается. Ну просто замечательно, попил воды называется.       Дитер вскакивает, едва завидев падающий стакан, и прячется за стеной, лает, чем ещё больше пугает русского.       — Да знаю я, знаю, что надо было быть аккуратнее или потерпеть пока Клаус придёт! — он хмуро ругает скорее себя, чем собаку. Пёс скулит и клацает когтями по плиточному полу кухни, — Стой на месте! — стараясь сымитировать строгий приказной тон Ягера скрипит севшим голосом парень, — Поранишь лапы!       Пёс снова лает — спорит с Ивушкиным, а он лишь повторяет под нос просьбу — не подходить ближе. Дитер, собственно, и не подходит, мнётся на пороге кухни и смотрит, как придерживаясь за стол, Николай опускается на колени, чудом не встав ими на более крупные осколки. И вот надо было ему лезть за посудой? Мог ведь в ладошки воды набрать и попить, прямо как из родника, когда никакой тары с собой нет, а пить хочется. Но нет же!       Взвыв от досады, Коля стал искать осколки стакана по полу. Было так обидно, что он такой беспомощный, что не может справиться даже с самой простой задачей, с которой раньше не было никаких проблем. Он ругает себя, когда ранит пальцы об острый край одного из осколков, злится и хнычет как ребёнок, снова наступая в свою депрессивную лужу.       Внутри всё переворачивалось от мысли, что он теперь такой навсегда, ведь нет стопроцентной гарантии, что операция пройдёт хорошо и он снова станет зрячим. Он скулит не хуже обеспокоенного Дитера, который скребёт пол от волнения, а после лает, громко так, что аж уши закладывает.       В голове снова и снова звучит звук ломающегося стекла. Этот звук такой ясный, такой знакомый, он триггерит внутри него воспоминания об аварии: о том сильном ударе, который Коля почувствовал, когда машина столкнулась с чем-то. Оглушающий скрип, звон стекла и много-много звёзд, которые он увидел как в замедленной съёмке, когда вылетел через лобовое стекло. Он словно снова оказался в той машине, пропитанной запахом сигарет, алкоголя и ароматизированной ёлочки.       Горячие слёзы льются по щекам, но он вытирает их рукавом кофты и гневно рыча продолжает водить ладонями по полу, искать осколки стакана. Дышит с переменным успехом, пытается не словить очередную паническую атаку.       — Какой же ты неудачник, Ивушкин! — обзывает сам себя, шмыгает носом и совсем не обращает внимания на порезы от самых маленьких кусочков стекла.       Сколько времени проходит, пока он вот так вот, сидя на коленях бесконтрольно плачет и обвиняет себя во всех возможных грехах, он не знает. В ушах стоит гул, голову сдавливает невидимыми тисками, даже тошнота подступает к горлу. Он совсем перестал замечать, что творилось вокруг него, даже не обратил внимания, когда слёзы на глазах высохли и он замолчал. Мысленно ему всё казалось, что он бьётся в истерике, но снаружи он был пугающе истощенно-спокоен, опустошен.       — Коля? — голос Ягера слышится как будто издалека, как и беспокойный лай собаки, — Николай? — зовёт его немец после того, как командует псу идти на своё место, — Вот ведь дерьмо! — на выдохе произносит мужчина, — Коля, чёрт, ты как?       Голос у Клауса встревоженный, он бережно берёт трясущиеся руки Николая в свои и поворачивает ладонями кверху, оценивает степень повреждений. Коле хочется вырвать руки, спрятать свой позор, но мужчина крепко держит его за запястья.       — Надо промыть, — говорит тихо, не обвиняет в неосторожности, не упрекает в нанесённом ущербе, просто с поразительным спокойствием и лёгкостью сажает юношу на дубовый стол, чтобы тот не наступил случайно на самые мелкие осколки, так и не собранные в кучку к остальным, более крупным.       Убрав «останки» стакана, павшего смертью храбрых, Ягер уходит за аптечкой. Коля сидит сгорбившись, чувства медленно начинают возвращаться к нему после накатившей истерики. Стыдно, неудобно — кажется это те слова, которые прописались в его голове надолго. Клаус, вернувшись на кухню гремит посудой, набирает воду для чего-то. Может снова чай заварит? Какой-нибудь успокаивающий, с ромашкой.       — Будет немного щипать, — предупреждает он и спустив младшего со стола, окунает его руки в миску с каким-то раствором. Пахнет странно, Коля даже не может сказать чем.       Шипит, потому что руки не просто щиплет, а каждую ранку будто иголкой протыкают. Ягер, с аккуратностью опытного врача, обрабатывает порезы на ладонях и пальцах, забинтовывает самые глубокие ранки на внутренней стороне ладоней. Мужчина делает все молча и так нежно, что лёгкий румянец в тысячный раз расползается на бледных скулах парня. Ну почему Ягер такой? Такой терпеливый и уютный. Почему, стоит лишь мужчине появиться в комнате, как Колю покидает чувство давящей неловкости? Оно ведь должно быть у плохо знакомых людей в такие моменты?       — Ну, считай здоров, — улыбается Клаус и откладывает аптечку в сторону.       — Ага, до свадьбы заживёт, — кивает он. Глупая улыбка трогает его губы, когда немец смеётся на его слова.       — Тебе не помешало бы проветриться. Заодно и Дитера выгуляем, — Ягер снова чем-то шуршит, — Я не знал, какой шоколад ты любишь, потому взял несколько разных. Ну, для поднятия настроения, — ого, неужели немец смущён? Быть того не может! Это же… просто… вау!       — А молочный с орешками есть? — Коля вслушивается в то, как старший разгружает продуктовые сумки и расставляет купленное в холодильник, — А ещё, у меня нет тёплой куртки с собой. Думал что ветровки хватит… — он смущённо трёт своё запястье, где не так давно его держал старший.       Он по своей глупости решил, что тёплая куртка не пригодится, ведь раньше, прошлой и позапрошлой, зимой он ходил в ветровке поверх свитера или худи, и чувствовал себя вполне комфортно. Вот только тогда погода выдалась удивительно тёплой для русской зимушки, да и передвигался он от дома до мастерской, находившейся через пару домов.       А сейчас, прослушав прогноз погоды, вежливо продиктованный приятным женским голоском голосового помощника, он узнал, что со следующей недели температура на улице начнёт падать, стремительно так.       — Я дам тебе свою, — мужчина суёт ему в руки плитку шоколада, — Молочный с миндалем, — Коля радуется, ведь такая сладость была его любимой. Особенно вкусно бывало, когда съедал кусочек после курения, вот только теперь он не курит. Правда хочется иногда.       — Какая моя доля за продукты? — ну не сидеть же на шее.       — Никакая, — просто отвечает мужчина, наверняка пожимая плечами.       — Нет, так не пойдёт! Я не хочу быть нахлебником! Я и за проживание заплачу! — ну правда, он же не нищенка какая-то! Хотя, именно несчастной нищенкой он почти и был. А после полной оплаты за лечение точно будет.       Прежде, чем мужчина успевает ответить, раздаётся трель дверного звонка и немец спешит узнать, кого там принесла нелёгкая. А Коля… А что Коля? Коля, осторожно передвигаясь, топает за старшим. Интересно ведь подслушать немного. Нельзя конечно, да и некрасиво это. Но любопытство берёт своё.       — … нашли двух человек за эту неделю, обоих у черты города, — говорит мужской голос, — И юноша и девушка убиты одинаково: сначала изнасилованы, потом вспороты и задушены собственными кишками. Представляешь? Жуть! Даже меня чуть не стошнило на вызове… — брезгливо произносит незнакомец. Полицейский?       — А сейчас стошнит меня, — фыркает Ягер, — Здесь-то ты что делаешь, м? Тилике?       — Одна из убитых жила здесь неподалеку, на соседней с тобой улицей. Йоханной звали. Помнишь такую? — мужчина молчит пару секунд прежде, чем продолжить, — Блондинка, спортсменка. Нет?       —Да, видел её несколько раз, когда с Дитером гулял. Думаешь, эти убийства дело рук очередного серийника?       Ну вот и приехали. Сердце, сначала больно сжавшись, срывается на сбивчиво быстрый темп, богатая фантазия рисует гадостливые картинки этих криминальных сцен — хочется сблевать прямо себе в ноги, но приходится сглотнуть. Коля старается дышать медленно и вновь внимательно вслушивается в разговор немцев.       — Без понятия. Даже если так, хотелось бы верить, что эти двое станут его последними жертвами,— задумчиво хмыкает мужчина,  — О, а это кто? — заинтересованно спрашивает Тилике, — Твой? — немного по заговорщически интересуется тот. О нет, его заметили. Вот ведь! Шпион из слепого никудышный, даже подслушать не может, да и прятаться уже смысла нет, приходится полностью показаться.       — Нет, это Николай, временно живет со мной, — объясняет Ягер, — Я за ним приглядываю по старой памяти. Его бабушка жила тут.       — Тамара? Та бабулька божий одуванчик, которая единственная тебя не шугалась? — Клаус одобрительно хмыкает, — Он как-то странно смотрит…  — шепчет Тилике, хотя Коля его всё равно прекрасно слышит. Ага, конечно, смотрит он странно, — «В никуда», — ворчит внутренний голос.       — Он слепой. А ты, Хайн, мог бы проявить чувство такта — он не глухой и прекрасно тебя слышит, — приглушённо смеётся немец и так хорошо от этого становится на душе, только лишь жар приливает к щекам от слов полицейского.       — Ой, извиняюсь, — виновато произносит Тилике и уже обращаясь к Ивушкину говорит,— Меня зовут Хайн Тилике. Я единственный друг этого старого и вредного пердуна. Приятно познакомиться!       — Николай Ивушкин, — он идёт на звук голосов, придерживаясь рукой за стену. А после, тянет руку вперёд, нащупывает локоть Ягера,— Взаимно, — кивает он в сторону, откуда слышался голос Тилике.       — Ну что ж, голубки, мне пора, — весело щебечет Хайн, — Я вас предупредил, так что будьте осторожны и поодиночке гулять не ходите. Особенно ты, Николай, — уже более серьёзно заканчивает мужчина.       — Да куда я такой пойду? — пытается отшутиться юноша. А в груди волнение разгорается с новой силой. Вот буквально пару часов назад Демьян шутил про маньяков, а теперь их предупреждают о возможном серийнике, орудующем в Мюнхене и его пригороде. Жуть! Аж в холодный пот бросает.       — Ладно, я пошёл. Хорошего вечера! — прощается полицейский. Сто́ит входной двери закрыться, Коля сжимает предплечье Ягера.       — Ты боишься? — Клаус говорит полушёпотом.       — Конечно боюсь! Посмотри на меня, я же не смогу дать товарищу маньячиле отпор! — он возмущён одной только мыслью, что даже если постарается постоять за себя, то потерпит крах.       — Дома тебе ничего не грозит, — хочет переубедить его немец.       — О, ну конечно, он же как вампир — без приглашения не войдет! — возмущение так и прёт из него — хочется рвать и метать, и в тоже время, забиться в угол и разреветься.       — Дитер сможет тебя защитить в моё отсутствие, — Клаус говорит строго и у Коли не хватает больше ни желания, ни аргументов, чтобы спорить. Поэтому лишь фыркает и напоминает старшему, что тот обещал отвезти его погулять.

· · • • • ✤ • • • · ·

      Погода была замечательная: солнышко всё ещё немного грело, а на улице стоял такой здоровский осенний аромат опадающей листвы, сырости и рябины, что хотелось просто стоять на одном месте и вдыхать-вдыхать-вдыхать. Коле не очень нравился начинающийся с осени холод, но вот запахи перемен в природе он просто обожал.       Гулять под ручку с Ягером и в его куртке было несомненно славно, но его не покидало чувство неуверенности. В голове на повторе крутились слова Тилике. То, каким тоном он спрашивал Клауса про Ивушкина, уточняя у мужчины про него. Значило ли это, что немцу нравились мужчины? И если так, был ли у него опыт с представителями своего пола? Было очень интересно, но не менее страшно спросить.       Старший совершенно не создавал подобного впечатления. Он не говорил как легкомысленная женщина, не использовал каких-то странных слов, да и вообще, вёл себя как простой мужик. Поправочка — очень очаровательно заботливый мужик. Коля был уверен, что его гей-радар работал исправно и Ягер совершенно точно не играл за лигу заднеприводных, а вот сам Николай походу сменил ворота, в которые должен забивать голы.       Несмотря на то, что он знал Клауса едва ли сутки, его богатая фантазия уже вовсю вырисовывала романтические сюжеты связанные со старшим. Это так сильно бесило его, что идя под руку с мужчиной, он уткнулся губами в высокий ворот куртки и раздражённо пыхтел.       Единственным оправданием своему отношению к немцу, в котором Коля ещё не до конца разобрался, был тот неоспоримый факт, что мужчина успел подарить ему за столь маленькое количество времени столько положительных эмоций, сколько Ивушкин не испытывал за всё время после комы и даже за несколько месяцев до неё. Всё, других причин не было и быть не могло.       Признаться себе в том, что он втрескался в человека менее чем за сутки, было сродни добровольному проигрышу, а он, даже в своём расшатанном состоянии, был не готов так легко сдаваться. Во-первых, потому что Ягер был мужчиной, взрослым мужчиной — с членом и яйцами между ног. В последнем Коля не сомневался. Во-вторых, потому что сутки крайне маленькое время, чтобы сказать наверняка. А в-третьих, одного бархатного голоса и заботы мало чтобы влюбиться… в мужчину… влюбиться в мужчину. Господи, разве это не дико звучит?       — О чём ты так усердно думаешь? — спрашивает немец и спускает довольного Дитера с поводка, даёт тому порезвиться вдоволь в парке, пока людей было мало.       — О члене, — не задумываясь ляпает парень и, осознав сказанное, заливается таким ярким румянцем, что его можно вместо красной лампочки в светофор вставлять, — Я-я, эм… — он заикается, пытаясь найти адекватное оправдание. Чёрт, ну надо же было так опростоволоситься!       — О Тилике что ли? — смеётся Ягер, пытаясь перевести слова Николая в шутку.       — Д-да, — он кивает и сконфуженно трёт шею, подняв лицо к мужчине, — Думаю о его словах.       — Про убийцу? Я же сказал, что… — не успевает Клаус договорить, как Ивушкин начинает махать руками и отрицательно мотать головой.       — Нет-нет-нет! Я не про эту гадость, а про голубков! — стеснение новой волной накатывает на мальчишку,  — Ну в смысле, он спросил тебя про меня и…       — Про то, мой ли ты парень? — получив утвердительный кивок, Клаус хмыкает, — Тебя это беспокоит? — нет, его беспокоят, не слова Тилике, а ориентация одного определённого мужчины. Коле прям так и хочется сказать, но он сглатывает эти слова и отрицательно мотает головой, снова хватается за локоть старшего.       — Пойдём, Дитер наверное далеко убежал, — Ягер как-то неопределённо хмыкает на эти слова и ведёт Ивушкина дальше.       Чёрт, Коля так надеялся, что немец не подумал ничего дурного, что его отношение не изменится к нему и что всё будет как до этого короткого, и очень неловкого разговора. А ещё он надеялся, что завтрашнее обследование, перед которым он сильно нервничал, пройдёт хорошо и врач скажет ему что-то обнадеживающее. Но это он узнает только завтра, верно?