«Германия, Берлин, округ Лихтенберг, Рюдигерштрассе, 47»
23 августа 1939 года, 02:35 ночи
Ночь, словно яд, проникает в вены и разносится с каждым током крови по телу. Одна минута, две, три… Возможно, сейчас бы мужчина не ждал, однако керосинка, мигающая в окне четвёртого этажа, заставляла его стоять у соседнего здания и просто наблюдать. Всего какой-то непримечательный дом в самом богатом районе Берлина, где позже всех гасли вывески баров. Эта ночь не была особенной. Всё как обычно. Затяжка, словно острая вспышка, которая угасает слишком быстро, чтобы насладиться расслабленной негой. Ради этой ночи действительно стоит попотеть. Как и подождать эту ночь. Яркий свет тухнет, как и большинство окон улицы. Он чувствует себя хозяином ситуации, ему дали понятный знак. Ноги в шнурованных ботинках с гладкой подошвой коснулись ржавого металла пожарной лестницы; несколько быстрых движений вверх, не оставляя ни единого следа перчатками. «Точно, — выдохнул штандартенфюрер, бросая сигарету под ноги, — Карл фон Бергсхоф, вы не забыли зашторить окна?» — Он всë предусмотрел до мельчайших подробностей: штора задëрнута, крепкий сон, суббота перед утренним воскресеньем и Он. Подоконник потревожила тень, вечно распахнутое окно квартиры идеально, как и в прошлые дни, когда Гросс не имел планов, но сейчас оно играет большую роль. Тихий скрип, и в багровом ковре утонули ботинки. Поджав губы, мужчина прошёл в нефтяную темноту, отчётливо чувствуя живое присутствие. Элегантная золотистая обивка мебели сквозила роскошью. Он, как всегда, не ошибся. Потухший камин, в котором отбрасывает последние искры дерево, стрелки настенных часов, отсчитывающие время, словно метроном, стопки серых папок, лежащих над столом, подарочный меч в кожаных ножнах, начищенный до блеска чайный сервиз, пыльный запах книг. Банки белой краски на полу, незаконченный ремонт; как это всё знакомо, как это всё похоже и не удивительно для него. Сколько раз он видел то же самое. Кухня, кабинет, гостиная, спальня… Есть ли у него причины для страха? Скорее, они должны быть у того, за кем он пришел. Габриэль редко подпускал к себе это чувство. Воздух немного затхлый. Здесь давно не проветривали, а значит, долго никого не было. Ноги остановились у порога спальни, широкий бесшумный шаг и ни одного следа. «Лежишь и чешешь свой зад, — губы дрогнули и поднялись в предсказуемой усмешке, ровно так улыбался сам Дьявол, встречая грешников. — Забавно». В голове стучал пульс, однако руки оставались холодными, впрочем, как и всегда. Плавное движение к ремню на чёрной рубашке, переплетённой кожаными ремнями, и выскальзывает лезвие клинка, настолько острого, что им можно рассечь металл. Голова склонилась к кровати, чёрные дрожащие зрачки заскользили по спящему телу, останавливаясь на морщинистой шее. Его кровь наверняка будет красиво смотреться на идеально-белых простынях. Четыре, пять, шесть… Шаги за спиной. Ловкий, но плавный оборот и рука Габриэля хватает тонкое горло, едва не ломая кости. Кто сейчас осмелится упрекнуть его в медлительности, когда он смотрит прямо в глаза к прижатой к стенке жертве? Разве что он сам. — Господи, нет, прошу… — хриплый умоляющий голос еле слышно срывается с розовых губ. И это тоже очень знакомо Габриэлю. Сколько раз он слышал эти слова… Короткие пряди прилипли к мокрому утончённому лицу женщины, прикрыв обзор широко распахнутым глазам. Жена хозяина этой дорогой квартиры дрожала от страха, отчаянно хватаясь за запястье нежданного гостя, понимая, что это была роковая ошибка. Очень жаль. Она вышла из ванной в самый неподходящий момент. Неужели такой красоте придётся разделить судьбу мужа? Секунда на раздумья и мужчина приставляет клинок к вене горла: — Я не могу иначе. — Пожалуйста! — она жаждет завопить, что есть мочи, взывая о пощаде, но нехватка кислорода превратила голос в едва уловимый сдавленный хрип. Всего лишь миг, и горло рассекла сталь, из которого тут же хлынула кровь, окрашивая бледноту тонкой кожи. Стройное тело забилось в предсмертных конвульсиях. Она беспомощно повалилась с ног, падая в руки своего палача, в первый и последний раз встречая ледяную бледноту голубых глаз незнакомца. Боль длится недолго. Женское лицо безжизненно исказилось в немом ужасе с широко распахнутыми веками. Аккуратно положив мёртвое тело на пол, мужчина разворачивается, желая закончить начатое несколькими секундами ранее. Серебро ножа окрашено тёмно-алой кровью, она же стекает с его руки мерными каплями, отражаясь в металлической глади. Что же теперь может ему помешать? Он уже знает — ничто. Добро побеждает лишь в сказках, а не когда твои руки по локоть в крови. Совсем немного и он решит чью-то жизнь. Как неизменное правило. Пинок носком туфли по кровати. Скрип под лежащим на ней телом. Штандартенфюрер ждёт, когда его заметят и посмотрят прямо в лицо. Обычно, человеческое лицо имеет эмоции, а его — ни одну. — Почему я? — голос Габриэля прорезал воздух; он держит наготове кинжал с серебряной гравировкой гордого орла и свастики. — Всегда пытался ответить на тот же вопрос. Мне всегда было интересно, когда я вляпался в это дерьмо! Закрытые сном морщинистые веки, наконец, распахнулись. Глаза жертвы растерянно моргают, он не понимает, что происходит, приоткрывая рот в немом недоумении. Гросс коротко вздохнул. — Но, видимо, не сегодня. — Что? — вопрос уходит в пустоту сонным заиканием. Жертва в ловушке, упирается трясущимися руками в одеяло — это лишь жалкая попытка вскочить с кровати. Движения в темноте — глаза давно привыкли. Рука Габриэля сжала седеющие волосы, поднимая их вверх, заламывая голову к себе на плечо, приставляя клинок к морщинистой шее. — Чем ваши танки помогли вам? Они спасли вашу жену? От них никакого толка. Разве что, если засунуть их вам в задницу! Вы же оттуда черпали эту бредовую идею? — смех такой же заразительный, как и желание скорее покончить с этим. Он не заставит утро ждать. Почти не стучит сердце. — Auf Wiedersehen [1]! Медленное скольжение по шее, словно заточенные ножницы одним движением рассекают ткань. Алая кровь, — как кипящее масло, вздымается вверх из открытой раны. Она быстро растекается по обе стороны шеи и безжалостно перекрывает кислород. Ему нечем дышать. Остаётся лишь беспомощно хвататься руками за горло, с широко раскрытым в ужасе ртом, и чувствовать, как глаза наполняются слезами. Последняя попытка вдохнуть. Короткий надсадный хрип вырывается сквозь поток алой жидкости и тело сдаётся. Габриэль выполнил задание. Тело, словно мусор, свесилось через кровать, заливая простынь кровью. Сколько в человеке может быть ещё дряни? Обойдя лежащий труп, Гросс закрыл ставни окна. Пусть теперь полиция ломает голову, но не его. Банка краски, что так привлекла полковника, пригодится сейчас, как-никак кстати. Открыв, Гросс занес её над бездыханным телом, обливая спину, голову и ягодицы. Как просто залить все белым. Шаг за шагом и спальня скрылась за спиной, провожая гостя тишиной, как и десять минут до этого — покойники не говорят. Видна дверь выхода. Он останавливается. Тихий звук ударил по ушам. Хорошо, что он не спрятал клинок. Детский всхлип, точно, именно он. Голова повернулась к дальней комнате, обнаруживая кроватку, встречаясь со взглядом светлых глаз, выглядывающих из-за бортиков. Ботинки на пороге. Как же ему не нравилась эта игра в мораль, особенно, когда за стенкой истекают трупы, а он по локоть в крови. Но это не мешает пройти в детскую комнату, останавливаясь у кроватки. — Что же мне с тобой делать? Обычно, он не задавался этим вопросом, — это было вредно. Маленький комочек в причудливых голубых штанишках, полтора года от роду, протянул ручки к незнакомцу. Невинные глазки блестят интересом, и он хватает убийцу крошечными пальчиками за предплечье, там, куда лишь чудом не попала кровь. — Будем считать, что тебе сегодня крупно повезло! — оскал высветлил ровные зубы, и мужчина толкнул кроватку, слегка пошатнув её, отдернув руку, не желая запачкать ребенка. Габриэль встал у порога квартиры, вежливо вытирая ботинки об ковер. Неизбежно. Мальчишку уже ждёт детский дом, а его — пустая квартира.Двадцатью часами ранее…
«Германия, Берлин, округ Митте, Штайнштрассе, 15»
22 августа 1939 года, 06:59 утра
Холодная и оттого колючая вода лилась из душа, спускаясь по телу вниз: по играющим под кожей мышцам торса, мускулистым длинным ногам, утекая мыльной пеной по белому кафелю, остужая и проясняя мысли. Габриэль подставил лицо под её струи, прикрывая мокрые ресницы, взъерошивая и приглаживая волосы, стирая с себя ночь. Это было то место, где нагота — не мера, а правило. Как и правило, никогда не пропускать возможность насладиться утренним душем субботы. Поток бурного ветра ворвался сквозь открытое окно, всколыхнув тонкие шторы, окутывая голый торс утренним зноем. В этот год лето в Берлине выдалось довольно жарким. Взгляд, с особым интересом брошенный в зеркало. Мужчина подумал, что ему следует побриться. А ещё перестать ходить по комнатам без одежды. Как и прекратить размышлять о том, чего он никогда не сделает. Внезапный звонкий лай отвлёк от подступающих мыслей. Его пёс по кличке Анубис незаметно проник в ванную, чтобы поторопить хозяина. Уж очень ему не терпелось выйти на прогулку. Молодой доберман столь же своенравен, что и его хозяин, и это давно не удивляло, ведь животные всегда похожи на тех, к кому бескорыстно привязаны. Но, даже несмотря на это, Анубис был хорошо воспитан и тренирован. Он всегда выполнял команды, а безграничная преданность и понимание отличали его даже от самых элитных собак. Заострённые уши пса коснулись бедра, приятно щекоча ногу, а шершавый язык лизнул кожу, от чего мужчина скривил лицо. — Анубис, я тебе говорил ждать меня у двери? — он с серьезностью всмотрелся в радостные глаза пса. — Видимо, ты меня даже не слушал. Поворот крана, он покончил с душем. Габриэль улыбнулся, наклоняясь к собаке, почесав его по гладкой мокрой шерсти. — Кто плохой мальчик? Кто у нас мокрая псина? — Гросс посмотрел на недовольную морду собаки, услышав характерное бурчание, узнавая в нём самого себя. — Да я шучу, шучу! Стук раздался по ту сторону двери. — Да? — глаза опустились на дверь, отражённую в зеркале. — Ты знаешь, зачем я пришла. Пёс, стоящий рядом, настороженно опустил уши, зарычав на дверь, которая медленно приоткрылась, и на пороге показалась Елена. Как всегда, с дамской сигарой в зубах. Узкое длинное платье струилось по худому телу белоснежным шёлком, отбрасывая блеск дороговизны. Как она посмела вторгнуться в его дом? Какая наглость! Женщина уверенно прошла в ванну, цокая высокими каблуками по кафелю, пройдясь по обнажённому мужскому телу вожделенным взглядом. Но Анубис не заставил себя долго ждать. Пёс выпрыгнул из душа, уверенно вставая перед хозяином, злобно рыча и скалясь, не подпуская Елену слишком близко. — Любимый, мне нужно ещё две тысячи рейхсмарок. Завтра в Шанель [2] привезут новую коллекцию платьев. Она немногословна. Елена всегда чётко выражала мысли и желания. Умение говорить по делу нравилось Гроссу, нужно было отдать ей должное. Эта женщина всегда знала, чего хочет и никогда не мямлила. И она же, пожалуй, единственная, вводящая его в состояние, когда свёрнутая шея не будет актом преступления. Признаться, ему давно хотелось её задушить, но он не мог лишить себя этого проклятья. Почему? Сейчас он не хочет отвечать на этот вопрос. — Нуби, отойди, — рука погладила пса по мокрой шерсти, и мужчина встал перед лицом Елены. Глубокая синева заплескалась в его глазах, взгляд исподлобья обжигает её. Это видно по тому, как она напряглась, поджимая тонкие губы. Что она позволяет себе в его доме? Рука впилась в горло, сжимая, словно тиски. — Страх потеряла, сука? — тихое шипение, оголённые ровные зубы в животном оскале. — Не играй со мной, Елена. Тонкие губы в красной помаде растягиваются в похабной улыбке. Ничего необычного. Она тушит кончик сигареты о мокрый кафель, не спуская с него страстный взгляд. Тонкие руки ложатся на его торс, впуская острые когти, слегка царапая белую кожу. — Возьму в твоём бумажнике, можешь не суетиться, дорогой, — пропела она. Это издевательство, и он понимает. Она часто позволяет себе его, рискуя изо дня в день. Габриэль разжал горло, бесшумно дыша несколько секунд. Короткий вздох на её ласки, совсем без возбуждения. На столе уже ждёт горячий завтрак, ему следует поторопиться. Он никогда не опаздывал на работу. — Я обещаю тебе, что ты доиграешься, — сорванное с крючка белоснежное хрустящее полотенце тотчас обернуло бёдра. — А в игры я никогда не проигрывал, — порог ванной переступили мокрые ноги. Он сделал всё, что хотел. Разве что, не выпроводил эту дрянь из своего дома! — Я уже ухожу, ухожу! — звонкая усмешка прошлась вдоль коридора лёгким эхом под сопровождение уверенно цокающих каблуков туфель. На сегодня она снова получила то, ради чего вообще имела с ним отношения. Такие просто не живут, они грабят жизнь. Тёмный, начищенный до блеска паркет заскрипел под ногами, свет от люстры осветил уютную кухню с выходом на балкон, окно с низким подоконником было зашторено. Из-за прозрачной шторы выглянула чёрная ткань платья, выглаженный белый фартук с бантом на спине струился по аристократичным женским формам. Волосы, заплетённые в пышную укладку, блеснули рыжим огнём, яркая улыбка растянулась на алых губах. — Доброе утро, Фрида, — Габриэль прошёл к столу, присаживаясь за деревянный стул. Перед его лицом легла тарелка с копчёной голенью свиньи, и он повернул голову, взглянув с иронией: — Благодарю. Фрида искоса посмотрела, как он ковыряет вилкой мясо, затем обратила внимание на свежие булочки с маслом и сыром, коротко улыбнувшись: — Я уже давно поняла, насколько ты необычный человек, но копчёное мясо на завтрак — это что-то новенькое… Габриэль ухмыльнулся, откладывая вилку, разрывая особенно жёсткий кусок руками. — Да, это действительно странно, но сегодня я съем кое-что интереснее, — вынул из мяса небольшой бумажный свёрток, покрутив в пальцах. Фрида громко рассмеялась, махнув рукой: — Я умываю руки! Строки, написанные редкими чернилами, прояснились. Теперь ему всё стало ясно. Новое задание не заставило долго ждать, с тех пор как он собственноручно повесил священника в приходской церкви. За всё хорошее. Сейчас ему поручили определённо другое задание — директор «Friedrich Krupp AG» [3], крупнейшая военная промышленность, а в особенности по тому, как выгодно убивать людей. Ему нравится, они почти коллеги. Габриэль поднялся со стула, вытаскивая зажигалку и поджигая бумагу, вспыхнувшую, как спичка. — Мне пора. Сегодня непростой день. Запри дверь, я вернусь поздно. Ради этого он спешил к столу, ради чёртового клочка бумаги.«Германия, Берлин, округ Митте, Гестапо, Принц-Альбрехт штрассе»
22 августа 1939 года, 07:15 утра
Твёрдый шаг. Глухое эхо по длинному коридору. Выложенный здесь паркет моют три раза в день. Он отражает бесконечные силуэты офицерских форм, а красные ковровые дорожки, словно змеи, тянутся по полу. Этот запах. Затхлости, сырости, старости и чего-то ещё, чему он не в силах дать определение. Тускло-жёлтый свет ламп слабо освещал высокие мраморные своды, заставляя всматриваться в черноту вдали. Красные полотна со свастикой висели на каждой стене, портреты и бюсты Гитлера, проходящие мимо них офицеры, как марионетки следовали по коридорам. Все чётко и слажено. — Хайль Гитлер, герр Гросс! — эхо звонких голосов коллег. — Эй, Гросс, как отпраздновал своё повышение?! — вопросы, перекликающиеся громкими шепотками за спиной. — Я бы повторил это ещё раз! Храни Фюрер Берлин! — всплеск руками, ему нравится, что его замечают, совсем недавно на него никто даже не смотрел. Аццо подошёл первым и, как всегда, дружелюбно потряс руку друга в своей привычной резкой манере. — Наш новоиспечённый штандартенфюрер спешит познакомиться с начальством? — Теперь я в отделе IV E 1 [4], представляешь? — ботинки коснулись стойки секретаря. — Знакомство — глупая формальность, а так, мне незачем туда идти. — Как это незачем? Начальство нужно знать в лицо, и не только! — Аццо рассмеялся, хлопнув друга по спине ладонью. — Все они одинаковые, — глаза опустились на наручные часы. — Тебе пора спешить, а то на терпении твоего начальника далеко не уедешь! — Не то слово, парень! Ладно, увидимся позже! Светловолосая девушка перевесилась через стойку, лихорадочно убирая вьющиеся волосы с лица, весело светясь глазами: — Хайль Гитлер, герр Гросс! Как хорошо, что вы будете в нашем отделе! Вот видите, это судьба пытается нас свести! Когда замуж позовёте? — звонкий голосок слетает с губ игривым хихиканьем. Знакомая реакция. Уже даже не слушает. Она не нравилась ему, но для одной ночи в самый раз. Слишком болтливая, главное, чтобы не разочаровала в постели. И не нужно было присматриваться, чтобы понять, что, смой с неё краску, остались бы только серые глаза. — Место, к сожалению, уже занято, но для тебя я обязательно что-нибудь придумаю… — он наклоняется чуть вперёд, ловко шлёпнув девицу по ягодицам. — Я неревнивая, поэтому уже согласна на всё! — кокетливо воскликнула секретарша. А зря. Обычно так говорят те, кто никогда не спал с Габриэлем Гроссом. Заметное меньшинство. Её ждёт приятное открытие вместе с болью. Ботинки остановились у двери из тёмного дуба. Хозяин явно не жалел денег на неё. Выгравированная чёрная надпись на таблице подтверждала это. Ему следует запомнить её, всегда полезно знать кабинет начальника. Ручка двери опустилась вниз и с треском замерла. Толчок вперёд. Не только ему одному интересно, кто зайдёт внутрь. Яркая картина сразу ослепила глаза мужчины, и это было далеко не солнце. Пленница. Поперек её губ зажата кровавая повязка, ноги скользят по полу, еле доставая до него из-за высокого стула. Её глаза напоминают два стеклянных шара. На плечах руки шарфюрера [5], скорее для того, чтобы она не свалилась на пол. Габриэль снял пристальный взгляд с жертвы, вонзая его в серый китель на узких плечах. Да, теперь он уверен, что не ошибся кабинетом. Он пообещал себе, что будет ждать столько, насколько хватит его терпения. А терпеть его научили. Ему не нужно больше играть, ведь его узнали. В воздухе витал металлический вкус и то, что нельзя почувствовать наверняка — лишь узнать вновь. Шаг вперёд, скрип паркета, луч солнца прочертил границу между ним и девушкой. Рот пленницы распахнулся в истерическом мычании и, разглядев вошедшего, она забила ногами по полу, словно обезумев. Ладонь шарфюрера захлопнула рот. Любой звук здесь обретал значимость. Худощавые руки лениво поднялись над столом, он неторопливо снял медицинские перчатки, испачканные кровью жертвы, и бросил их в мусорную урну. Благородный ариец наигрался… Конечно, манеры остались прежними, Габриэль узнаёт его по каждому движению. Кто-бы что не говорил, но люди не меняются, и неумолимое время — источник этого доказательства. Группенфюрер, наконец, снизошел до гостя, обернулся, уверенно ступив вперёд вычищенными туфлями. И теперь луч солнца попадает на его вытянутое морщинистое лицо, очерчивая остроту высоких скул и седину ресниц; светло-карие глаза заволокло золотистым блеском янтаря. Удивительно, но с возрастом он стал больше походить на высохшую ящерицу. Сколько прошло лет? Пятнадцать? Жизнь особенно не щадит таких людей, как этот. Старик с минуту смотрит на Габриэля подозрительно-задумчивым взглядом прежде, чем его тонкие губы разомкнулись в банальной фразе: — Хайль Гитлер, герр Гросс. Они оба этого ждали. На дне голубых глаз осела непроглядная чернота, распахнувшись в наигранном удивлении. Он готовился к этому всю свою жизнь. Играть, так играть по правилам. Солнечный луч разделил двух подошедших вплотную фигур. Ботинки обоих встали по краям дорожки, пыль утонула в свете. Он совершенно не изменился. Маска монстра из детских кошмаров лишь плотнее натянулась на кожу. Жизнь оставила на нём шрамы, как и на Габриэле. Неспешная походка, улыбка тонких, как нить, сухих губ, переходящая в безумный оскал, тихий голос, что заставляет слушать. Нельзя забыть, если только не покончить с жизнью. Но и это далеко не гарантия. Взгляд янтарных глаз обжёг раскалённой сталью. Больнее быть уже не может. Ровно пятнадцать лет. Смешная дата для его жизни, а сколько воспоминаний. Его всегда ценили за память. Теперь он с уверенностью может сказать, что ему нечего терять. Разве что голову, когда он вцепится в горло напротив стоящего. Но это будет не сейчас. Ради этого он подождёт ещё пятнадцать лет. — Хайль Гитлер, герр Розенберг. Удивительно, на что способен человек, поставивший себе цели. По-видимому, он добился, чего хотел. Теперь Ганс Розенберг — группенфюрер. Звучит так же благородно, как и его некогда уважаемый графский род. До того момента, пока он же это не изменил. Кто теперь будет его уважать за всё совершённое? Разве что те, кто не разглядел истинную сущность под этой змеиной шкурой или те, что верно, шли за ним со времён переворота. Такие же фанатики. Но сейчас не время для морализаторства. Он смотрит на Габриэля с нескрываемой подозрительностью. Сузившиеся глаза скользят по бледному лицу, коротко останавливаясь на отчётливой родинке над верхней губой. И она доставалась всем мужчинам рода Габриэля… Интересно, узнал или нет? — Ну что ж, герр Гросс, прежде всего, поздравляю вас с повышением! — неожиданно громким голосом восклицает группенфюрер, его рот искажается в подобии улыбки. — Я был наслышан о ваших успехах в службе партии и аншлюсе Австрии. Всего за шесть лет! Впечатляющий послужной список. В свои тридцать вы героически проявили себя, и нация этого не забудет! Сколько скелетов стоят за их спинами уже пятнадцать лет? Больше, чем гласят заповеди Библии. Жизнь всегда играла злую шутку с Габриэлем Гроссом. Сейчас — она постаралась как никогда прежде. Насмешка или подарок? Наследник графского рода Розенбергов, больной ублюдок, убийца его семьи. Жаль, что жизнь не умерла в нём ещё с пелёнок. Пора исправить эту ошибку. В ту ночь он выжил и успел сполна заплатить за это. Жизнь сожгла его заживо. Теперь, когда их глаза встретились, Габриэль склонил голову на бок, зрачки поглотили голубизну чёрными венами, в них читалось спокойствие, граничащее со скукой. Так мог смотреть только самый искусный убийца. Коим он стал, вырвав это место. — А я вижу, что время вы зря не теряли, пятнадцать лет звучит как срок, не думаете? — в глазах сверкнула усмешка, носки ботинок сделали полшага вперёд. — Только не могу всё понять, кто отсидел его? Я или Вы? — рост не позволял им сравняться и Габриэлю это нравилось. — Ваш список я не слышал… — с удивлением протянутая фраза. — Предельно мал или решили скромничать? В последнем даже не сомневаюсь! — мужчина театрально покачал головой. Настал тот момент, когда он может посмеяться ему в лицо. И, чёрт возьми, у него это хорошо получилось. Старое лицо ящера исказилось в гримасе ошеломлённости, широко распахнувшиеся глаза растерянно блеснули, в очередной раз задерживаясь на родинке молодого полковника. Он не может в это поверить. Словно тень из прошлого опустилась на костлявые плечи неподъёмным грузом. — Готфрид! Уведи эту тварь обратно в подвал! Пускай ею займётся Тетш! — рявкнул группенфюрер, махнув рукой шарфюреру. Он развернулся, собравшись было присесть в рабочее кресло, но замер в таком положении. Кисть руки дрогнула в истеричной манере, показывая минутную беспомощность. Но Габриэлю мало этой слабости. Он хочет большего. Жаждет получить весь его страх и беспомощность. Розенберг терпеливо дождался, пока лишние уши и глаза покинут кабинет и, наконец, как-то расслабленно выдохнул. Странностей в нём хватало всегда. — Любопытно… — пробормотал старик себе под нос; он нащупывает, должно быть, онемевшие от эмоций кончики пальцев. Минутная тишина. Она виснет в пространстве напряжённым ожиданием. «Давай же, соберись, ублюдок». Розенберг хватает со стола заранее заготовленные документы на новоиспечённого штандартенфюрера. Открывает титульную страницу. Внимательно смотрит на фотографию. Изучает данные.Личное дело № 747 Габриэль Гросс
Год рождения: 1909 Место рождения: Италия, Тоскана, Флоренция Национальность: немец Рост: 185 см Цвет глаз: бледно-голубой (Hellblau) Семейное положение: не женат Знание языков: немецкий, итальянский, французский Образование и специальность: Италия, Тоскана, Флоренция, Accademia di belle arti di Firenze (1-13 класс, факультатив), Италия, Пьемонт, Турин, Scuola di applicazione e Istituto di studi militari dell'Esercito, Италия, Сицилия, Палермо, Università degli Studi di Palermo, кафедра военной подготовки Воинское звание: штандартенфюрер СС дивизии «Мёртвая голова», криминальдиректор Гестапо Правительственные награды: Золотой партийный знак НСДАП 3-й степени, Кольцо «Мёртвая голова», Медаль «В память 13 марта 1938 года», Рыцарский крест Железного креста
— А я вижу, что вы тоже зря времени не теряли, герр… Гросс, — специально отчеканивает фамилию, делая на ней особый акцент. Он, наконец, поворачивается лицом. И теперь побледневшие губы растянуты в широкой улыбке. Покачался на носках туфель, сцепив руки за спиной. — Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома, — явная попытка залезть в голову и вытащить болезненное воспоминание. — В моём мини-баре хранится несколько сортов отличного вина, специально для особых гостей, не желаете попробовать? Не ждёт ответа. Подходит к деревянному шкафчику, распахивая стеклянные дверцы, и демонстрирует редчайшую коллекцию итальянских вин. И Габриэль отлично знает их по названиям, для этого не нужно быть сомелье: красное «Srl Antinori Marchesi», терпкое «Mascarello», сладкое «Bruno Giacosa», его любимое «Giuseppe Quintarelli». — Lei viene dall'Italia, vero? Ho capito bene? [6] — подобие дружелюбной улыбки скривилось надменной ухмылкой. Профессиональное знание языка, без намёка на акцент. Сукин сын! Жалкие попытки вывести штандартенфюрера из равновесия, но, к счастью, он давно ничего не чувствует. От слова совсем. И Габриэль знает, что более группенфюрер не посмеет ему сказать. Теперь они на равных, в нём больше нет той подростковой слабости. — Mi piacerebbe apprezzare il vino [7], — спина коснулась удобной спинки. В этом кабинете всё было поразительно хорошо. Обманчивая реальность. — Когда я был в Палермо, то местные жители рассказали мне одну пословицу. Она мне особенно запомнилась, — выставленные на письменный стол блестящие бокалы отразили солнечный свет. — Неважно откуда ты и кем являешься, важно, сколько и где о тебе говорят. Габриэль опустил взгляд в пол, а затем медленно скользнул в глаза начальника. Рука потянулась к бокалу «Giulio Ferrari Riserva del Fondatore» с игристыми красными нотками. — В моём случае, обо мне знает весь Берлин. И настолько хорошо, что мне не нужно это доказывать. «Да, теперь он определённо выиграл эту партию». — Вам нравится моя фотография в досье? Там я улыбаюсь прямо, как вы. Между нами столько всего общего, — оскал озарил лицо мужчины. Театральный всплеск руками. — А ведь мы будем работать вместе не один десяток лет! Седые брови группенфюрера взлетают к верху. Такое же наигранное удивление. Он будто подыгрывает Габриэлю. Эта пьеса приобретает нотки иронии в своём драматичном сюжете. — Что, правда? Вы надеетесь проработать со мной так долго? — гордо опустился на рабочее кресло, подхватывая бокал вина. — Судя по тому, как вы гордитесь своей популярностью, вас ждёт скорое… повышение. Последнее слово прозвучало громче обычного. Подозрительно громко. Он явно имел в виду что-то другое. Ганс Розенберг всегда любил говорить намёками, и в большинстве случаев они не сулили ничего хорошего. Но припугнуть не получится. Режиссёрское кресло в этой Божественной комедии занято Гроссом. — Смотря, кто до него доживёт, герр Розенберг, — короткий, но значимый ответ. — Это я не о вас, конечно. Пальцы группенфюрера заметно сильнее сжали тонкую ножку винного бокала, а узкие плечи напряжённо приподнялись. Этот намёк Ганс хорошо понял, и выдал свою мимолётную встревоженность, блеснувшую в распахнутых глазах. Штандартенфюреру нравилась его растерянность, как янтарные глаза ищут слабые места, которые надёжно спрятаны. Да, это был его личный трофей, и далеко не последний. Но даже с самым большим желанием мести, нельзя забывать о скрытых «ушах». Под столом, на полу, за портретами. Они знают о твоём присутствии уже тогда, когда ты только переступил порог. Розенберг старательно прочистил горло прежде, чем взять себя в руки и не растерять остатки самообладания. Вино в бокале осталось нетронутым. — Конечно не обо мне, — соглашается он, выдавливая подобие скалящейся ухмылки. — Помнится мне одна похожая ситуация, произошедшая лет так пятнадцать назад… — короткая пауза, встреча напряженных взглядов. — Один самоуверенный тип. Верно дожил до своего повышения. Я был главным свидетелем. Рука поднимает бокал к губам, короткий глоток и сухие губы мокнут в алом вине, причмокнув будто специально. Старый чёрт! Сухой кашель норовил вырваться из горла. Он подавился вином так не кстати. Перед глазами, словно кровавой дорожкой, пробежало воспоминание — перерезанное горло, остекленевшие глаза отца, мёртвое тело матери, по её бёдрам всё ещё течёт семя. «Мысли прочь, как и учили». — Главное, чтобы при моём повышении у вас была возможность найти хотя бы одного свидетеля, — бокал вина залпом осушился. — Прийти в пустой кабинет в день повышения, представляете? Но не будем о радостном, — смех, нарочито грубый и лающий, ударяющий по ушам. — Во всяком случае, я был рад знакомству и вот этим прекрасным маленьким сладостям с орехами. Габриэль ухмыльнулся, закидывая в рот шоколадные шарики, не спуская глаз с покачавшего головой группенфюрера: — Невероятно вкусно. Он сделал эту встречу той, какой он планировал и даже больше. У него будет время наверстать упущенное. Обязательно. В конце концов, всё только начинается. И для него, и для Ганса Розенберга.