«Германия, Берлин, округ Митте, Штайнштрассе, 15» 10 сентября 1939 года, 04:06 утра.
С каждым разом ему было тяжелее заснуть. Бессонница, как ни странно, заставала Габриэля после секса, и прямо сейчас, когда он лежал на диване, борясь с дикой помесью боли от незавершённого оргазма и дрянного настроения, — он лежал, смотря в потолок. Звяканье столовых приборов донеслось с кухни, — ему нужно как-то позавтракать. Утреннее радио передавало немецкие мелодии. Пепел от сигарет уже занял пятно на ковре, но мысли не затухали в отличие от сигареты. Я стану воплощением Дьявола, на котором будет построен мой Ад. Где выполняются только мои законы. Да, именно так я и сделаю. Начну, пожалуй, со своего чистилища. Габриэль не спал уже второй день и старые психологические приёмы не помогали. Полковнику было плохо. Желудок протяжно урчал, сотрясая судорогами брюшную полость, а голова раскалывалась, требуя морфий. Гросс давно был сам себе личным психологом, но в нём что-то надломилось. Его по праву можно считать сумасшедшим, ведь кто сможет так долго жить с местью и не сойти с ума? Секс давно стал привычной обыденностью, но сейчас не спасал даже он. Длинные пальцы легли на макушку скулящего на полу пса, поглаживая добермана по длинным торчащим ушам. Сколько месяцев ушло на их постановку в привычную для породы форму. Вот сейчас Габриэлю действительно его не хватало. Мужчина нашёл Анубиса совсем щенком, — невзрачного, беззащитного и одного. Каким когда-то был и он. Все мысли сходятся к одному! Чёрт побери! — Габриэль? Я могу чем-то помочь? — робкий голос Фриды потревожил какофонию мыслей. — Чем ты сможешь помочь психу, который не отдаёт отчета, кто он? — вынырнул из своего жуткого мира мужчина. Губы обратились в прямую линию, страшно признавать даже перед самим собой, что не можешь, как прежде, справиться с такой простой болью. Боль… Простая… Боль… Смешно. Кинжал на указательном пальце покачивался влево-вправо мерным маятником. Мужчине казалось, что ещё немного, и он погрузиться в свои воспоминания так глубоко, что потеряется там. Мысли, словно раскалённые угли, выжигали душу, он продержался слишком долго и знал, что когда-нибудь выполнит свой план. Хотелось вернуть свою украденную свободу, восстановить мнимую справедливость и наказать виновных. Отомстить. Всем. Стереть с лица земли каждого, кто был причастен к той зимней ночи. Заставить корчиться от боли, разорвать, сжечь, уничтожить. Стать Святой инквизицией на поражение. Габриэль нашёл каждого из ста двух человек. Он знает всё, — чем живут, чем дышат и что пытаются скрыть. Никто из них и не подозревает, что в один день найдётся тот, кто придёт за ними. Стоит ли говорить, что я очень люблю людей? «Тяжело, как же это чертовски тяжело, оставаться в этом грёбаном зверинце Фюрера!», — мысленно прокричал мужчина, сжав руками голову, взглянув опухшими, красными от недосыпа глазами на подаренный ему портрет Фюрера, — «А ты всё продолжаешь наблюдать за мной…». Теперь Габриэль боялся уснуть, и не потому, что он потеряет бдительность, а потому, что кошмар пятнадцатилетней давности приобретал всё более омерзительные масштабы. Он не прекращался ни на одну ночь, вытягивая из памяти прошлую жизнь. Глаза закрылись. Он снова заснул с болью, но в этот раз точно знал, как от неё избавиться.«Германия, Берлин, округ Митте, ресторан «Zur Letzten Instanz», Вайзенштрассе, 14-16» 10 сентября 1939 года, 08:45 утра
Сколько потребуется терпения, чтобы не всадить, скажем, человеку нож? Две секунды, если быть точнее. Пальцы крепко сжимают рукоять кинжала, заносят над жертвой в быстром танце, а затем лезвие входит в плоть, открывая рану. Виртуозно, ровно, с наслаждением, прямо в печень. Что испытывает человек, когда убивает другого? Габриэль уже давно не помнит, как нужно отвечать на этот вопрос. Ведь никто не спрашивает у врача, почему он лечит? Утро в Берлине обычно начинается с завтрака, — свежие булочки, яичница с зажаренными колбасками и кофе, однако, если у тебя с собой есть пара лишних рейхсмарок, ты никогда не будешь питаться дома. Мужчина наконец-то нашёл силы для улыбки, позволяя себе неспешный шаг по коридору ресторана, в который он благополучно залез через окно ещё до открытия. Наглотавшись крепкого виски и ещё чего-то, он шёл покачиваясь, извилисто переступая с ноги на ногу. Толика того, что обычно бывает после беспробудной пьяни, почти не отражалось на лице Габриэля, лишь напряжённые мускулы лица выдавали его намерения. Руки в чёрных перчатках разминались перед «трапезой». Бычок сигареты улетел в урну. Габриэль остановился рядом с известным пивным баром. Ему не составило труда узнать свою первую жертву, — именно в это время у Хорста Крюгера плотный завтрак: две белые сосиски со сладкой горчицей, запечённая свиная рулька с тушёной капустой, свежий калач-брецель и бокал светлого пшеничного пива. Крюгер завтракает так уже третий раз в персональном, закрытом зале. Сейчас он ушёл справить нужду — и для этого не обязательно наблюдать за ним, Габриэль знал, что он задержится на пятнадцать минут. Открыв дверь зала, мужчина вытащил пистолет из кобуры, нацеливая его на невидимых противников, проходя свободной рукой по накрытому вдоль столу. Бутылка виски оказалась в руке, а затем терпкая жидкость полилась в горло. Организм привык, что его травят день за днём. Мужчина опустился на стул в самой отдалённой части стола, наигрывая мелодию из утреннего радио, отбивая такт носком туфли. Габриэль продумал всё до самых мельчайших подробностей, — как убить и сколько потребуется времени для того, чтобы убить. Окна закрыты, двери заперты, кроме одной, в которую должен войти главный трофей этого утра. И вот, затянувшиеся ровно пятнадцать минут подошли к концу. С дальнего зала послышались неуклюжие шуршания. Приглушённые шаги отдают ленивый топот по мягкому красному ковру. Жаль, что не постелили чёрный. Кровь при высыхании темнеет. Предвкушающий оскал сверкнул белизной зубов. Он ждал этот момент слишком долго, и больше не собирался отступать. Время пришло. Из тени показалось крупное полное лицо. Казалось, заплывшие жиром щёки мешали ему ясно видеть, и обильно срыгнув, Крюгер с трудом подтянул брюки, затягивая толстое брюхо ремнём, а прилипший к подошве кусок туалетной бумаги вовсе остался незамеченным. Убожество. Сальные пряди русых волос прилипли к прыщавому потному лбу, заставляя старого кабана недовольно бубнить себе под нос, совершенно не замечая сидящего в конце стола Габриэля. — Думал, поохочусь на барана, а наткнулся на свинью... — Усмехнулся полковник, рассматривая блеск идеально наточенного лезвия кинжала. — Чёрт побери! — Крюгер содрогнулся от неожиданности, наконец замечая гостя. — Вы напугали меня, герр штандартенфюрер! Что вы здесь делаете? Габриэль пьяно вздохнул, резким движением руки воткнув кинжал в деревянный стол. — Слушай, Хорст, от тебя такая вонь, будто ночевал в засранном сарае. Ты вообще когда-нибудь мылся? — Что? — мужчина опешил. Сказанное выбило Крюгера из колеи, он даже не присел за стол, непонимающе уставившись на полковника. Чёлка, что сползла на лоб мужчины, скрыла дьявольскую улыбку, а нервы стремительно сдавали, лопая их канаты и нити. Неспешное движение к старому граммофону, острая игла заскользила по пластинке и из трубы полился металлический звук несравненной игры Эдварда Грига «Смерть Озе». Всегда приятнее работать под музыку. — Ты стоишь совсем близко, а у меня в руках нож. — Кинжал покинул отверстие в столе. — И что? Я вас не понимаю! — Крюгер осунулся и выпучил испуганные глаза. — А чтобы к тебе вернулась память, я озвучу тебе одну очень важную деталь из моей жизни. — Габриэль сверкнул нездоровым взглядом исподлобья, так может смотреть лишь маньяк, что давно решил всё по отношению к жертве. Сейчас в его котле мыслей варился лишь только Крюгер. — Гросс, вы в своём уме?! Что происходит?! — Надо же, не помнишь? Тебе нравилось вставлять свой маленький член в мою мать? А что, если я тебе скажу, что был там вместе с тобой? — Мужчина приблизился к Крюгеру, смотря в его лицо, с выступившими каплями ледяного пота. — Я был совсем мальчишкой и не мог отвинтить тебе башку, но теперь мне уже давно не пятнадцать лет, и я давно вычеркнул своё прошлое. Между прочим, как и тебя. — Габриэль вставил нож в половинку разрезанного яблока на столе, накалывая и погружая в рот. — Смекаешь? Мгновенная тишина. Она вскружила под потолками ресторана гнетущим напряжением. Широко распахнутые глаза Крюгера ошарашенно вперились в лицо штандартенфюрера. Заплывшие веки нервно дёрнулись под натиском его холодного невозмутимого спокойствия, и это свиноподобное лицо вытянулось в неестественной форме. Вспомнил. Сукин сын всё вспомнил. Хватит тянуть. Немного помолчав и помедлив, Габриэль вскочил со стула, стремительно сократив расстояние до жертвы, но кабан сподобился подумать о собственной шкуре и рванул к выходу. Глупый, выход же с другой стороны. — Помогите! Охрана! На помощь! Господи, помогите! Это саботаж! — забарабанив жирными кулаками по двери и вереща о помощи, Крюгер лихорадочно закрутил головой в поисках защиты. Загнанный в угол боров не придумал ничего лучше, как подбежал к столу и, схватив недопитый бокал вина, плеснул его на полковника. — Ты мне ещё святой водой в лицо плесни. Ладони коснулись лица, собирая и стряхивая золотистые капли, зализывая на бок мокрые локоны волос. Чёрные, сверлящие зрачки замерли на жертве, что орала диким криком, дёргалась и рыдала, давясь слезами, словно свинья на убое. — Я согласен, хватит с тобой играть. — Ухмылка, которой бы позавидовал сам Сатана. Мужчина прошёл окна, скользя и отбивая ритм по ярко-красным флагам. — Ты даже не думал, что когда-нибудь за тобой придёт тот, кому ты оставил должок. Око за око, знаешь такую фразу? — Я не понимаю… — Правда? — Габриэль обхватил видимую часть кинжала, приближаясь к заметавшемуся толстяку на расстоянии нескольких шагов, — А чтобы к тебе вернулась память, я озвучу тебе своё имя. Однако я хочу, чтобы всё это время ты смотрел мне в глаза, и, если ты не сделаешь этого, я прокручу кинжал в твоём жирном пузе, — слова звучали, словно песня, плавно и неспешно, на что жертва поспешила удовлетворительно кивнуть, — Замечательно. Для тебя я больше известен как Габриэль Гросс, Азазель, штандартенфюрер СС, главный палач Гестапо, и это верно, — начал он, — Но наше знакомство началось задолго до того, как ты увидел меня в Берлине. — Глаза сверкнули, зарождая в зрачках новый план. — Меня зовут Рейн. Йозеф-Габриэль Отто граф фон Рейн, и это тоже верно. Растерянный и напуганный Хорст Крюгер встрепенулся, словно оголённый нерв перед ампутацией. А некогда — редкостный подонок, стоявший по правую руку палача, жаждущий получить нездоровое наслаждение от боли и агонии беспомощной, ни в чём не повинной женщины, — матери Габриэля. И он готов поклясться, что сейчас в глазах кабана читается банальное «О, боже, этого не может быть!». — О, да, теперь ты в полной мере понял, в какой ты заднице… — Рейн, послушай, это было очень давно! Это было недоразумением! Меня заставили! Не убивай меня, прошу! У меня трое детей! — Крюгер взмолился. — Как думаешь, я рассказывал бы тебе всё это, если бы не хотел убить? Так лживо меня даже проститутки не умоляли. Возьми себя в руки! Хоть раз будь мужиком! — Глаза налились кровью, рука схватила стул, швыряя его в стену, разламывая на части. Как же он ждал этого момента, сколько лет он потратил на то, чтобы сдерживать себя. Сейчас — Габриэль может делать всё, что хочет, и как хочет. Топот ног. Дрожащее, сбивчивое дыхание. Несколько громких шагов наполнили пространство эхом. Его отвлекли совсем не вовремя. Габриэль развернулся, заметив столпившуюся у дверей массу. Никто не помешает его плану. Ему хватило меньше двух секунд, чтобы прицелиться и по залу прошлось три оглушающих выстрела. Тела поваров и официантов, — всех до единого, — пробила стальная пуля из «ТК» [1]. Пусть думают, что бедняг убил Советский Союз. Ведь в это поверят охотнее, чем в то, что это был Я. — А ты куда? Неожиданно вылезшая из-под груды тел официантка ринулась по залу, истерично рыдая и оборачиваясь назад. Нога оступается об начищенный пол, а затем девушка накалывает себя на острую ножку стула, разваленного полковником раннее. Кровь брызнула фонтаном, заполняя паркет, стекаясь к ногам мужчины и ножкам бильярдного стола. — Не думай, что я забыл о тебе, жирный кусок сала. — На губах заиграла нездоровая улыбка, а затем так же медленно и пугающе сползла с лица Гросса. Но жертва не может так просто сдаться охотнику. Жизнь отчаянно пытается доминировать над смертью, вырываясь из лап костлявой. И Крюгер не исключение. В его заплывших глазах полопались капилляры, заливая белки красным, а рот раскрылся в немом ужасе. Мужчина что есть мочи помчался вдоль зала, прямиком в сторону уборной. Беги, Крюгер, беги. — Я читал досье на тебя и узнал, что ты заядлый игрок в бильярд. Научишь и меня? — начал Габриэль, широко улыбаясь, слыша визги и стучащую ручку запертой двери. — Какая жалость, что лёгкий ветер сократил твои шансы убежать от меня. Мужчина подошёл вплотную к жертве, несколько секунд постояв возле неё, наслаждаясь воплями. — Идём, успеешь под себя сходить, — Габриэль схватил воротник пиджака Хорста, потащив того по полу, словно навозную кучу. — Так всё же вернёмся к бильярду! Мужчина отчаянно забарабанил ногами по полу, беспомощно размахивая руками: — Отпусти меня! Отпусти! Вот что бывает, когда поддаёшься искушению чревоугодия и потом не в силах спасти собственную шкуру. — Ложись, дорогуша. — Габриэль прохрипел, заваливая Крюгера на бильярдный стол лицом вниз, упирая его руки по обе стороны, словно распятие Христа и расталкивая цветные шары по лункам. — Я тут подумал, что задушить тебя ремнём будет слишком просто, поэтому я придумал нечто получше. Короткий хруст со стороны стены и алое полотно со свастикой легло в руку Габриэля, подчиняясь воле полковника. Он прижал сопротивляющегося верзилу, скрутив ему запястья рукавами его же пиджака. Затем дотянулся до острого кия, лежащего поодаль от стола и, обхватив жертву покрепче, одним резким взмахом яростно ударил мужчину по хребту, разламывая кий на две заострённые части. Крюгер завизжал во всё горло. Его пасть раскрылась столь широко, что густые пенистые слюни потянулись с губ к полу, падая на туфли полковника. Толстое тело задёргалось в конвульсиях неконтролируемого животного страха. Боров ощутил холодное дыхание смерти и с ног до головы покрылся потом, смрад которого мгновенно распространился по помещению. И теперь аромат дорогостоящего парфюма смешался с кисло-терпким запахом пота, создавая какофонию безумной вони. — Самый жестокий убийца Берлина. Вымысел, в который поверят тысячи и будут сидеть ночью по домам, наивно ожидая меня. — Вздохнул полковник, обхватывая горло свиньи красным полотном, а затем затягивая его на горле всхлипнувшего Хорста. — Я всегда отдаю себе отчёт, почему убиваю, но в твоём случае мне даже распыляться на это не приходится. Когда ты, гадёныш, осмелился трахнуть мою мать, я в ту же секунду решил, что заставлю тебя страдать, как страдала она. Кий — отличная замена члену, не так ли? Габриэль еле сдерживался, чтобы не всадить острый обломок в голову прямо сейчас и не намотать на него мозги вместе с кровью. Все его чувства были заострены и настроены лишь на одну волну — волну боли и мести. Ублюдок должен заплатить за содеянное. Сейчас же. — Чёрт, Гросс, герр полковник, не нужно этого делать! Я вас умоляю! Я прошу! Мы можем решить проблемы в суде! — всхлипывающий голос Хорста почти неконтролируемо слетел с покрасневших губ, а из носа потекли зелёные жидкие сопли, затекая в пасть жертве. — Ну что ты, не надо плакать, — плакать нужно было раньше, а сейчас мне плевать на тебя. — Мужчина рассмеялся не своим голосом, рассматривая сломанный кончик кия. — Так всё же вставить тебе в задницу или может разорвать твою глотку? Что тебе хочется больше? Крюгер поджал ноги, всхлипывая снова и снова. Его тело поразила столь сильная дрожь, что завибрировал даже бильярдный стол. Голос шокированного кабана превратился в писки затравленного поросёнка. Полковник равнодушно покачал головой, глубоко вздыхая, нарочито неспешно потянув импровизированный поводок на хрустнувшей шее Крюгера: — Ладно, я сам не настроен лезть в твой толстый зад, так что считай это моим подарком, подарком Азазеля. — Габриэль вставил кий в держатель бильярдного стола, что выглянул заострённым кончиком вверх. — Кресло для шлюхи готово. Схватив Крюгера за плечи, мужчина сорвал штаны вместе с нижним бельём на его бёдрах. Толчок вперёд, прямо к концу кия. Держа за удавку, он надавил на плечи Хорста, вводя обломанный наконечник в анус, распарывая и разрывая стенки кишечника глубоко внутри. Крюгер завопил что есть мочи. Задёргался в конвульсиях острой беспощадной боли и затопал туфлями по столешнице, отчаянно дёрнувшись вперёд. — Отпусти! Пожалуйста, отпусти! Нет! — Как я могу отпустить тебя, если я хочу, чтобы ты, тварь, сдох от моей руки? Мне не составило труда выследить тебя. Однако, вот незадача, я не могу найти твоих друзей. Скажешь мне их имена? — Тёмный блеск в глазах, а кий слегка вышел из разорванного заднего прохода, чтобы с силой вогнаться вновь, повторяя экзекуцию. — Скажу! Скажу! — истерично завизжал Хорст, — Только прекрати, умоляю, прекрати! — Ну, как? Нравится, когда тебя скручивают и имеют? Как думаешь, моей матери было больно, когда ты и твои дружки решили надругаться над ней? А страшно? Ей было страшно, Крюгер? — Каждый вопрос отдавался дрожью в поджилках, а шипящий голос над ухом сопровождался поворотом кия вкруговую, буквально ввинчивая острые зазубрены в кровавую кашу. — Мою любимую маму, мою самую любимую женщину, её тёплые ладони и длинные волосы, моя матушка, мама, — безумная чернота в колодцах глаз, а нога Габриэля втолкнула кий в кишечник Хорста, делая еще несколько толчков под дикие крики. Казалось, что и без того круглое лицо Крюгера увеличилось в размерах, раздулось от безумного напряжения, покраснело до багрового оттенка, а вены на лбу и висках норовили лопнуть и забрызгать потную скользкую кожу. Он дёргался плечами из стороны в сторону с широко распахнутым ртом и глазами навыкат, а из глотки вырвался ранее не слышанный вопль, дикий и отчаянный. — Умоляю, Йозеф, умоляю! — О, ты вспомнил моё имя? Видишь, я отлично умею лечить амнезию. — Мужчина неосознанно толкнул бедром видимую часть кия, вырвав истошные крики, — И всё же я жду ответ на свой вопрос — где прячутся твои друзья? — Я скажу! Вернер… Вернер Эггер! Я давно не общаюсь с ним, но его хорошо знает Рихард Зонненшайн, найди его! Габриэль расплылся в довольном зверином оскале, продолжая буравить его тело сумасшедшим взглядом: — Люблю, когда разговор становится осознанным, — Габриэль почти навалился на Крюгера, снижая тембр голоса, не переставая проталкивать кий вдоль всего тела, — И хочу, чтобы ты знал, что пока я жив, у вас не будет ни единого шанса скрыться, потому что страшнее одержимого местью может быть только одержимый местью маньяк. Хвали чёрта, что я убью тебя сейчас. Визг. Из глотки Крюгера хлынули струи крови, смешанные со слюной. Его голова лихорадочно задёргалась, тело, словно парализованное, вытянулось в плотную струну, и мужчина замер в таком положении, теряя сознание от нескончаемого потока боли. Глаза закатились за веки и вскоре закрылись навсегда. Габриэль навис над бездыханным телом чёрной тучей. Удовлетворённый взгляд прошёлся по истекающему кровью лицу, изучая каждую морщину борова, которую свело в ужасе. И даже после испускания духа он всё ещё будто визжал с широко распахнутым ртом. Полковник посмеялся в лицо трупа, а его длинные пальцы собрались в плотный кулак. Всего лишь резкий взмах и кулак врезался в зубы Хорста, вышибая один из них. Трофей упал в карман брюк. Теперь он выплатил свой долг.«Германия, Берлин, округ Митте, Августштрассе, близ рынка Fleisch u. Fisch» 10 сентября 1939 года, 10:15 утра
Это утро выдалось достаточно ленивым, ведь обычно Клаус Ленц успевал прибыть в свой мясной отдел ещё до открытия рынка, дабы успеть подготовить рабочее место. Свежее мясо поставлялось ранним утром, а на его подготовку к покупателям уходило немало усилий. Но сегодня хозяин прилавка велел явиться не раньше одиннадцати часов утра, и всё это из-за срочного ремонта. Наконец-то за три года сподобились заменить окна и старую ветхую дверь. Оно и к лучшему, ведь работать с побоями после нападения наёмника — не самое приятное. Клаус неспешно вышел из квартиры, зажимая под рукой портфель с рабочим фартуком. Завернутый в него клочок бумаги таил в себе столько же загадок, сколько и его тайное предназначение. В этот раз предстоит самостоятельно поместить записку в свежий кусок вяленой свинины, а затем отослать группе диверсантов в Мюнхен. Клаус впервые получил послание на руки, которое мог развернуть и прочитать, вот только ворон [2] постарался, чтобы никто извне не смог его расшифровать. Всего лишь несколько строк, казалось бы, незамысловатых каракуль, похожих на рецепт доктора, присущим всем медикам неразборчивым почерком. «Если меня поймают с этим, посчитают сумасшедшим» — иронично усмехнулся про себя Ленц, — «Где справедливость? Завербовали, чтобы я делал работу вслепую, а в случае провала, ответил собственной головой. Или яйцами. Смотря, что предпочтёт гуманный, гестаповский суд». Ирония лилась потоком. Клаус не всегда понимал, для чего ему нужен такой риск, но всякий раз, когда начинал задумываться об этом, всё сводилось к паническому страху перед будущим. Он никогда не жаждал воевать, как все его товарищи, пропавшие без вести на фронте, а весьма спорные законы родной страны, отнявшие последних родственников, лишь подкрепили желание помогать врагам Великого Рейха. Рассуждения о смысле работы прервал неожиданно возникший впереди силуэт. Ленц приостановился, замечая знакомый мерседес, припаркованный к обочине с распахнутой настежь водительской дверью. Красный флажок на капоте одиноко развивался на ветру, пока хозяин автомобиля стоял в безлюдном переулке, обессиленно склонившись над мусорным баком, сплёвывая остатки выпитого и съеденного. Увиденное повергло Клауса в шок. Он впервые лицезрел Габриэля Гросса в таком состоянии, и в глазах мальчишки на мгновение отразилась жалость. — Герр Гросс? — он тихо окликнул полковника, подходя ближе и настороженно оглядываясь по сторонам, — Что с вами? Вам нельзя появляться в таком состоянии на улице, вы же штандартенфюрер! — Кто сказал, что штандартенфюреру нельзя блевать на улице в его чёртовом родном городе? — Габриэль развёл руками, отшатываясь от мусорного бака. Размытый взгляд на подошедшего паренька, но не теряя контроль. — Оставь меня, Клаус! Иди куда шёл! Ленц возмущённо скривил брови, резко хватая полковника за плечо. Мужчина, вынужденный обернуться, пьяно качнулся на еле стоящих ногах, демонстрируя товарищу недавно содеянное. Свежая кровь медленно стекала с его пальцев, капая на асфальт, а ледяной взгляд потемневших глаз безжизненно вперился вперёд. Рыжина мгновенно спала с веснушчатого лица мальчишки, заменяясь нездоровой бледнотой, а широко распахнувшиеся глаза в ужасе уставились на окровавленные руки и пиджак Габриэля. — Ох, чёрт! Вы словно на скотобойне побывали! Откуда это? Чьё то? — ужаснулся Клаус. — Это? — Мужчина поднял руки перед лицом Клауса, демонстрируя кровавое «произведение искусства», — Поиграл со своим старым знакомым в бильярд, случайно промахнулся и вставил ему кий в жопу. Извиняться не стал, ты же меня знаешь… — Боже, что? Герр Гросс, вы с ума сошли, да?! — А я похож на здорового? — Габриэль громко рассмеялся, — Скажи, ты видишь перед собой здорового человека, Клаус? — Вас могли увидеть! Вы ведь еле стоите на ногах! — Да? — Брови полковника резко съехали вверх, он обошёл парня, медленно удаляясь от него. — Хочешь увидеть тех, кто меня заметил? Они сейчас прекрасно проводят время! — Герр Гросс, я давно подозревал, что вы ведёте собственную игру, намеренно скрывая её от Центра! — прикрикнул Клаус. — Точно! Спасибо, что напомнил! Клаус схватился за голову, отворачиваясь от полковника. Мысли закрутились в хаотичном порядке. Мальчишка растерянно забегал глазами, пытаясь собраться и найти решение. Он понимал, что нельзя оставлять лидера группы на обозрение жителям города в таком состоянии, что считали штандартенфюрера примером для подражания. Теперь маска безупречного слуги Рейха на его лице трещала по швам, норовя раскрыть всех резидентов разведки. — Точно! Герман. Нужно вызывать Германа. Он знает, как исправить то, что вы натворили. — Будто сам себе, решительно произнёс Ленц. Габриэль обернулся: — Я тебе не мальчик, чтобы отчитывать меня! Сообщай хоть самому Фюреру!«Германия, Берлин, округ Витенау, Альт-Виттенау штрассе, 4» 10 сентября 1939 года, 12:13 дня
Узкий коридор перед глазами, лишь белое свечение, напоминающее дверь глубоко вдали. Он тянет руку навстречу яркому свету, что готов выжечь глаза смотрящему. Звука нет. Полная тишина. Слышны лишь собственные шаги в темноту. Это его обитель, больное воображение, которому давно не сидится в закорках подсознания. Веки, налитые свинцом, медленно открылись. Несколько секунд, чтобы сфокусировать внимание, и Габриэль видит знакомые очертания. Да, теперь он окончательно проснулся. — О нет, нет-нет, — Габриэль замахал руками перед лицом, словно пытаясь оттолкнуть нависшего над ним, — Я знаю, что ты мне сейчас скажешь вплоть до последнего слова. — Ты что, мать твою, совсем ума лишился?! — взревел разъярённый Герман. Вытаращенные глаза взъерошенного инженера выжидающе вперились в лицо соратника. Харпе выглядел так, будто сбежал из лаборатории Франкенштейна; белый потрёпанный халат выглядывал жёлтыми и тёмно-зелёными пятнами из-под шинели, а сам он источал неслыханные ранее запахи. — Боже мой, Герман, ты воняешь, как моя бывшая сука Елена! Надо же когда-то ходить в душ! — Сейчас Габриэль слабо понимал, что происходило перед его глазами, и еще слабее понимал, что творится внутри его черепной коробки, — Послушай, ты чего как шлюха набрасываешься на меня? Не видишь, что я не в настроении? Харпе схватил полковника обеими руками за грудки, приподнимая пьяное тело с дивана и затряс, словно тряпичную куклу. — Хочешь быть раскрытым?! Хочешь оказаться на виселице у сучьего Гиммлера, да?! Отвечай! Габриэль осел на руках друга, не спуская с него глаз: — Если рядом со мной будешь ты, то хоть в петле Фюрера. Клаус тут же забегал по гостиной, нервно зашторивая окна и взволнованно поглядывая по сторонам, боясь, что кто-то мог их услышать. — Товарищи, давайте будем держать себя в руках! Хотя бы постараемся! — Молчи, Ленц! Этот безответственный идиот сорвёт нам всю операцию, и глазом не успеем моргнуть! Если уже не сорвал! — Никто его не видел, наверное… — неуверенно пробормотал Клаус. — Наверное, не видел! — акцентировал Харпе. Мужчина нервно дёрнул плечами, отходя к окну и, наклонившись, прижался ладонями к подоконнику. Тишина заполнила пространство тягучим напряжением. Сейчас каждый думал о своём, — единственное, чего боялся Клаус, это смерти, Герман не хотел потерять разведывательную карьеру и всегда стремился отличиться перед руководством, но никто не знал, чего мог бояться виновник этой незапланированной встречи. В его глазах, — пустых и спокойных — не было страха. Мужчина не боялся смерти, ведь нельзя страшиться того, что проросло терновыми ветвями за твоей спиной и скрутило тело. Связанный, зависимый и одинокий. — Скажи, Герман, ты видишь перед собой здорового человека? — В который раз спрашивает Габриэль, но в этот раз вопрос звучит жёстче, утверждающе. Он хочет получить ответ, на который сам ответить не в состоянии. — Нет, Гросс, ты безумец. — Отчеканил мужчина, полуобернувшись на друга. — И в последнее время меня это очень волнует. Если тебе некуда деть свои психопатичные наклонности и обиду за прошлое, лучше развлекайся со шлюхами, издевайся, души и убивай их, но прекрати подводить группу! По твоей вине пострадаем все мы! — Тебя стало волновать моё ментальное здоровье, как только я стал приближать смерть к твоей шкуре. И не говори, что это не так, тебе глубоко всё равно на то, что хочет Центр. Когда смерть ходит за твоей спиной, мало кто способен обернуться. — Уголки губ Габриэля поднялись и замерли в таком положении на несколько секунд, пока его улыбка вновь не перешла в холодную тонкую нить. Герман отчеканил всего несколько шагов по комнате и их взгляды снова соприкоснулись в зрительной схватке. Харпе показательно сжал кулаки, и ничто не могло скрыть его искреннее желание ударить лидера группы. Во вспыльчивости Герман уступал лишь самому Гроссу. — Как жаль, что именно ты сказал мне эту ложь. — Прошипел инженер; нервы на его лице задёргались в отчаянии, — Сдаётся мне, ты давно замышлял собственную игру и сейчас готов на что угодно, лишь бы твои ошибки остались безнаказанными. — Ты действительно думаешь, что прямо сейчас, в эту минуту за нами уже установили слежку? Герман, их спецслужба не видит во мне шпиона, а я работаю в секретной полиции! — Габриэль забил указательным пальцем в висок. — Ты волен думать, что пожелаешь, но чтобы тебя усмирить, мне придётся доложить Центру о твоей несанкционированной вылазке! — А может Габриэлю просто отлежаться? Прийти в себя? — бубнёж Клауса донёсся до мужчин не сразу. В этот момент они как будто участвовали в схватке, кто кого поборет словесно, и лишь Ленц жаждал мирно разрешить ситуацию. — Герман, ты можешь уже завтра болтаться в петле, а говоришь о том, что я зарезал какую-то свинью? Он сам предопределил свою судьбу, — с тем же спокойствием произнёс Габриэль, взглянув в серые глаза инженера. — Не надо было лезть к моей матери. Клаус с осторожностью подошёл к Герману, когда понял, что его не слушают. Руки неуверенно схватили инженера за плечо, и мальчишка принялся оттаскивать мужчину в сторону, но тот недовольно отмахнулся, толкая Ленца в сторону. — Да, чёрт возьми! Это ты во всём виноват! И я уверен, что именно из-за твоих глупых решений на нас объявили охоту! Не удивлюсь, если сам Фюрер разузнал о нас и нанял наёмника для чистки! Встав с кресла, Габриэль подошёл вплотную к Герману, нагло нарушив личные границы. Блеск от окон сверкнул в почерневших глазах, а тень, брошенная на ковёр, коснулась ног инженера. — Если тебе не нравится, как я работаю, то давай, откажись от меня! — Руки полковника схватили Харпе в грудь, оттолкнув его на несколько шагов, — Скажи Центру, что я не устраиваю тебя, как напарник. Посмотрим, найдут ли они тебе хорошую замену. — Процедил он сквозь плотно сжатые зубы. — Это мне ещё должны найти замену? — Герман возмущённо взмахнул руками, — Если я откажусь от тебя и доложу о твоих «подвигах», а мне придётся, то замену будут искать Тебе, великий мститель! Или ты наивно полагаешь, что без тебя группа не справится? — мужчина оскалился в откровенной усмешке. — Ребята, сейчас не стоит ругаться между собой! И давайте говорить тише, тут очень тонкие стены! — подал голос взволнованный Клаус. — На твоём месте я бы лучше помалкивал, Гросс. А теперь живо домой, отмойся от крови и выспись, наконец! — Не указывай мне, что делать, Харпе. Если мне будет нужно, то я разнесу весь Берлин к чёртовой матери! И мне не составит труда сделать это ещё раз, и ещё раз. — Тембр голоса снизился и стал протяжней. — Да что вы такое говорите, герр Гросс? — Ленц ужаснулся сказанным словам, забегав вдоль стены, нервно щёлкая пальцами, словно пытаясь найти хоть какое то решение конфликту. — Давай! Попробуй, разнеси! Не думаю, что у тебя получится, ведь ты вынуждаешь нас применить к тебе силу! Ещё раз вытворишь невесть что, я лично скручу тебя в бараний рог или привяжу как собаку, пока желание творить безумие не исчезнет из твоей головы! — Хотите сказать, что ты или ты, — Рука полковника с издёвкой указала на Германа, а затем на Клауса, — Сможете остановить меня? — Габриэль небрежно пожал плечами, — Я сам себя не могу остановить вот уже шесть лет! О чём вы! И раз я безумец, то ни Центр, ни хоть сам Фюрер, никто не сможет остановить меня! — механическое качание головой в стороны, улыбка прорезала кожу до ушей. — Мёртвая рыба всегда остаётся держаться на плаву. Лицо Германа помрачнело сильнее прежнего, а напряжённые плечи опустились к низу. Лишь его взгляд мог передать то разочарование, что он ощутил, наблюдая за близким другом. Вылетевшие с уст полковника слова, ранили не хуже ножа, а страх за жизни группы увеличивался с каждым разом. Харпе боялся изо дня в день, отчаянно скрывая это под маской уверенного и улыбчивого мужчины. Мысленно он сдался, расслабляя руки, сжатые всё это время в кулаки, но в глубине глаз, будто напоследок, мелькнула крошечная надежда на здравость рассудка Габриэля. Тишина повисла всего на несколько минут, пока Герман не прошёл к входу гостиной, приостановившись у порога. Надеюсь, у тебя всё получится. Только не умирай. Несколько уверенных шагов. Хлопок дверью. Он подумал, что произнёс эти слова вслух. Не сомневайся. Я докажу, что всё это не напрасно.«Германия, Берлин, округ Митте, Штайнштрассе, 15» 11 сентября 1939 года, 03:43 ночи
Резкие и промозглые потоки ветра залетали под железные крыши домов, отрывая их от каменной кладки, создавая громкое, оглушающее эхо. Несколько капель дождя сорвалось с неба, отражая в глубине исчезающие стены домов. Кошмар обрёл материальные формы и перестал казаться миражом. Чьи-то руки, — отточенные до мелочей бросают и затягивают на кадыке верёвку. Его шея в петле, — твёрдой и жёсткой. Холод пронизывает тело до самых кончиков пальцев, цепляясь в пока ещё бьющееся сердце. Глаза ловят висящие вдоль домов алые полотна со свастиками, а затем опускаются на толпу, что сбилась между собой в плотную массу, сплотившуюся около его ног. В их взглядах читается лишь жажда. Он ждал этого, и с самого начала знал, что именно так закончится его история. Рано или поздно. Именно на нём замкнётся круг графского рода, похоронив последнюю душу в сырой земле. Есть ли среди смотрящих на его казнь Ганс Розенберг? Он не мог пропустить этот момент. Группенфюрер стоит в первом ряду, гордо распрямив плечи и будто готовясь аплодировать. В привычной манере здоровается с коллегами, пожимает руки и улыбается. Всего секунда и пасть разинута в животном оскале. Сплошная пустота в голове, с трудом слышна речь, она стала так похожа на кричащий вопль из Ада. Наверно так умирают люди? А что услышит он во время смерти? В глазах темнеет, мрак, а затем свет, а затем снова мрак. Больно ли умирать, мама? Глаза вырвали из толпы маленького мальчика, так похожего на него самого, в его виске застряла пуля. Капли катятся по лицу мужчины, собираясь алой лужей под его ногами и стекая с деревянного постамента под ноги зрителей, растекаясь, словно разбитая бутылка вина. Солнце, что спускается за горизонт, слепит глаза, застилая видимость белым дымом. Как же он хочет, чтобы это поскорее закончилось. Движение головой влево. Высокий палач с накинутой чёрной маской готовится спустить рычаг и убрать из-под ног землю, на которой он стоит с самого рождения. В горле невыносимо сухо, от чего хочется кашлять, а ещё больше рыдать навзрыд, выть от безысходности, от того, что подвёл себя, брата, маму и отца. Он умрёт в одиночку. Петля туго затянется на шее, глаза замрут на одной точке, а шея сломается, будто кора старого дерева, и никто не сможет помочь ему. Габриэль давно рассчитал свою казнь, и теперь не мог позволить себе бояться. Смерть заберёт его в недра земли, боль уйдёт и покинет тело, подарив покой, что не сможет подарить ему никто. Дикость происходящего свернула кровь в венах, остановив поток у самого горла. Почему он ещё не умер? Если и существует Рай, то он никогда не попадёт в него. Бог не примет его, как своё порождение, потому что он давно утратил всё, что было в нём человеческое. Короткое, сумбурное эхо, почти не успеваешь разобрать голос. Секунда и по щекам мужчины потекли слёзы, глаза плотно сжались. Он узнал его и успел защитить в своей памяти. Даже если это чистый обман, то он хочет быть им обманутым. Мелодичный голос льётся отовсюду. Он обволакивает и уносит остатки самообладания далеко в прошлое. Кристиан. Братик. Он зовёт и просит о чём-то. Этот родной узнаваемый голос четырнадцатилетнего мальчишки заставляет страх раствориться в темноте. Габриэль! Габриэль! Голос усиливается, а посреди разъярённой толпы неожиданно блеснула белокурая макушка. Бледные худые руки тянутся к постаменту казни, где Габриэль уже готов был принять свою участь. Но не сейчас. Габриэль, проснись! Братик, вставай! Громкий звонок будильника. Раскатистое эхо зазвучало в ушах. Вода будто бы отступила, выталкивая тело на поверхность. Габриэль сел на кровати, руки обхватили шею, лихорадочно проверяя её на наличие петли. Дрожащий ком в горле заставил громко закашлять. Очередной кошмар, без намёка на конец. Сейчас, когда его слух обострился сильнее обычного, он мог услышать даже стоящую за глухой стенкой Фриду. Женщина всегда волновалась за него, даже когда не было повода. За окном не было видно ничего, кроме черноты, которая, словно плотная штора, была накинута на окно. Ноги свесились, ощупывая холодный пол. Тихий стук маятника. Казалось, что если Габриэль захочет закричать, то не услышит сам себя. Боль заколола в висках и её так просто не убрать таблетками. Мысленно отругав себя последними словами за слабость, мужчина дотянулся рукой до графина, плеснув в себя водой. Капли расползлись по бледному лицу, а тёмные пряди свесились на лоб. «Нельзя. Больше нельзя оттягивать этот момент. Убежать больше не получится» — мужчина покачал головой, нащупывая на прикроватной тумбе пачку обезболивающего, — «Я плохой человек», — произнёс полковник, обхватывая лицо ладонями, — «А поступил ещё хуже» — врезался в сознание едкий голос разума. Габриэль точно знал, что призраки прошлого не покинут его, но, чтобы они не появлялись всё чаще, его давно уже ждёт место, откуда всё началось. Хотя, уйдут ли они из жизни на долгое время — Габриэль уже не сможет сказать наверняка. Найдя ключи от дома в кармане недавно выглаженных брюк, полковник поднялся с кровати. И если призраки прошлого продолжают жить в голове, нельзя противиться их зову.«Германия, земля Потсдам, поместье Ландгут-Розенфельд, Ам Цернзе штрассе, на берегу озера Гроссер Церн» 11 сентября 1939 года, 06:01 утра
Здесь он мог ненадолго снять маску, обнажив то, что старательно укрыл от любых глаз, свои — Боль, Страх, и Отчаяние. Габриэль хорошо понимал, что происходит с ним на протяжении нескольких дней, успевших измотать так, будто он не спал несколько лет. О психическом состоянии таких людей обычно либо молчат, либо говорят, а затем замолкают навсегда. Сейчас Габриэль думал о гибели родителей без боли и горечи. В его голове была лишь тихая лютая ненависть, которая могла уничтожить одним лишь ударом. Говорят, что тот, кто пытается уподобиться Богу и хочет взять на себя право решать чужие жизни и смерти, сам становится его подобием. И Габриэль не стал исключением. Это был шанс, который он сам выкрал у Бога и со временем вернулся на родину, но уже похоронив маленького мальчика, чья жизнь официально прервалась 8 ноября 1923 года. Он больше не будет искать монстров под кроватью. Они больше не пугают его. На место Габриэля-Йозефа Отто граф фон Рейна пришла простая, но лаконичная фамилия Гросс и в его душе выросло нечто, что способно разговорить даже мертвецов, а монстры под кроватью стали принимать его за равного себе. Вот только полковник уже не прячется под кроватью. Ноги упёрлись в каменную кладку в земле, ощупывая сырую почву. Глаза замерли на когда-то величественном родовом поместье и всё, что от него осталось — жалкие ветхие развалины, постепенно теряющие очертания, постепенно рассыпающиеся на кусочки голубого кафеля, белого мрамора и старинного барельефа с пастью льва. И вместе с ним ушла история. Задумчивый взгляд плавно спустился ниже по стенам, находя обугленные перекладины детской комнаты, где в последний раз мальчик мог позволить себе драку с братом. Солнечные лучи осветили ветхие доски просторной кухни, в которой его учили столовому этикету, и мальчишка лакомился лакричными конфетами без разрешения матушки. Предательские слёзы вновь обожгли щёки. Здесь всегда было солнечно, а в воздухе витал аромат свежих роз. Перед роковой ночью отец устроил пышный костюмированный приём. Весёлый и беспечный пятнадцатилетний мальчишка танцевал почти до самого утра с дочерями графской знати. Этот танец запечатлелся в его голове и теперь ноги полковника, будто заколдованные, скрестились, вспоминая давно заученные движения. Запрокинув голову, мужчина отдался этой мимолетной картине. Просто образ, просто тело, просто руки, что плавно поднимаются к небу, а затем неспешно расходятся в стороны, танец слияния души и боли, отплясывающий на нервах, который готов сбить ритм сердца. В последний раз ему было так плохо лишь единожды, а теперь боль удвоилась, кровоточа изнутри бьющегося органа. Да, Габриэль, ты только что решил убить себя окончательно. Это же чистый мазохизм, без капли облегчения. На что ты надеялся, придя сюда? Но он был здесь не один. За спиной полковника неожиданно мелькнула лёгкая тень, скрываясь в высоких кустарниках, проросших сквозь стены развалин. Мужчина озадаченно поморгал и обернулся на подозрительные шуршания где-то сверху. Звонкий хруст веток сопроводился коротким чиханием и сквозь полу-жёлтую осеннюю листву вылетел огрызок яблока, врезаясь прямо в лоб Габриэлю. Мужчина удивлённо приоткрыл рот, тут же возмутившись столь наглой выходке озорника, пробравшегося на его территорию. Шпана совсем распоясалась! Полковник убрал руки в карманы брюк, гордо выпрямил спину и нарочито двинулся вдоль стены за отдаляющимся шуршанием. Намерение изловить наглого хулигана смешалось с чувством крайней озадаченности. Кто вообще станет играть в столь небезопасной зоне? Любой кирпич или доска может ежесекундно сорваться с высоты и причинить увечья. И Нуби куда-то убежал как всегда! Что за несносный пёс! Мужчина расстегнул китель, перешагивая через оконный проём и быстро прошёл к краю стены, там, где заканчивались кусты. Уставившись наверх серьёзным хмурым взглядом, он намерился наказать сорванца как следует. Пока не раздвинулась листва и в солнечном свете не показалась пара стройных женских ног. В суровом взгляде Габриэля блеснуло изумление. Этого не может быть! Изрядный эффект дежавю. Изучающий взгляд успел в момент ухватить все главные черты. Длинные шелковистые волосы в игривых косичках буквально просили схватить и дёрнуть. В девочке, что он увидел, словно была заключена опасная преступница, севшая за принуждение к смертельно-горячему сексу. Слишком короткое летящее платьице цвета спелой вишни в крупный белый горошек. Оно едва прикрывало попку, — такое мягкое и эластичное. Интересно, она специально решила надеть его, чтобы он захотел её хорошенько оттрахать? На крайний случай подарить смачный шлепок. Как же нелепо мило выглядывали белые носочки из-под ботинок, едва доходившие до полноценного тридцать шестого размера, в чём Габриэль не сомневался ни на миг, дополняя свой почётный список по насмотренности за женскими ножками. Настоящая принцесса из сказок. Наверно никто ещё не успел рассмотреть её так, как это только что сделал Он. Хоть бы никто не застал его здесь ослеплённого собственными фантазиями. Сегодня выдался хороший улов, герр полковник. Её движения выдавали в ней маленького, любопытного котёнка, который только недавно научился ходить и впервые столкнулся с чем-то новым и неизведанным. Сама невинность. Чистая и до невозможности живая. В Берлине и совершенно одна? Мне сегодня крупно повезло… Толкнув ногой огрызок яблока, полковник выглянул из-за угла стены, уставившись на девочку. Тихий, еле слышный звук, похожий на хлопок книги об землю, а затем последовавший за ним раздражённый писк. Видно, что-то упало вниз. И как он надеялся, что это не его больное воображение. Проследив за тем, как девочка спустилась по импровизированной лестнице из обугленных кирпичей и скрылась в кустах ковыля, Габриэль незаметно проскочил пролёт между стенами. Вот ты и попалась в мой капкан... Размашистые ветки раздвинулись длинными пальцами. Полковник встал позади «преступницы», гордо выпрямляя спину. Осанка аристократа позволяла ему выглядеть респектабельно и утончённо. Забавно наблюдать, как миниатюрная девочка пытается залезть глубоко в кусты. Юбка, что прикрывала стройные ноги, подлетела вверх потоком лёгкого ветра, открыв вид на сочную попку в белоснежных трусиках, что оказалась прямо перед носом раскрывшего рот мужчины. Ты издеваешься надо мной? Две половинки, напоминающие очертания спелого персика, что вот-вот сорвётся с дерева и попадёт в руки мужчины. Штандартенфюрер наклонился. Короткий шлепок прозвучал в воздухе. Габриэль отдёрнул руку от упругой кожи, словно ошпаренный. Как ловко она могла манипулировать своими природными данными, сама того не осознавая, а он, словно не видевший юбки мальчишка, поддался на провокацию. Девочка коротко взвизгнула, дёрнувшись вперёд от неожиданности, и упала лицом в траву. Но за тем она с ловкостью испуганного кролика подскочила на колени и, шурша опавшей листвой своими тоненькими ручками, обернулась к мужчине. Пара небрежных длинных кос упала по обе стороны от его ног, причудливо поблёскивая шёлковыми лентами молочного оттенка, вплетёнными в густой тёмно-каштановый волос. Её вытаращенные глаза уставились на зашнурованные офицерские ботинки. Габриэль готов был поспорить, что сердце незнакомки вот-вот выпрыгнет из груди. Он застал озорницу врасплох. Тем не менее, полковник в своей привычной для себя беспардонной манере не мог лишиться удовольствия обратить внимание на изящные изгибы молодого тела. И, безусловно, лишь убогий импотент мог не заметить, как из бессовестно откровенного декольте платья выглядывала кромка белоснежного лифа. Не обделённое яркими красками мужское воображение сразу нарисовало в голове пикантную картину, — как тонкое кружево плотно стягивает своими замысловатыми узорами упругую грудь явно не первого размера, и как напряжённые, сводящие с ума сосочки, провокационно выглядывают наружу. Интересно, её кто-нибудь трахал в этой позе? Она всё ещё смотрит ему в ноги, стоя на четвереньках. Похабная полуулыбка полковника тут же приобрела серьёзные черты. Мыслимые и немыслимые позы, успевшие появится в разуме мужчины, рассеялись. Даже самый искусный извращенец должен уметь держать свой пыл в узде. Руки опустились в карманы брюк. Хулиганка должна быть наказана за нарушение границ. Его территории, пусть и уже давно убитого графского рода, должны оставаться запретными для всех, даже для таких «bambolina» [3] девочек. — Заблудилась, юная фройляйн? Его голос, словно беспрекословная команда, подействовал на особу, но попытавшись подняться, она плюхнулась попкой в траву. Мужчина выжидающе склонил голову набок, хмыкнув на столь забавную неуклюжесть. Девочка с нескрываемой опаской подняла голову, совершенно по-дикому уставившись на полковника. Карие глаза настороженно и поочерёдно цеплялись за отличительные детали его кителя, уделяя особое внимание железному кресту на шее. Умница. Явно поняла, кто перед ней стоит. Габриэль увидел, как напряжённо прокатился ком в её горле, и она разволновалась больше прежнего. Надеюсь, что я не напугал тебя. Мне будет очень жаль пугать такую прелесть. Тишина была не долгой. Девочка вновь зашелестела листьями, лихорадочно хватая книгу в обе руки, и постаралась как можно быстрее запихнуть её в рюкзак. — Тебе известно, что это частная собственность? Терпения полковнику не занимать, да и в ораторском искусстве он был не из последних. Тем не менее, незнакомка вызывающе уставилась на мужчину, и отвечать явно не намеревалась. Её выразительные карие глаза вмиг налились красным ликёром, брови изогнулись в откровенном вызове, а пухлые губки недоверчиво поджались. Пытается напугать? Только вот с ним это бесполезно. Смелая, но наивная. А родинки… Эти маленькие отметины… По легендам они могли рассказать очень многое о прошлой жизни и смерти. Одна половина лица у неё была вся в ярких звёздах, что зажглись под лучом осеннего солнца. — Non ho visto i segnali restrittivi sulla strada [4], — сказала девочка. «И не увидишь» — мысленно ответил мужчина. Он до последнего ошибочно верил, что в этом Богом забытом месте есть хоть какие-то признаки жизни. Голос девочки зазвучал столь мелодично, что её необычный, в меру слышный итальянский акцент, явно выдавал в ней представительницу сицилийского полуострова. Ласково-сладкозвучный тембр. Слова лились потоком бриза от едва касающегося нёба языка, который сделал ровно три хлёсткие волны, напоминая о том, откуда он родом, а затем плавно опустился, завершая штормовую бурю. Эта особенность нисколько не портила общую картину, а лишь ещё больше подогрела интерес Габриэля. Когда-то давно он слышал его повсеместно, и даже не задумывался, что жизнь поманит на юг Италии своими неизведанными путями. Будни за университетской партой, приятный уху мягкий шелест слов одногруппниц, будто за каждым словом скрывалось приглашение к бурной ночи, горячий запах свежеиспечённого национального блюда и, конечно же, культурная Мекка Европы. А ты умеешь удивить… Но я всё ещё не простил тебе яблоко. Она уверенно поднялась с земли и принялась тщательно оттряхивать юбку платьица, забавно-угрожающе уставившись на мужчину. — Come ti chiami? [5] Тёплая, но вместе с тем заинтересованная улыбка тронула губы полковника, пока до него не донёсся знакомый шум. Громкий лай прорезал воздух. Анубис, как и под стать его неукротимому характеру, не мог позволить себе появиться без должного эффекта. Преодолев короткое расстояние и взрыхляя землю лапами, он выпрыгнул из кустов прямо к девочке. Она взвизгнула от неожиданности, закрывая лицо ладонями. Навострив остроконечные уши, весёлый пёс высунул длинный язык. Всего мгновение и зубы тренированного хозяином добермана вцепились в юбку платья, словно голодная собака на свежую кость, смачно отгрызая кусок ткани. Фройляйн с ужасом взглянула на проделки пса, приоткрывая рот. И теперь её щёки налились румянцем скромности, ведь Анубис умудрился отодрать от платья не самый маленький кусок, обнажая правое женское бедро и часть талии. Молодец, Нуби. Теперь полковник мог воочию насладиться видом аппетитных изгибов юной сицилийки и мысль о том, что это мог быть самый лучший подарок на его тридцатилетие, заставила многозначительно улыбнуться. Сейчас он молился всем богам на свете, чтобы она оказалась совершеннолетней. Не хватало ещё сесть за растление. Репутация превыше всего. — Cattivo ragazzo, molto cattivo! [6] — воскликнула она. Хотя, трудно было оценивать это как вскрик, скорее, лёгкое пение. Она явно не умела ругаться, а если ругалась, то выглядело это столь смешно, что мужчина еле сдерживал улыбку во все зубы. Забавности ей было не занимать. Ещё больше он был озадачен тем, что никогда не встречал такую смесь из милости, юношеской простоты и горячей сексуальности. Она манила не хуже моделей эротических журналов, имея при этом огонёк явной невинности. Утопая в рассуждениях, он чуть было не упустил, как девочка поспешно схватила кусок платья, собрала оставшиеся лоскутки и прикрыла ими всё то, что спровоцировало в нём эрекцию ниже пояса. — Дурак! — фыркнула особа на ломанном немецком, как-то по-детски сморщив лицо. Пёс, что всё это время крутился вокруг незнакомки, резко замер, вставая на задние лапы, едва белый мотылёк осел на его мокрый нос. Коротко чихнув, а за тем фыркнув, доберман рванул за источником беспокойства и скрылся в очередных густых кустарниках. Девочка, наконец, расслабленно опустила плечи и коротко сглотнула, да так, что обнажила тонкий кадык, по которому покатился гулкий комок безысходности. Шевельнув носом, будто на нём сидел злосчастный мотылёк, она вдруг сорвалась с места и, словно напуганный кролик, рванула в соседние кусты, скрывая жгучие итальянские черты в оплетающих ветках. И как казалось полковнику, они были готовы вот-вот принять очертания своенравной сицилийки. — Я согласен, полный кретин, ублюдок, грязный извращенец! — лукаво парировал Габриэль, крича вслед, похотливо обнажив зубы. — Arrivederci e a presto! [7] Она исчезла, но на язык осел приятный осадок её сладкого шлейфа.