Хроники Таморианы. Погибшая Земля

Вокруг погасшей огненной горы Ламаш в изобилии росли сады и виноградники. Местные жители испокон веков нашли применение кускам серо-желтой застывшей лавы, что попадались то там, то здесь. Их измельчали и закапывали в землю, и та каждый год родила обильный урожай. Вино из садов Ламаша знала вся Тамориана. У самого царя и многих знатных вельмож были здесь виноградники. Среди местных жителей едва памятны были смутные слухи, что в древности Ламаш был настоящей огненной горой. Еще рассказывали страшные истории, как однажды гора содрогнулась от макушки до подножия и выбросила огромной столб огня и дыма, и как множество людей были поглощены раскаленным огненным потоком. Но такое случилось только однажды, и много сотен лет назад. А с тех пор Ламаш превратился из ужаса людей в их благодетеля и кормильца. В роскошных садах чуть ли не целый год зрели фрукты. Из лепестков прекрасных роз делали ароматическое масло. К горным озерам, пахнущим серой, люди приезжали издалека, чтобы лечиться; говорили, что эта неприятная на вид и вкус, постоянно теплая вода излечивала многие болезни и даже возвращала молодость. И местные жители не сомневались, что так будет всегда. "Наш старый Ламаш", - любовно называли они гору. Усеченный конус ее был хорошо знаком всем, кто глядел с равнины. Контур погасшей горы рисовали на холстах, лепили из местной сернистой глины, выжигали на дереве, и продавали ее изображения во всех видах приезжим гостям. В Деревне Спелых Гроздьев, в лавке, где продавали гостям дары Ламаша, и повстречался впервые Борнах, Жрец-Целитель, с местной жительницей, молодой вдовой по имени Эла. Случилось это три года назад. Сперва Эла и не приглядывалась к очередному посетителю своей лавки. Окруженная придирчивыми столичными покупателями, она старалась их хоть чем-нибудь заинтересовать. Дела в лавке шли плоховато, а гости обратили внимание на грубоватые здешние поделки, кажется, просто от скуки. - Вот эти кувшины? Но они же грубой работы и аляповато разрисованы, - говорила богато одетая приезжая женщина, разглядывая предложенные ей изделия. - Вам, в провинции, может быть, не понять. А в Атале такая дешевка не нужна даже слугам и рабам в хороших домах! На молодом смуглом лице торговки в этот миг отразилось такое отчаяние, как будто для нее сейчас не было на свете дела важнее, чем убедить покупателей. Проворно метнувшись среди тесно заставленных полок, она предлагала новые и новые предметы, надеясь, что хоть что-то им понравится. В своем горячем порыве она не замечала, как насмешливо изгибаются губы приезжей гостьи, как презрительно фыркает ее спутник. По-настоящему одной ей важно было, чем закончатся торги. Ее богатые посетители развлекались от скуки. Она же все совершала от души, и Борнах уже видел, что душа эта умеет чувствовать глубоко и сильно. У женщины даже пальцы подрагивали от волнения, когда она бралась то за одно, то за другое. Жрец понял, что она способна, как дано немногим из людей, заниматься самым обычным, повседневным делом, как самым важным, вдохновленным Богами. Ему захотелось ей помочь. Жрец украдкой сделал знак в сторону оставшихся на полках кувшинов, чашек и блюд... - А вот на этих уже более тонкий рисунок! Почему их скрывали позади? Их будет не стыдно показать гостям! - послышался резкий голос приезжей покупательницы. Эла, снимая их с полки, открыла рот от удивления. Никто у них в деревне не умел так тонко и красиво расписывать кувшины. На гладкой поверхности, покрытой прозрачным лаком, словно черной тушью нарисована была гора Ламаш и ее окрестности: сады, виноградники, живописные берега сернистого озера... Дождавшись, пока женщина останется одна и пересчитает небывалую по ее меркам выручку, Борнах подошел к ней ближе. - Если захочешь, ты можешь сама научиться расписывать предметы, гораздо лучше этих, - пообещал он. Эла не сразу догадалась, что это он ей помог, - так она позднее говорила. Глаза у нее, темные и блестящие, как у лани, сейчас от радости стали немного косить. - Ты не шутишь, господин? - спросила она с надеждой. Потом она привела его в свой домик, крытый пальмовыми листьями, где в двух маленьких комнатах жила сама Эла с маленькой дочерью и ее младший брат. Муж Элы умер от лихорадки два года назад. Дети никак не ожидали увидеть дома постороннего мужчину, и это многое сказало Борнаху, даже если бы он не умел понять ее иначе. С тех пор прошло три года. Жрец-Целитель часто находил время, чтобы навестить Деревню Спелых Гроздьев. Никто, кроме Элы, конечно, не подозревал, кто он такой, но, что у молодой вдовы появился богатый покровитель, соседи заметили. В общем-то, сельчан это не волновало; Эла могла распоряжаться своей жизнью, и никто не упрекнул бы, что она слишком рано забыла умершего мужа. Правда, она слышала за спиной насмешливые шепотки, когда соседи замечали, что она и дети стали жить богаче. Но и тут лишь косвенно она была обязана благодеяниям Борнаха. Он научил ее лепить и украшать глиняную посуду гораздо лучше здешних безыскусных художников, и, помимо радости творения, новое искусство помогало женщине зарабатывать заметно больше. Да и Хети, младший брат Элы, увлекся вырезанием из дерева, и тоже стал приносить доход маленькой семье. - У твоего брата золотые руки! Я поговорю с Крэем, чтобы взял его на обучение в школу мастеров, - пообещал Борнах в последнюю встречу, поглядев медальон из тюльпанового дерева, вырезанный и украшенный мальчиком. К этому времени Эла давно знала, с кем связала ее судьба. Жрецы вообще-то держались по-разному со своими возлюбленными-короткомыслящими; иные избегали пускать их в свою жизнь, скрывали о себе правду. Однако Борнах с самого первого дня понял, что с Элой так нельзя. Таиться от нее было бы недостойно и ее, и самого себя. И он постепенно поведал настолько, сколько вообще мог понять непосвященный человек. Узнав о нем правду, она не очень-то удивилась, и совсем не упрекала, что он не может даже пообещать всегда быть рядом с ней. Вечером, когда уже дети уснули, она долго лежала на лавке, крытой соломенным тюфяком, и глядела в потолок бессонными глазами. Борнах, как и все Жрецы, видел и в темноте, и безмолвно любовался ею. Наконец, Эла глубоко вздохнула: - Если я тебе рожу сына, возьми его в Храм. Тебе ведь все равно нужен наследник, так лучше от меня, чем от другой, что так любить не будет. Только воспитай его так, чтобы он не забывал, что у него есть еще и мать... Борнах вздрогнул тогда от этих простых слов, словно от удара молнии. Никогда еще ни он, и не другие Жрецы не замечали в простых людях, живущих в бедности, такой мудрости и такого человеческого достоинства. Да все ли они обдумали правильно, когда учреждали Храмы, разделили людей на знающих и "короткомыслящих"? - Я обещаю тебе, Эла! Если у тебя будет сын, он будет твоим не меньше, чем моим! - пообещал Жрец. - И ты, пусть на мне не женишься, а совсем не забывай, прошу тебя! Нет ведь у вас такого закона, чтобы и не вспоминать потом о тех, кто вас любит? Он обернулся к ней и погладил ее волнистые темные волосы. - Лебедь моя белая, Эла! Никто не обяжет меня с тобой расстаться. Хочешь быть моей женой по людским обычаям? Мы проживем вместе весь отпущенный нам срок, а потом и в новой жизни узнаем друг друга! Но Эла, трогательно нежная с близкими людьми, порой становилась тверже закаленной стали. - Нет, Борнах! Не хочу, чтобы ты из-за меня отделялся от Жрецов. Если они узнают, могут нам помешать. Я и так буду тебя любить. А больше ничего не надо. На том и порешили тогда. А вскоре, на совещании Жрецов, открылась страшная правда о Ламаше, мирно спящем до сих пор. Пока еще огненная горы вела себя тихо, и в окрестных селениях, утопающих в зелени, никто не подозревал неладного. Но, поднявшись к самому жерлу, давно осыпавшемуся, Борнах заметил, как из-под камней то тут, то там клубятся сизые струйки дыма. Заглянуть, как Иссат, дальше в жерло горы Борнах не мог, но и того, что осознал, было достаточно, чтобы задрожать от ужаса. Окрестные плодородные земли были просто ловушкой. Огненный великан заманил людей поселиться здесь, чтобы, когда проснется, поглотить всех разом. Борнах увидел стаю ворон, что кружили над лесом, хрипло каркая. Мудрые птицы чуяли неладное. Что-то тревожило их, гнало прочь от привычных гнезд. Одни только люди, позабыв заветы Богов, разучились видеть и слышать. Стало темнеть, и Борнах ушел в деревню. Там все шло привычным чередом, и люди не замечали никаких опасных признаков. В одном из дворов играли флейты, доносилась песня. Там играли свадьбу. Эла открыла ему дверь, раньше чем он успел постучать. Ее изящные прохладные руки обхватили за шею, на время заставили позабыть все тревоги. - Входи, мой милый! - на ней было просторное шерстяное платье, скрывавшее уже заметную беременность. - Олия спит, а Хети я отпустила в гости. Ты будешь есть? - Нет, - Жрец-Целитель сел на лавку возле стола и вдруг почувствовал себя усталым, как будто целую седьмицу работал до изнеможения, как раб у нерадивого хозяина. - Эла, тебе нужно уехать отсюда! Из рук женщины выпало полотенце. которым она вытирала вымытую посуду. - Как это - уехать? Почему? - Лучше всего - прямо сейчас, пока не поздно. Уехать надо не только тебе с детьми, но всей Деревне Спелых Гроздьев, всей окрестности, всей... - слова "всей Тамориане" застряли у него в горле. - Поверь мне, Эла, я знаю, о чем говорю! Мы все знаем. Скоро всем таморианцам придется переселиться. Я заберу тебя и детей. Он видел, как лицо женщины похудело и заострилось, сделалось землистым, за считанные мгновения. - Погоди, Борнах! Ты спасешь меня и детей, а наши сельчане? Жрец-Целитель промолчал. Не мог признаться, что не подумал ни о ком, кроме нее. - Нет, Борнах, я так не могу! Тут у меня полдеревни родни и друзей. Всех я знаю с самого детства. Они меня провожали замуж, и я бывала у них на всех праздниках. А теперь я спасусь, а они погибнут. Ведь они не знают ничего. Ты их не предупредил. - Но у тебя дети! Подумай о них! - он схватил ее за руку, на которой переливалось драгоценными камнями кольцо-змея. Такое же, только побольше, было и у самого Борнаха. Эла коснулась другой рукой живота, где толкался их с Борнахом будущий сын. - Мы успеем еще спастись. Ведь время есть? Он едва заставил себя слабо кивнуть. - Я оповещу сельчан и других здешних жителей. Уйду только с ними вместе, когда все будут готовы. Борнах простонал сквозь стиснутые зубы. Он-то знал, что, пока огненная гора выглядит обманчиво безопасной, большинство жителей никуда не пойдут. Не поверят никаким пророчествам, пока земля не задрожит под ногами. Вот тогда спохватятся, но как бы не оказалось поздно. Но он обещал доверять ей, как равной себе, хоть теперь впервые готов был об этом пожалеть. Родители порой принуждают или обманывают детей для их же блага, потому что лучше знают, как должно поступить. Боги таким же образом учат людей - и грядущая катастрофа разве не урок от них? Но он почему-то так поступить с Элой не мог, хотя любой из Жрецов на его месте не колебался бы. - Я буду рядом. Как только начнется, я помогу твоим односельчанам и заберу вас отсюда. И ты родишь в безопасности, - мог только пообещать он. Женщина молча кивнула, полагаясь на его слова. - Борнах, - проговорила она неожиданно. - А это трудно - знать то, чего не знают другие? Все равно что быть взрослым среди вечных детей... Он задумался, ища подходящие слова. - До сих пор я об этом не думал. Пока все шло своим чередом. Некоторым из наших даже нравится жить в скрытности. Да и я сам так жил, пока не встретил человека, которого хочется уважать. Которому хочется говорить правду... - И поэтому Жрецы никого не любят по-настоящему, - безжалостно добавила женщина. Жрец-Целитель хотел возразить, но не смог. Это правда: его собратья уже много жизней подряд знают один лишь свой долг перед Таморианой и человечеством. Он им заменяет любую личную привязанность. Они любят всех - и никого. - Если кто-то из Храмовых служителей до сих пор и любил по-настоящему, то никто об этом не знает. Даже и в сказаниях о таком не пишут, и в песнях не поют: Кратий не позволит, чтобы люди такое помнили, - усмехнулся он. Поселянка поставила на стол кувшин с апельсиновым соком, налила гостю и себе. - Значит, мы с тобой первые такие. Но, наверное, не последние! - Почему? - полюбопытствовал Жрец. - Ну, как же! Ты ведь говоришь, что те, кто любят друг друга, встречаются и в новых жизнях. Значит, и мы с тобой опять встретимся. Когда я с тобой, даже представляю, как это будет. Перегнувшись через стол, Борнах осторожно обнял Элу за плечи. Кольца-змеи на их руках сплелись, изогнувшись, как живые, засверкали драгоценной радугой. - Гляди: вот эти кольца переживут все, они достанутся в следующих жизнях тем, кто продолжит нашу любовь! Но до следующих жизней нам далеко еще. Давай сначала постараемся эту жизнь прожить как можно дольше! Вечером в таверне на окраине Аталы собирался народ. То была бедная часть огромной и многолюдной столицы, и образ жизни ее жителей сильно отличался от привычек аристократов. Но люди все-таки жили среди здешних узких улиц, стиснутых каменными стенами трущобного города. И жили не менее ярко и шумно, а порой даже весело, так что посторонние опасались с наступлением темноты ходить поодиночке среди здешних улиц. И все-таки, посетители в таверне "Золотой пардус", под вывеской, где была грубо намалевана кошка с лошадиными ногами, собирались. В просторном помещении, обитом досками, что содержал некий бывший моряк Отис, в тот вечер оказалось много посетителей. В "Золотом пардусе" никого не спрашивали, откуда пришел посетитель, лишь бы платил за нехитрый домашний ужин и кружку разбавленного вина. Сюда приходили, окончив работу, погонщики мулов и грузчики с набережной Данаи, рыбаки, приносившие на кухню свой улов. Заглядывали и личности более темных занятий, если у них в кошеле звенела хоть пара стертых медных монеток. Можно было порой увидеть бродячих артистов или философов, но лишь тех, у кого не было денег на ночевку в более пристойном месте. Словом, здесь находилось место всем. Отис и его жена, исполнявшая обязанности кухарки и судомойки, были нелюбопытны. За это их заведение весьма ценили в округе. Вот и теперь почти все столы были уже заняты. В самом глухом и темном углу перешептывались трое человек, и их никто не решался беспокоить. Зато левее, там, где коптящая под потолком свечка уже немного рассеивала тьму, сидели с десяток рыбаков, сдвинув столы. Им только что принесли ужин, и по всей таверне разносился запах густой фасолевой похлебки - любимого блюда таморианских простолюдинов. В стороне двое мужчин, уже пообедав, азартно играли в кости, сопровождая каждый бросок поздравлениями или ругательствами. Подвыпивший поэт пытался читать стихи, которые слушатели перебивали хохотом и свистом. Двое бродячих философов ожесточенно спорили, не стесняясь неподходящей публики. Все вместе составляло обстановку, может быть, совсем не гармоничную, зато чрезвычайно оживленную, полную контрастов, сталкивавшую самые различные человеческие типы. Недаром говорили, что тот, кто желает увидеть жизнь, как она есть, пусть побывает в трущобах ночной столицы. Со всех сторон доносилось в общем гомоне, непонятно до кого доходя: - Эй, папаша Отис! Где твоя жена? Почему не несет ужин? Хотите уморить голодом гостей? - Сейчас, сейчас! Кому свежей рыбы из Данаи-реки? - это хозяйка. Хромой загорелый бывший воин басил на всю таверну: - Пять лет уже, как мы застряли в Харанте! Пять лет! Построенные нами крепости десять раз переходят из рук в руки. И конца-края не предвидится. Царские военачальники ходят в золотых латах, надушенные, вместо меча - тросточка. Им - почет и золото, а простому воину, когда не может больше служить - пинок под зад! - договорил он со злобной горечью и стал пить кислое вино из кружки. Издалека, будто из совсем иного мира, донеслись возгласы игроков: - Шестерка, божественная удача! Две шестерки, клянусь светлым небом! - А у меня что? Четыре, три и пять... Эх, пропади зерно, что я привез на торги! Ставлю на кон три больших мешка!.. У игроков горели глаза, пальцы дрожали, встряхивая кости, но бросить игру они не могли, пока еще было на что играть. Тут же, за соседним столом, негромко беседовали о зловещих пророчествах, что в эти дни облетели всю Тамориану. Что именно грозит опасностью, никто толком не знал, но, увлекшись мрачными слухами, предсказывали и такое, чего раньше никем не говорилось. - У соседки черная курица петухом запела - точно быть беде, - заметила жена торговца рыбой. - А собаки, собаки-то каждую ночь воют, будто их тянут за хвост! Как хотите, соседи, но это не к добру. Пес - умное животное, раз воет, значит, чует беду, - говорил какой-то старик. - А вот под Пиной у одной женщины родился младенец, весь в шерсти и с зубами во рту! И сразу стал пророчествовать о том, что скоро Тамориана перевернется вверх дном, а на ее место приедет Харанта! - повторялись и такие слухи, которым заведомо никто не мог поверить. Рядом, за столом, где спорили два бродячих философа, тоже речь коснулась таинственных знамений. - Разве ты не слышал, почтенный Ильгерим, что Боги хотят предупредить таморианцев о готовящемся великом бедствии, и для этого посылают вдохновенных пророков и самые разные знамения? - произнес один из них, помоложе, худощавый и рыжеватый, в не очень чистой тунике и заплатанном плаще. Его собеседник, старше годами, плотный и смуглый, одетый почти так же, рассмеялся вполголоса: - А разве не ясно, что эти так называемые знамения - действие звезд и прочих естественных причин? Если бы Богов в самом деле волновала наша судьба, мудрый Аргад, то к чему бы им не проявить свою волю так, чтобы ясно было всем? Аргад от этих слов подскочил на жалобно скрипнувшем стуле, так что расплескалось вино из кубков. - Как показать свою волю? Что ты имеешь в виду, нечестивец? - Почему бы Богам не сделать, чтобы не было никаких несчастий? - поинтересовался Ильгерим, не моргнув глазом по поводу "нечестивца". - Почему бы им не сделать людей неспособными нарушать Их законы? - А почему Они тебя не сделают сразу трезвым, честным и почтительным? - насмешливо парировал Аргад. - Вот именно! - захохотал его собеседник, скаля черные зубы. - Если бы Богам было угодно создать меня таким, я был бы кроток как овечка и благодарил Их по пятьдесят раз на дню. Но если Боги создали людей неравными, если одни люди бедны, а другие богаты, одни красивы, а другие нет, одни добры, а другие злы, одни умны, а другие глупы, - то как я могу слепо верить в Богов? Несправедливость распределения жизненных благ гораздо больше похожа на игру слепого случая, чем на решение какой-то высшей силы. Или Боги не всемогущи, раз не создали мир совершенным, или им нет дела до людских забот! Или их самих не существует! Люди в таверне так и ахнули, услышав такое. Но спрашивать разгоряченного вином силача-философа никто не посмел, все остались сидеть, угрюмо чертя на столах знаки от дурного глаза. Один только Аргад подскочил чуть ли не до потолка. - Так ты безбожник! И пока Боги не покажут тебе свою силу, не поверишь?.. Ну а мир откуда же взялся, по-твоему? Солнце, Луна, звезды, море, деревья, звери и птицы... люди? - Да они все сложились сами по себе, постепенно. А люди придумали Богов от своей слабости перед миром. И для того, чтобы свою вину за неблаговидные поступки свалить на них. Только такой мальчишка, как ты, может еще верить в Богов. И то - пока в грязь хорошенько не макнут. Аргад поднялся из-за стола, сжал кулаки. На вид он был послабее супротивника, но держался так, словно готов был драться. Вокруг них притихли завсегдатаи таверны. Игроки перестали подбрасывать кости. Разговоры притихли. В это время открылась дверь, и в таверну вошел высокий мужчина, сел в самый дальний и темный угол. Со двора послышалось ржание коня. Хозяин таверны подошел было к новому гостю, но тот махнул рукой, сделав знак отойти. В тусклом блеске свечи сверкнуло серебром кольцо на руке гостя. Он остался сидеть неподвижно, опустив голову, словно к нему не имело отношения то, что здесь происходило. А спор за столом двух философов все сильней набирал оборотны. Аргад горячо воскликнул, выставив кулаки: - Меня-то, может быть, жизнь и макнет в грязь, зато ты в ней сидишь по самый пятачок! Ты отрекся от Богов, чтобы не стыдиться ничего! И не видишь, что несправедливость исходит обычно от людей. Это люди разделились на бедных и богатых, на свободных и рабов, и возомнили, что очень важно, кто красив, а кто нет. А теперь ты плачешься, что Боги не вымостили тебе гладкую дорожку, да, может, еще чистым серебром? Да ведь такие, как ты, и тогда бы требовали справедливости для себя одних! Ильгерим тоже поднялся из-за стола, едва не перевернув его. - Ах ты, мальчишка! Тебя наняли Жрецы повторять за ними гнусные слухи, чтобы запугать народ? Он поднял кувшин с вином, метя в голову собеседнику. Аргад резко отскочил в сторону. - А ты, никак, еще и тайными доносами промышляешь? - выкрикнул он на всю таверну. Ильгерим с рычанием рванулся за ним. Соседи по таверне отреагировали при виде разгорающейся ссоры по-разному. Кто-то остался сидеть, а кто-то сунулся между ними, но были и такие, что кинулись ловить. Споткнувшись о подставленную ногу какого-то рыбака, Аргад прокатился под столом и кувырком свалился к ногам вошедшего последним человека. - Приятного вечера! - насмешливо поздоровался тот. - Думаю, нам надо обоим уходить отсюда. Ты со мной? К этому времени в таверна началась уже настоящая свалка. Кинувшись ловить Аргада, Ильгерим налетел на стол, за которым сидел хромой воин. Тот вскочил и выхватил нож. - А, ты подлый безбожник, доносчик! Из-за таких вот в Харанте гибнет столько отличных ребят! - заревел он, бросаясь на Ильгерима. Но так как на ногах он держался нетвердо, тот отшвырнул его ударом под дых, и они покатились по полу. Все смешалось в один клубок. Свечи скоро погасли. В темноте слышалась ругань, пыхтение, треск ломающегося дерева. Кто-то, кажется, хозяин таверны, призывал успокоиться. Аргад вместе с незнакомцем выбежали во двор, пока всем было не до них. У коновязи стоял стройный вороной конь, явно чистых кровей - это легко было заметить даже при свете тусклого факела над вывеской "Золотого пардуса". - Ну что, со мной поедешь? - спросил незнакомец. В свете того же факела Аргад разглядел смуглое, как у харантийца, лицо с ястребиным носом, темную бородку, большие, с длинными ресницами, глаза, и широкую белозубую усмешку на лице незнакомца. В выражении его лица, во всей манере держаться чувствовалась отчаянная дерзость и гордость, какую дает только сила. Когда он птицей взлетел в седло, пола его плаща распахнулась, открывая меч. - А можно? - нерешительно спросил Аргад, опасаясь чем-либо нечаянно разозлить своего нежданного спасителя. Тот протянул философу руку и втащил на коня. - Поедем! Мой Алмаз легко выдержит двоих, - похвастался он, погладив скакуна между ушей. Конь рванулся с места, и Аргаду показалось, что они с незнакомцем летят на спине огромной птицы, а под ними проносятся серые ночные дали. Теперь он не сомневался, что спас его важный вельможа. Или тот, кто был таким, если едет куда-то в ночь совсем один... - Пусть Боги осветят час нашей встречи, господин! Можно ли спросить, куда ты держишь путь? - постарался беглый философ припомнить, как следует говорить с высокорожденными. Тот оглянулся, уверенно правя конем. - Прочь от Аталы держу! Надеюсь, тебе такое подходит? - спросил он со злым весельем в голосе. Аргад, поразмыслив мгновение, решил, что да. После разгрома в "Золотом Пардусе" отвечать за все пришлось бы ему. - Благодарю тебя, господин! Мои затруднения ты сам изволил видеть. Но как же получилось, что ты покидаешь столицу совсем один? Всадник обернулся к Аргаду с таким лицом, что тот испугался - не ровен час, сбросил прямо под копыта коню. Но тот злился не на него. - Так и получилось! Столичная знать нынче во всем, кроме богатства, не лучше твоих собутыльников из "Золотого пардуса". Мне рано наскучили их забавы. Я не хотел тратить время на одни удовольствия, и отправился на войну. Но там немало оказалось людей, которых я презирал еще прежде; и на новом месте они показали себя не лучше. Я поссорился с одним, у нас был поединок. Затем уехал, пока мне как-нибудь не отомстили. Не желаю больше видеть столицу и ее подлую, лицемерную, бесчестную знать! Поеду в Эргин и стану моряком. А если на столицу обрушится кара Богов, то она будет заслужена. Но вместе с ничтожным Марианом и его негодяями-друзьями я и умереть не соглашусь! Его голос исполнен был такого негодования, что Аргад ни о чем больше не спрашивал. Он понял, что этот человек не из тех, кто повернет назад. Скорее дойдет до края, а, если встретит там пропасть - прыгнет вперед. - Как хоть зовут-то тебя, господин? - Балинур из рода Рунгии, бывший правитель маргибский, - назвался он. Услышав это имя, Аргад присвистнул. Итак, перед ним сидел на коне один из по-настоящему могущественных вельмож Таморианы. Предки рода Рунгии были некогда независимыми князьями, и даже позднее, при усилении царской власти, сохранили кое-что от былых привилегий. А теперь их наследник уезжает куда глаза глядят, с единственным случайно встретившимся спутником!.. - Разладилось что-то в Таморианском царстве, господин Балинур... Ну а я - Аргад, бывший питомец философской школы при Храме Наук. Но, поскольку нынче философствуют гораздо больше, чем размышляют, мне пришлось скитаться, не находя места, и водиться с кем попало. Итог ты видишь - и, если бы не твоя доброта, он был бы и впрямь итогом. Переглянувшись, оба обернулись назад, туда, где за высокими холмами лежала столица Таморианы. Но не увидели ничего: ночная тьма поглотила город целиком.