***
Бруно просыпается под вечер и несколько секунд ему потребовалось на то, чтобы осознать, где он находится. На часах была половина четвертого и черный телефон, и постельное белье того же цвета, в первую очередь подсказали его место нахождения. Он был в кровати Леоне, но между ними ничего не было, Бруно всю ночь провел в доме дочери прокурора. Юноша давно привык к сюрпризам своей жизни, так что, не растерявшись, надевает на себя брюки с рубашкой и осушает добрую половину графина воды на кухне лейтенанта. Он своровал еще бутерброд, ведь кушать хотелось. Но предпочтительней было бы съесть чего-нибудь доброго, поэтому в голову юноши приходит весьма интересная идея — приготовить болоньезу. Самую итальянскую пасту из продуктов, которые должны быть у всех. Заправив волосы за уши, Бруно сосредоточено принимается за дело, напевая себе под нос. Леоне точно не ожидал именно такого, он думал, что Бруно, оставив вновь ключи у соседей, давно покинул темную тесноватую обитель, но вот, Аббакио открывает входную дверь, и запах свежей вкусной еды бросается в ноздри. Ему не верилось, что это может быть Буччеллати, но если не он, то кто? Леоне разувается в коридоре и проходит на кухню в нетерпении, даже не снимая фуражку с головы. — Добрый вечер, — говорит Леоне, растерянно хмуря брови. — И правда добрый, лейтенант Аббакио, — приветствует и Бруно, отрывая расслабленный взгляд от случайной книги, которой заинтересовался, когда осматривал полки в гостиной, — Паста еще горячая, но я хочу чтобы она еще немного остыла, не хочу обжечься дважды… Улыбаясь, Бруно медленно подходит к Леоне, звучно захлопнув книгу за собой. Юноша уже второй раз видел эту форму, но первая ночь была недостижимым развлечением. Аббакио просто невероятно шла эта форма. Широкие плечи, грудь, талия, перетянутая широким ремнем, иногда создавалось впечатление, что такую одежду создают не просто для работы. — Ты не представляешь, как мне нравятся мужчины в форме. — Вполне могу представить, — отвечает Леоне и прекрасно понимает о чем идет речь, ведь в тот вечер это была его конфетная обертка. Но Аббакио будто и не понимал намека, а, может, его и не было, — Я совершенно не ожидал тебя здесь застать. — Ты же меня не выгонишь? Я приготовил нам ужин, — Бруно подходит почти вплотную к Аббакио, стягивает с него фуражку, зажимает ее козырек между костяшек пальцев, проводит ладонями по крепким плечам, — Мне бы не пошла форма. А пузатые мужланы в ней, как карапузы в бальных платьях, а вот ты в ней выглядишь очень мужественно, что хочется отдаться тебе в любом месте, в любое время. — Да неужели? — Аббакио глубоко выдыхает от томного голоса Бруно. Что-то подсказывало ему, что ужину еще придется подождать, — Даже не знаю, может мне лучше выписать тебе штраф за прошлую ночь? Или вообще сопроводить в участок? — Смотря, насколько ты зол на меня. Причисли ко всему прочему еще ограбление со взломом вашего самообладания, — нацепив на себя фуражку, Бруно почти прижимается к Леоне, запуская пальцы в его волосы, легко массируя кожу, видя как потихоньку лейтенант расслабляется. Было ли ему наплевать на собственный труд над пастой? Скорее всего да, ведь еде он определенно предпочитает Леоне. Леоне и алкоголь. — О, еще и совращение, — протяжно говорит Леоне, глядя на Буччеллати. Ему нельзя расслабляться, иначе в постели он сейчас просто-напросто уснет, еще и ужин не получит, нужно исправлять ситуацию как можно скорее. И чтобы сделать это, он тоже пускает в ход руки, проводя ими по талии Бруно, прижимая его резко к себе. Это немного взбодрило. — Нет такой статьи, лейтенант, — шепчет юноша почти в самое его ухо, — Но, мне кажется, этого достаточно, для того чтобы сесть в тюрьму… Бруно знает, что заслужил страсти Леоне, знает, что получит эту страсть. Бруно искушал его при каждой встрече, желал получить все, что успеет. Одна молния переросла в настоящий шторм, и Буччеллати не хотелось думать, что они скоро снова станут чужими людьми, сейчас хотелось быть самыми близкими друг другу. — Мне лучше знать какие у нас есть статьи, — отвечает Аббакио, с легкой наигранной грубостью в голосе, цепляется пальцами за ворот его рубашки и тянет в сторону спальни, не позволяя от себя отстраняться, ведь он все еще держал его за талию, очень крепко, обхватывая спину всем предплечьем. Терпеть сил нет, Леоне слишком голодный, вот только неясно в каком плане именно и от чего: от запаха пасты или от аромата Буччеллати, рубашка которого все еще пахла его прошлым вечером. Звонко рассмеявшись, Бруно вздыхает, готовясь к падению на мягкую кровать. Форма полицейского должна была внушать некий страх, но в этом случае не стоило поручать это дело дому моды в Милане. Каждая девушка мечтала о сексуальном полицейском в своей жизни, а Бруно просто приготовил ему пасту и заставил нарушить закон в этой же самой форме. Его плечи, бедра, длинные ноги завораживали юношу, а он не привык ждать или не получать чего желает. — Ты посмеялся над моим знанием законов? — Леоне навис над Буччеллати, прижимаясь своим лбом к его, но так и не целуя, проводя ладонями по его телу, но так и не раздевая. В эту минуту, буквально оскверняя свою форму и титул, который она дает, Леоне уже не думал о своей чести и о том, что все здесь неправильно. Он слишком быстро привык к Бруно, хотел изучать его и дальше, погружаясь в грешный омут синих глаз с головой. — Что вы, господин полицейский, я смеюсь только над собой. И над тем как легко попался в ваши руки, — говорит Бруно тише, слегка прищурившись. Он ловит ладони Аббакио и отстраняет от своего тела. За превышение полномочий и полицейские бывают наказаны, но юноша просто игрался, проверял, насколько хватит Леоне. — В чем дело? — шепотом спросил он, слегка нахмурившись и, на самом деле, не сильно ожидая ответа. Неужели Бруно решит прервать начатое? Нет уж, Леоне этого не позволит, вырывая свои руки из тонких пальцев и перехватывая его запястья в одну свою ладонь. Тело дрожало, словно натянутая тетива, а форма становилась тесной и излишне теплой, выхода нет. — Не много ли вы себе позволяете, лейтенант? — ухмыляется Бруно, сжимая его таз коленями, и чувствуя, что остановить его теперь не сможет ни одна сила на свете. Взгляд выдавал его с головой. — Не думаю, Бруно, — шепчет Леоне, проводит рукой по колену, чуть отводит в сторону и надавливает на внутреннюю сторону его бедра, заставляя связки тихо заныть. Пару минут назад Буччеллати утверждал, что готов отдаться ему, а сейчас Аббакио может себе позволить лишнего? Дело пахло нечисто, а Леоне начинал улавливать хитрость Бруно. — Слишком много слов, Леоне… — улыбается юноша, вырывая руки из крепкой хватки крупной ладони Аббакио. Закинув одну ногу на его спину, притянув к своему торсу еще ближе, Бруно не церемонится с пуговичками на мундире. Тело словно сбрасывает кожу, вместе с ненужной одеждой, а Аббакио расстегивает пару пуговиц на рубашке Бруно и решает бросить это дело, сдернув ее через голову и выбросив. Наконец, он сможет ощутить его кожу между пальцами, посчитать каждое ребро и поцеловать. Оборвать это гнетущее вожделение его губ, что собственные будут болеть, но помнить прикосновения весь оставшийся отрывок жизни. Их слияние разогревало еще больше, заставляло задыхаться. Остальные пуговицы легко и терпеливо расстегивает Бруно, медленно стягивая его рубашку, проводя по его спине с нажимом, он чуть прогибается навстречу, заставляет прильнуть к себе всем телом. Грубо отпрянув от чужих губ, Буччеллати кусает его за ухо, опаляет горячим дыханием, не дает Леоне даже вздохнуть спокойно. Его кусачие губы так жаждали внимания, Бруно было жаль оставлять их. Жаль было забывать его, выкидывать из жизни, Леоне не должен быть с таким как Бруно, сейчас они наслаждались друг другом только физически, все остальное эфемерно пусто для них. Дыхание спирало от напористости Бруно, его желания перехватывать инициативу. Для Леоне это уже превращалось в игру, полную упрямости и личных правил, но у него есть личное преимущество, позволяющее поставить все точки над и. Громкий щелчок. Буччеллати не ожидал от Леоне такой прыткости, но был приятно удивлен холодными стальными браслетами на своих запястьях. Почему-то он ему доверял свое тело, знал, что он не причинит ему вреда, знал, что и этот вечер будет великолепен. Необычно, тем и зажигает дикий интерес в глазах Бруно, сменяющий недоумение. Он чуть смеется, закинув голову и шумно выдохнув: — Ты приковал меня специально? Чтобы мы с тобой вообще не вылезли из кровати? Хитрость достойная похвалы, — и ведь Леон уже забывал с ним о своей работе, забывал о женщине, чем не повод остаться здесь навсегда? Провести здесь каждую ночь и каждый день своей короткой жизни. Но Бруно бы не смог. Слишком скучна была бы жизнь с одним офицером. — Слишком много слов, — повторил Леоне, а голос его прозвучал также тяжело, как тянулись наручники на худых смуглых руках. Он взял в пальцы его щеки и отвернул лицо в сторону, раскрывая себе шею. Аббакио не позволял себе ранее целовать его тело, но теперь Бруно принадлежал ему, пусть и совсем на мгновение. Руки хотели ухватить больше, губы — тщательнее распробовать, бережно пробегаясь по красноватым пятнам, которые так расторопно, но неаккуратно оставляли после себя бледные пальцы. Тяжело дыша от каждого его прикосновения, Бруно хочет касаться в ответ, хочет, чтобы светлые длинные волосы перестали скрывать его взгляд. Когда Леоне откидывает их назад, снимая с себя темные брюки с красным лампасом, тело проходится дрожью от одного его взгляда стеклянно-прозрачных глаз. С каким упоением он целовал тело Бруно, как явно желал им владеть, это было для юноши в новинку, дарили невидимые доселе чувства. Он не мог позволить себе закрыть глаза, не мог позволить ослушаться приказа и сказать хоть слово, молча пытался донести ему одну единственную яркую мысль. Со звоном металла о дерево, Леоне притягивает к себе Бруно за бедра, сжимает их под коленями, желая впиться в них зубами, но использует лишь короткие ногти. В голове Леоне выветрились все мысли, какие-то рождались, но рассеивались в ту же секунду, освобождая место циклическому кругу размышлений о том, как же хорошо сейчас Аббакио на душе, как интересно ему тело Буччеллати, который поддавался ему, вел себя удивительно покладисто, стонал тихо от неторопливых движений. Он словно испускал искры в разлитый бензин чувств Леоне. И взрыв наконец случился, когда Аббакио провел ладонями по его вытянутым рукам, вцепившись в закрепленные запястья, и дал своему телу волю. Он чувствует, что Бруно хочет быть ближе физически, он прижимается всем телом так, что Аббакио ощущает лезвие его ребер на своем торсе, часто воздымающийся плоский живот, и это тепло между ними разрывало на части, заставляло Леоне хвататься за него руками, прижимать его к себе еще ближе, боясь надавить чуть сильнее и раздавить его в своих ладонях. Он переставал слышать мир из-за его стонов, переставал слышать самого себя. Чувства пульсировали во всем теле, отдаваясь мелкой дрожью в голосе, под кожей, в самих венах. Если Бруно был сух изнутри, то это ли та самая искра, которая подожгла все сухие розы внутри, грозясь оставить за собой только черное пепелище? Не узнаешь, если не попробуешь. От существования в любом случае есть выход всегда. Но сильные руки Аббакио не пускали его ни на миллиметр от себя, властно призывали к жизни. Остатки души тяготило осознание того, что скоро пора распрощаться с этими руками, с этими губами, этим хрипловатым голосом. Ему не оставалось ничего, кроме страсти, жгучей, всепоглощающей, такой, что до тумана в голове, плотного, кислотного и очень темного. Леоне чувствовал, что здесь его место, именно с этим мужчиной, в этой постели, с легким запахом пасты, все еще расползающимся по квартире. Бруно не позволит держать себя, он вольная птица, которая заставляет закрыть глаза на все запреты, одурманивает и оставляет с осадком прекрасного на душе. Осадком, который должен быстро забыться. Но Аббакио никогда не забудет его. Не позволит себе, смотрит в его глаза и запоминает каждый сапфировый оттенок, бережно целует его вытянутые ступни в своих ладонях, хочет быть тем, кого Бруно также не захочет забыть. Но Бруно не хотел забывать, жизнь делала все за него. Никто не целовал его так, как целует его Леоне, никто не выкладывал в это что-то большее, чем простой порыв, и Бруно хотел ответить тем же, хотя бы однажды, всем собой, без остатка, без преувеличения, всем, что было в нем. Он хотел раствориться полностью в нем. В странно подходившем ему мужчине с белоснежно-лунными волосами и сексуальным задом. Кто они такие? Что заставило их встретиться? Эта мысль была как наваждение на его языке и не могла сорваться в такую минуту. Отстранившись, Леоне торопливо потянулся к своим брюкам на краю постели, достал ключ, высвободил тонкие покрасневшие запястья, тут же погладив их пальцами, словно пытаясь устранить легкую ноющую боль. Разве можно так сильно желать прикосновений почти незнакомца? Леоне показалось, что они и правда стали друг для друга самыми близкими этот момент. Бруно ожидал этого как будто всю жизнь, мучительно томно прибывал в заточении. Он освобождает руки и цепляется пальцами в его плечи, прогибаясь навстречу, прося еще и еще, откидывает голову, а на губах будто улыбка. Пальцы чувствуют сквозь тонкую кожу каждую мышцу, каждый стук его сердца, и Бруно считал это великолепным, Леоне был великолепен в этом свете. Тело разрывалось на куски, таяло словно воск от прикосновений Буччеллати, которых жизненно не хватало. Веки сомкнулись до боли, Леоне хотел увидеть его лицо сейчас, которое было особенно близко, но не мог. Их тела были единым целым в эту минуту, их голоса звучали идеальнее любой симфонии, Аббакио хотелось быть с этим человеком всю оставшуюся жизнь, но душу горчило от того, что останется это все лишь в сладких грёзах. Безумие, очередной взрыв и Леоне не отрывается от Бруно еще долго, пытаясь отдышаться и всмотреться в его прекрасное лицо, затерянное в сумерках. Запястья чуть ныли, но Бруно кладет ладонь на горящую щеку Леоне, все пытающегося восстановить дыхание, и улыбается, совсем легко, глядя в самые его глаза. Его лев, минутно пораженный молнией, скоро убежит, но можно полюбоваться его оглушенным грозным телом. От тепла его ладони и легкой улыбки, обращённой ему, Леоне улыбается в ответ, ведь Буччеллати смотрел на него искренне, без той отчаянной лжи, которая просачивалась в первую ночь. В этом было что-то невероятное, такое, что заставило Леоне поцеловать его в влажный лоб, зажмуриться и отстраниться лишь спустя пару секунд, ложась рядом. С сигаретным дымом пришла ясность, окончательно рассеивая туман в разуме. Вернув на лицо привычное легкое выражение, совершенно нечитаемое, но непостижимо простое, Бруно сохранял молчание, без напряжения повисшего в воздухе, будто все и так было ясно для них, уютное спокойствие, словно дымка над догоревшим костром. Юноша удобно устраивается на плече Леоне, даже не спрашивая, затягиваясь глубоко и со вкусом. Ему будто была известна одна тайна, которую ни за что нельзя разглашать, он держал её глубоко внутри, под крутыми стенами и мощными замками. Любви не существует. — Досадно, если паста остыла больше, чем хотелось бы, — разрывает тишину Аббакио, глядя на тлеющий кончик сигареты в темноте. Есть хотелось и без того, но сигареты разогрели аппетит еще больше. Леоне не нужно было смотреть на Бруно, он и так предугадывал выражение его лица, вот только тяжелые думы не совсем входили в его планы, как и холодная болоньеза. — Так пойдем и проверим. Если остыла — мы ее разогреем. Я проголодался до тошноты, — усмехается Бруно, отвечая тихо, усаживаясь в кровати, с полуприкрытыми глазами спешно докуривая сигарету. Он заправляет волосы за уши и не думает даже прикрыться. Леоне безмолвно соглашается и вытягивает вперед руку, проводит по его спине кончиками пальцев. Он просто снова хотел ощутить его кожу, но уже когда погасло то пламя. Ему интересно: была ли она все также подобна шелку, внушала ли трепет или же вносила равнодушие? — Надеюсь, синьору Аббакио понравится скромный ужин, — улыбается юноша, поворачиваясь к Леоне и свесив ноги с края кровати. — Я тоже надеюсь, — пытаясь найти во мраке комнаты свой халат, отвечает Леоне, — Нечасто для меня кто-то готовит. Он так его и не находит, даже когда включает лампу на прикроватной тумбе, которая заливает лишь пару метров комнаты своим теплым медовым светом. — Твой халат я оставил в гостиной, не ищи, — улыбается Бруно, нагим выходя из комнаты, — Если будет холодно — выпей чаю, я хочу любоваться тобой. Юноша включает плиту под сковородой и ставит чайник. Они могли бы выпить вина, могли шампанского, вина не хотелось, а шампанского не водилось в этих кухонных шкафчиках. Остается только вкушать собственную пасту под приглушенным светом неяркой лампы над столом. Зато Бруно не один, одиночество угнетало в подобные ночи. Он стоит, уперевшись взглядом пол, облокотившись на столешницу рядом с плитой и явно его мысли были чем-то заняты. От них он был свободен только в постели с кем-нибудь. — Все хорошо? — подходит к нему Леоне, боком упираясь в тумбочку. Легкая дрожь пробегала по непривычному обнаженному телу, так что он скрестил на груди руки и глядел на Бруно. Тот заметно помрачнел, а Аббакио, почему-то, было не все равно. — Болоньеза готова, так что думаю, все в порядке, — несколько горько улыбается Бруно, поднимая взгляд на Леоне и искренне не понимая, что он здесь делает уже во второй раз. Что заставило его вернуться в логово служителя закона? И нужно ли ему это? — Хорошо, — кивает Леоне с улыбкой, пытаясь ей приободрить Буччеллати, но тщетно, ведь тот определенно не видит в этом ничего хорошего. Ни в этой квартире, ни в своем сегодняшнем спутнике. Леоне достает чашки и заботится о чае. Как только взгляд устремляется в стол, улыбка пропадает с лица, ведь они оба мало понимают, чего хотят от этой жизни. — Почему мы просто не можем выбрать себе жизнь? Я хотел бы быть самым обычным, черт возьми, рыбаком. Чтобы самой большой проблемой был плохой улов. Мы же корчимся в этой маленькой луже грязи, сплетен, денег, алкоголя, света. У нас лужа, а у рыбака целое огромное море, — закинув локоть на спинку стула, другой рукой Бруно накручивает пасту, чуть хмуро глядя в тарелку. — Возможно, мы могли бы ее выбирать, но наши судьбы уже слишком сильно зависят от престижа, — отвечает Леоне, немного погодя: он не ожидал, что Бруно ему доверит нечто личное, — Это заставляет тебя лишь подстраиваться и играть роль. Аббакио нанизывает спагетти на вилку и пробует на вкус, приятно удивившись. Это было нечто, жаль только, что немного настоявшееся нечто. — Мне так наплевать на все это. Ничто не заставит меня подстраиваться под кого-то. Если я и лягу под кого — то, то только буквально. Если бы мне было не наплевать на свою репутацию, то полиция не поймала бы меня в борделе, — Бруно честно надеялся, что Леоне нравится его поздний ужин, потому что для юноши он был с горьким вкусом некой неприязни в первую очередь к себе. — Тогда почему бы тебе просто не сбежать куда-нибудь? Или тебя все равно найдут? — Не все так просто, мой сладкий, и даже не думай обо мне в таком ключе. Сбегают только трусы, я кто угодно, но не трус. Не думай обо мне вообще больше чем нужно, лучше скажи, нравится ли тебе паста, — говорит Бруно быстро надевая свою привычную маску, как всегда, не желая чтобы Леоне проник в его жизнь еще больше. — Ты уже сбегаешь от разговора, — повторяет Аббакио, как когда-то, и заедает свои слова болоньезой, отвечая ему тоном, который точно закроет эту тему, если не навсегда, то на этот вечер точно, — Паста прекрасна, у тебя определенно есть талант. — Никто никогда не ценил моих попыток готовить. Возможно, потому что я не оставался больше ночи, — улыбается Бруно, прикрыв и в своих мыслях ненавистную тему. И ведь Леоне правда нравилась его стряпня. И все же, что заставило его вернуться к этому офицеру? Вот от этого вопроса как от наваждения юноша не мог избавиться. — Такая честь быть первым, — ответил ему Леоне, послав улыбку, в которой пытался выразить хотя бы немного явной искренности. Бруно действительно неслучайно сидит сейчас на кухне дома Аббакио, неслучайно пришел сюда и Леоне сомневался, что дело лишь в их интимных связях. — Если завтра ты не выгонишь меня на улицу — я смогу приготовить пиццу, — говорит Бруно, поедая свою пасту, но без особого удовольствия. Друзья отца заменяли его чаще, чем стоило бы. Каждый мужчина должен был уметь готовить и уметь готовить на десятерых, чтобы вкус не терялся. Пара ночей на матрасе в чужом доме, это не было неожиданностью для мальчика. Он не знал, чем занимается отец и почему так скоро умер его любимый дядя. — Можешь оставаться, я в любом случае ухожу на работу, — пожал плечами Леоне, отодвигая от себя пустую тарелку и грея теперь подмерзшие пальцы о кружку с чаем, от которого даже не шел пар. Они оба умели прекрасно готовить, только у Леоне просто-напросто не хватало времени на это, а то, что Бруно пожелал остаться в этом доме еще на один день — несказанно удивляло Аббакио. — Значит вечером с меня плата за проживание? А если моя пицца придется тебе не по душе? — улыбается Бруно и он уже совсем позабыл о их недавнем небольшом разговоре, кажется, он уже желает остаться в этой квартире надолго, кажется, что он хочет быть рядом. Бруно как будто знал их всех много лет, всех тех, с кем он проводил бесчисленные ночи, как будто был их давним другом на ночь, а утром был грубейшей ошибкой, моментом еще долгого стыда за самого себя. Эта молния ранит, но не оставляет шрамов. — Ой, в этом я сомневаюсь, тебе идет в пользу то, что прихожу я чертовски голодный, — отвечает Аббакио, — Главное найди, чем себя занять. — Если у тебя в доме есть книги кроме Библии, то я найду, чем себя занять, на крайний случай выйду на улицу и поиграю в шахматы с дедушками, интереснее, чем с самим собой, — откинувшись на спинку стула, говорит Бруно и отставляет от себя тарелку. Лейтенант доверял ему. Это было поспешно, считал юноша, но дело было так, и в коем-то разе он был гостем, а не одноразовым мальчиком, — Насую по углам травы и сообщу твоим друзьям, не думал об этом? — Ты не станешь этого делать, — твердо сказал Аббакио, поднялся со стула и, подхватив их тарелки, бросил в раковину, — Если бы у тебя была трава, я бы ее уже учуял, причем за километр. Да и надо оно тебе это? — Кто меня знает, я сам себя порой не знаю, — хитро улыбается Бруно и поднимается со стула, медленно направляясь в спальню. Догнав Бруно, Леоне наконец залезает под одеяло и тесно сворачивается, пытаясь в темноте разглядеть его лицо, когда даже цвет его волос сгущался в темноте спальни, наволочке на подушке и в тусклом свете уличных фонарей. — Добрых снов, я полагаю? — И тебе добрых, Леоне, — тихо шепчет юноша, и знает, что этот мужчина не увидит его улыбки в темноте, единственной искренней за весь день. Перед сном нужно быть нагим душой, тогда очистится и тело. Леоне тихо вздыхает и погружается в безмятежный сон, не ожидая от следующего дня ничего. Он перестал знать наперед все события именно с появлением Буччеллати в его жизни, тот вносил в нее полную непредсказуемость, кто знает, может, он правда оставит для себя заначку под диванной подушкой? А вот Бруно никогда не знал, что принесет с собой новый день и только интерес поддерживал в нем жизнь, дыхание, последние лучи света. Он всегда несся вперед, с безумной улыбкой на губах, даже не желая оглянуться. У него есть все, но нет самого главного. Он несся вперед со слабеющей с каждым днем надеждой обрести веру. Утро началось циклично. Аббакио просыпается, поднимает с пола скомканную форму, надевая на себя, оставляет развешанную одежду Бруно на стуле и секундно смотрит на него перед своим уходом: укутанного в одеяло по самые глаза, тихо спящего и полностью смиренного, такого чистого.***
С нескромным хлопком двери, стуча каблуками, в темную квартиру прошла Берта. Она ненадолго остановилась в гостиной, настороженно пытаясь распознать неизвестный ей парфюм, ее тонкие брови слегка нахмурились. Девушка не хотела застать здесь своего бывшего жениха, она знала его рабочий график, так что пришла забрать свои вещи в нужное время, в пустой дом, как она думала, пока не зашла в спальню. Отвратительно яркое солнце резко ударило в лицо Бруно. С цоканьем тонких каблуков яркий луч на мгновение прерывается, предоставляя юноше возможность слегка разлепить глаза. Он не привык вставать по ощущениям так рано, он этого совершенно не хотел. Приподнимаясь в кровати, жмурясь и зевая, Буччеллати задает вопрос, обязательный, скорее всего, но не самый приятный утром: — Доброе утро, синьорина, кто вы, позвольте поинтересоваться? Она даже не посмотрела в его сторону, открыла шкаф и свой чемоданчик, начала выискивать платья, которые когда-то оставляла у Леоне. Ей было горько от осознания того, что застала постороннего, она все еще частичкой души надеялась, что Аббакио одумается. — Возможно, мне стоило сначала спросить об этом вас, — все же отвечает она с прикрытой злобой и обидой, понимает, что и правда стоило помолчать, но она не в силах, — Хотя в этом уже нет необходимости. — А, так вы мать Леоне? — чуть улыбаясь спине этой девушки, говорит Бруно. Он уже понял кто она такая, пусть даже знать ее имени не желал. Его не заботило с кем спал и будет спать Леоне, но у него плохой вкус в женщинах, особенно если он провел с ней много времени, что было слышно сразу по ее голосу. — Он мог хотя бы выбрать себе сучку с чувством юмора, — сказала она, не желая напрямую обращаться к незнакомцу. Господи, неужели она настолько плоха, что Леоне, будучи полицейским, изменял ей с мужчиной, не боясь отправиться в ссылку? Хотя, парень позади мог быть лишь одноразовым. Нет, она слишком хорошо знала Леоне, слишком была ранее в нем уверена — он никогда не подпускал к себе кого попало, тем более настолько близко. Складывая еще одно платье, она обернулась, чтобы посмотреть в глаза тому, в ком Леоне увидел больше, чем в ней. Женщине, с которой провел так много времени, которую назвал когда-то семьей. — Поверить не могу, ведь недели не прошло, а он уже притащил кого-то в эту постель, — тихо продолжила она с той же злостью в голосе. — Недели не прошло, а ты пришла совать нос в его личную жизнь. Поверь, такие женщины хуже сучек, — Бруно садится в кровати и закуривает. Он не любил табак вместо завтрака, но раз тут такое дело, можно было и потерпеть. Пусть взглянув на нее второй раз, Бруно не посчитал ее плохим вкусом Леоне, но фасон этого платья совершенно ей не шел. Мода хороша далеко не всегда и в замену популярному платью карамельного цвета, свободного и с заниженной талией стоило подумать о своих широковатых бедрах. — Его личная жизнь меня тем более уже не заботит, — хмыкнула она, с долей высокомерия закрыв глаза, и кинула еще одно платье в чемодан. Она прошла к комоду рядом с кроватью, чтобы забрать из узкого шкафчика пару давно забытых помад, и оставила на поверхности свое кольцо и ключи. Больше ей здесь ничего не нужно, когда-то оставленные здесь чувства и любовь растворились в стенах и никогда более их не вернуть. — А «лучшие годы своей жизни» не заберете? Они там, в среднем ящике лежат. — Санта Мария, уверена, что Леоне уйдет от вас раньше, чем он сам вам наскучит, — закатила она глаза от очередной искрометной шутки мистера «Я увел вашего почти мужа». — Нет отношений — нет проблем, я не усложняю. Мы разойдемся как в море корабли, когда станет скучно. — Именно поэтому я все еще смотрю на вас с отвращением, — она застегнула свой чемодан, взяла его ручку и подошла к выходу из комнаты. Ей было противно от этого юноши и несерьезности его связи с Аббакио, которые, на самом деле ничего и не стоили. — Передайте Леоне удачи и ума, оно ему пригодится, — сказала она, после чего вышла из спальни, а после и из квартиры. — Аривидерчи, милая, — кинул вслед девушке Бруно. Покачав головой, он тушит сигарету и поднимается только за тем, чтобы вновь задвинуть шторы. Он останавливается возле слабо поблескивающего кольца. Оно было не дорогим, но выбрано явно со вкусом. Оно было просто хорошим, не более того, таким, какие дарят как раз просто девушке, в надежде, что любовь появится и все сложится как надо. Такое долго не живет и не Бруно был причиной их разлада. Он просто чуть ускорил этот процесс разложения. Положив его на место, Буччеллати возвращается под одеяло, досмотреть свой сон.***
Тихий, ожидаемый хлопок входной двери и скоро Леоне показывается на кухне, где только-только из духовки обещанная пицца. Бруно даже изменяет себе и готовит мясную пиццу, а не любимую Маргариту. — Добрый вечер, лейтенант, — он не хотел спрашивать, как прошел день, это было губительно для их тонкой связи, он никогда не хотел быть второй женой. А еда и алкоголь незаменимы для настоящей итальянской огненной страсти. — Добрый вечер, Бруно, — говорит тихо он, упирается ладонью о стол, расстегивая на рубашке пару верхних пуговиц, когда мундир оставил уже где-то в прихожей, как и фуражку, — Не соскучился без меня? — Твоя бывшая не дала мне наскучаться, дорогой мой. Пожелала тебе удачи и ума поскорее порвать со мной. Предупреждай в следующий раз, а то я голый валялся на кровати, — отвечает Бруно с улыбкой, опираясь о стол с противоположной его стороны. — Не поверишь, но меня самого никто не предупредил, — слегка ухмыльнулся Леоне, — Хорошо, что она пришла, шкаф наконец стал просторнее. — Не думал послушать её совета и выгнать меня к чертям? — отпив вина из широкого бокала, спрашивает Бруно тоном, что и не различить шутка это или нет. — А ты? — переспрашивает Аббакио, прежде чем ответить. Он не брал даже в счет ее совет. С какого черта он вообще должен ее слушать? Если и раньше их что-то связывало, то сейчас она и тем более не имеет права поучать его жизни. — Пока не знаю. Интуиция меня не обманула, ты очень особенный, прими это как комплимент, — с легкой улыбкой говорит Бруно, протягивая Леоне тарелочку с пиццей. — Спасибо, за пиццу тоже, — с той же скромной недолгой улыбкой отвечает Аббакио, почему-то почувствовав тепло на душе из-за его слов. Он откусил кусочек и с одобрением промычал. У Бруно определенно дар к готовке. — Мой дядя учил меня, что если в жизни нет страсти, должна быть пицца, так что сначала я научился готовить, — усмехается Бруно и садится напротив, устремляя свой взгляд в окно, на горящий оранжевым светом дом напротив. Прямо над столом висела маленькая люстра, а во всей остальной квартире свет был не нужен. Бруно абсолютно точно нравилось это место. Так выглядела кухня брата его отца и его жены, оттого нравилось еще больше. Уют, которого не мог добиться Бруно, странным образом витал тут, Леоне не тот, кто стал бы этим заниматься, по крайней мере, создавал такое впечатление. Если бы его дядя был жив, Бруно вряд ли был тем, кто он сейчас есть. — А мой отец просто попрекал меня тем, что в Италии каждый уважающий себя мужчина должен уметь готовить, — поделился и Леоне, уделяя особое внимание корочке от пиццы. Самая любимая часть. В отличие от воспоминаний о главе семейства Аббакио. Леоне уважал своего отца, но тот был излишне тоталитарен, что до сих пор оставляло след на памяти, — Кем был твой дядя? — Без понятия, честно. Он был мне вместо непутевого отца, я часто бывал в их доме в Риме, кажется, чаще, чем дома, — даже если порыться в самых потаенных уголках его памяти, по-настоящему теплых моментов с участием его родителей можно было сосчитать по пальцам одной руки, а дядя был его кумиром. Он хотел быть именно таким Буччеллати, — А твой отец? Кто он? — Мой отец — подонок, — коротко отвечает Аббакио, поднимаясь со стула, чтобы достать с полки бокал, — До чёртиков религиозный человек, который даже понятия не имеет о том, как работает религия. Леоне откупоривает бутылку вина, начатую Бруно и возвращается на свое место, — У меня всегда были натянутые отношения с семьёй, но это не потому, что я шел против их воли, а потому, что мне приходилось сдерживать свою волю при себе много лет. Ну, мы похожи хотя бы непутевыми отцами. — Мне всегда давали свободу, много свободы. И посмотри теперь на меня. Я же Никто! И семьи у меня никакой. Зато есть много денег, и я могу купить себе все. А зачем это мне, я сам не знаю. Могу отдать их тебе, может, ты знаешь, что с ними делать, — Бруно даже не тронул пиццу, зато снова потянулся к бутылке. Говорить об этом легко, но чувствовать себя никем было все же чуть тяжелее. — Мне они не нужны, — покачал головой Леоне, слабо усмехнувшись, — Ты не думал тратить деньги на обучение? Попробовать найти себя хоть где-нибудь? Отойти от привычного образа жизни? — Я юрист, дорогой мой, после смерти дяди энтузиазма моего отца хватило ровно на полтора года. Но я доучился и что с того? У меня нет стимула идти и работать. У меня и без работы есть друзья и деньги. — Работа необязательно нужна для денег, она нужна для того, чтобы занять свое время и руки. Ты пошел на юриста по воле отца, почему бы не попробовать себя в области интересной именно тебе? — Аббакио отклонился на стуле, но не сводил взгляда с Бруно, постукивая кончиками пальцев по бокалу. — Невозможно что-то сделать самому, когда фамилия отца известна везде. Мне просто повезло, что ты ее не знал. Все видят во мне заигравшегося ребенка, а вот я таким и стал. Я честно учился, но когда мне выдавали диплом, даже тогда напомнили мне о моем папаше. Я славный сын своего отца. Пошел он нахрен. — Пошли они все нахрен. Твой отец, влияние, все вокруг. Ты не заслуживаешь этого, — покачал головой Аббакио, почувствовав, что злится не меньше самого Бруно, — Какого черта общество и репутация должны тебе указывать как жить? — Сейчас мне никто не указывает, но все равно такое чувство, будто меня душат. Я ведь свободен. Несчастен, но кто сейчас счастлив? В чем проблема? За что жизнь меня изводит? — Бруно уже не пил, он хотел напиться, но кто напивается вином, благородным алкоголем? Нахмурив брови, он оставляет бокал, глядя как редкие искры попадают в ловушку вина. — Всегда очень трудно найти баланс. С одной стороны у тебя есть все, но зато страдаешь от пустой души, — пожал плечами Леоне, — Возможно ты еще просто не нашел того, что могло бы ее заполнить, что дало бы рывок продолжать и идти вперед. Но кто ищет, тот всегда найдёт? — В идеальной вселенной. В реальности, чтобы что-то получить — придется пару сотен раз удариться о каменистое дно. Боюсь, у меня нет столько сил. У меня есть только моя молодость, — Он принял это и говорил уже без горечи как давно признанную истину. Жизнь Леоне была совершенно иной, и Бруно было даже завидно. — Ты очень упрям, ты знал это? — со вздохом говорит Леоне, но все равно слегка улыбался. Бруно стоял на своем, не хотел слушать других, и Аббакио его понимал. — Мне многие это говорят, — улыбается Бруно, откидываясь на спинку высокого стула, закидывает ногу на ногу и поднимает глаза на Леоне, — Ты не ешь, неужели засмущался от моей болтовни? — Скорее просто отвлёкся, — ответил он, взяв еще один кусок, пусть аппетит и пропал. Это не в оскорбление Бруно, лишь в копилку того, что Аббакио, похоже, не все равно. — А ты не отвлекайся, ешь, я же не зря готовил, а мою болтовню привыкай игнорировать, жить будет гораздо проще. Я могу говорить целые сутки и ни разу не сказать о том, что я был счастлив. А я и не был, представь себе… — Могу представить, — кивает Леоне, — Но здесь я тебе не помощник. Мы в одной лодке. — Вполне возможно. Но все же, что заставляет тебя чувствовать себя живым? Или жизнь все же сплошное страдание с перерывами на наркотики, алкоголь и хороший секс? — правильного ответа не существовало, да Бруно и не ждал ответа в принципе. Он любил казаться поверхностным, но здесь уже не первая их ночь, он не хотел отпускать такого мужчину, но он всех пугал, приоткрывая свое сознание даже на пару минут. — Я и сам пытаюсь это понять, — говорит Леоне, на самом деле почувствовав себя живым лишь после их первого свидания с Бруно. Он долго строил иллюзии вокруг себя, слушал поучения отца, верил строкам в библии, но лишь сейчас понимал, насколько он был глуп. Отложив недоеденный кусок корочки на тарелку, Леоне поднимается со стула и подходит к Бруно, проводя кончиками пальцев по спинке его стула. Ему с трудом верилось, что глоток свежего воздуха он нашел именно в этом мужчине, который не видал ни счастья, ни любви. — Где тогда я? Я не живу, я выживаю, в этом я настоящий мастер, я не в жизни и до смерти мне идти еще долго. Неаполь — это Лимб? Почему тогда бьется мое сердце? — Бруно не оборачивался, устремив свой взгляд в окно, и он был бы рад ножу в спину. Леоне наскучили эти пустые слова, Бруно наскучила эта жизнь. Об этом можно сказать только вечером, пока не показалась луна, пока не почернело небо, пока не ушла, с тихим скрипом затворив за собой дверь, эта легкая жизнь. — Ты еще так молод чтобы складывать руки, Бруно, почему ты не можешь вложить хотя бы немного сил, на то чтобы построить вокруг себя именно жизнь? — спрашивает тихо Леоне, проводя прохладными руками по его плечам, шее, касаясь тыльной стороной ладони его волос, уже не таких остро стриженных, как в их первый вечер. — Во мне нет веры, во мне нет смысла. В чем будет суть? И есть ли смысл пытаться снова и снова, если все идет прахом так скоро… — говорит Бруно тихо, прикрывая глаза, чуть склоняя голову к прикосновениям Леоне. Тяжко было осознавать то, что никто по-настоящему не хотел даже прикасаться к нему, кроме Леоне, все это был порыв, не более, но сейчас Буччеллати чувствовал даже тонкий манящий запах, их притягивает друг к другу, словно магниты. — Ты уже перегибаешь палку, — говорит Леоне с долей грубости. Ему не нравилось насколько критично Бруно оценивает свои шансы выйти из грязи, он просто не умеет пользоваться деньгами, которые у него есть, не использует свою харизму там, где нужно. Им обоим есть чему научится друг у друга. Но сейчас Аббакио излишне устал, зол и мечтает забыться, обходя сбоку Бруно, склоняясь над ним и целуя в верхнюю губу. Бруно легко ловит его губы, утягивая в поцелуй, медленный, чувственный, даже немного горький. Такого было его существование, жизнь, выразился бы кто-то, а Бруно с этим в корне не согласен. Было уже невыносимо больно думать об этом, хотелось спокойствия, а получалось только забвение в страсти и алкоголе. Где нынче заходит солнце? Оно заходит в Неаполе. Взяв Бруно за запястье, Леоне заставляет его подняться с места, чтобы требовательно прижать к себе и разгорячить поцелуй, который все равно оставался чувственным, с долей странной для них нежности. Леоне даже назвал бы это объятием, таким же скрытым, каким хотел бы сделать и Буччеллати от общества, его отца и нынешнего понятия власти. Почему-то ему ужасно хотелось уберечь его, закрыть каждую душевную рану поцелуем, и это казалось вполне постижимым с привычным долгом полицейского. Вновь Бруно поддается желанию принять этот наркотик, тяжелую страсть, он не может противостоять самому себе, залить раны жидким стеклом. Чужое тело было единственным способом хоть на ночь уйти и не оборачиваться на реальность, которая представала перед ним как беспросветный тоннель. Ему было противно от самого себя, он упивался лишь иллюзией нужности, но боялся быть нужным кому-то по-настоящему. Ему нужна была только эта доза, эта ночь. Без надежды, без поддержки, он, легкомысленно улыбаясь, бьет в голову, и уходит. Усаживая Бруно на край стола, Леоне не церемонится, не собирается нести его в спальню, будучи действительно уставшим, сдирает с него вещи почти сразу. Он хотел забыться ровно также, как и Бруно, благодаря его телу и голосу. Они были в похожей ситуации, но Бруно забывался в легкомыслии, а Леоне в быте, скрывался за серостью жизни, упуская ее в итоге насовсем. Из-за наплыва общих чувств, Аббакио, возможно, казался более черствым и грубым в этот раз, не боясь за сохранность своего стола, ведь кому он вообще был нужен? Бруно был уже полон этой сухой горячей страсти, без той самой нужной капли терпкого взгляда. Он наскучил Леоне, он слышал это, видел это, и все же он сгорает в его крепких руках, даже не видя его глаз. Хотя привык уже. К хорошему быстро привыкаешь. Леоне быстро отстраняется и дарит Бруно сухой поцелуй на прощание. Он быстро уснул, а Буччеллати еще долго стоял у окна, докуривая свои последние сигареты, обернувшись его холодным халатом. Завтра Бруно уже уедет и больше здесь его не будет никогда. Вот только Аббакио эта мысль не пришла даже в голову. Он оборачивается и видит его спину, слабо воздымающуюся из-за дыхания, а Леоне чертовски не хочется покидать его хотя бы одно утро. Но приходится. Оставив пару поцелуев на его плече, Леоне поднимается с кровати, готовясь опять начать цикличный день. Снова работа и снова установление фальшивого порядка. От последнего Леоне морщится и выходит из квартиры, закрывая ее на ключ. — Доброе утро, лейтенант Аббакио, как прошла ваша ночь? — навстречу офицеру из соседней комнаты выходит мужчина, добрый знакомый и просто сосед, который нередко встречался по дороге на работу Леоне. — Доброе утро, синьор, — кивает Леоне, приветствуя соседа лишь повседневным взглядом, — Обычная ночь после тяжелого рабочего дня, я полагаю, а что насчет вас? — Моя просто отлично. Вы со своей дамой сердца повышаете потенцию всего подъезда. Даже Марио со своей старушкой полетел только в путь, — размахивает руками мужчина, говоря тише, проходя мимо квартиры многодетной семьи. Жить в этом доме — вам не шутки. Слегка опешив после такого, вероятно, комплимента, Леоне, с долей смущения, поправляет свою фуражку и отвечает: — Благодарю за нескромную похвалу, как и извиняюсь за то, что потревожил. В доме давние проблемы со звукоизоляцией. — Да это даже иногда хорошо, голубчик. Тебе очень повезло с девушкой, — подмигивает мужчина и быстрее Леоне выбегает из подъезда — Чао, мой мальчик, удачи на службе. И отсалютовав шляпой, скрывается за углом. Проводив его взглядом, Аббакио лишь слегка усмехается и следует на остановку к своему трамваю. Если бы ему еще повезло, ведь это даже не девушка. Леоне очень хотел бы сберечь это счастье в своих руках, но журавль — это не синица, и того вскоре придется отпустить. Как он вообще может думать об этом? Бруно совершенно ему не принадлежит. Вероятно, эти мысли сыграли свою роль, ведь Аббакио впервые, за последние пару дней, приходит в пустую квартиру, где не пахло едой, лишь легким шлейфом его духов.