Blame It On My Youth

      Бруно просыпается около полудня, когда комнату освещало яркое солнце, настолько яркое, что в воздухе были видны пылинки, без единой мысли в голове Бруно наблюдал за ними, умывая лицо теплыми лучами. Тело не хотело двигаться и было совершенно расслабленно. Такое чувство, что только он двинется, все тело взвоет болью, эта ночь не могла пройти без последствий. Так и случилось. Буччеллати доковылял до радио, а после решил наполнить ванну. Он достает из холодильника открытое вино, наслаждаясь тихо потрескивающей музыкой. О разговорах он не хочет помнить, юноша умеет запирать слова в себе. Скинув халат, Бруно забирается в ванну и прикрывает глаза. Книга лежала рядом и он надеялся, что это не библия. Леоне не было рядом, утро меняет людей, и в это утро было наплевать, Бруно помнит страсть, с которой они провели эту ночь, очень длинную ночь.       Кошмарное похмелье — не лучшая нота с которой начинается утро. Леоне спал часа три, всю ночь пил, не думая о своей работе и он был этому счастлив. Отвлекся от хоть на какое-то мгновение. Но день теперь был мучительный, коллеги поднимали вопрос: вылечился ли Леоне до конца, потому что выглядел он плохо, но многие догадывались, что дело в той незнакомой брюнетке, которой Аббакио признался в любви. Он помнит это и не хочет забывать. Но не стоит поднимать эту тему вновь, иначе спугнет Бруно, со словами нужно быть осторожнее. Он приходит домой и чертовски рад, что Буччеллати все еще здесь, пусть единственным желанием Леоне было сейчас — простой человеческий сон.       Бруно весь оставшийся день провел в кровати с книгой и запасами вина Леоне. Он обязательно возместит, надо же чем-то поддерживать моральное состояние бедного полицейского, а пока что белое сухое поддерживало состояние Бруно, а то вечер бы не закончился хорошо в компании Уильяма Шекспира. — Добрый вечер, дорогой мой, — улыбается Бруно, переваливаясь на спину, как только Леоне заходит в спальню. — Добрый, Бруно, — говорит он, устало вешая в шкаф мундир и расстегивая пуговицы на своей рубашке, — Я вижу, ты сдержал свое обещание.       Он оглядывает Бруно, который позаимствовал черный халат, а волосы его были влажные от недавней ванны, по-видимому. Эта мысль дарит лицу Аббакио улыбку, ведь Бруно все еще не собирается покидать эту квартиру, не смотря на вчерашние обещания и слова Леоне. Сам он складывает форму и поспешно ложится на кровать, обнимая подушку. День выдался невыносимо тяжелым. — Я ничего не обещал — это вынужденная трудность. Тело, увы, отказывалось работать, теперь я отдохнул. Может, мы сходим в ресторан? — Бруно говорит тихо, только с задором заглядывает в глаза Леоне, легко проводя ладонью по его напряженной спине, — У меня здесь только женская одежда, я хочу еще раз выйти в свет… Может сделать тебе массаж? — Бруно, можно я посплю? — говорит Леоне, уже прикрыв глаза, без сил укрыться одеялом. Бруно было скучно, это не секрет, но он его полностью изнурил прошлой ночью, всеми возможными способами. Похмелье от одного из которых до сих пор оставляло следы, — Я бы рад сходить с тобой куда-то, но… боюсь, теперь меня не унесут ноги, — голос его стихал все стремительнее, а долгожданный сон охватывал тело. — Ты сейчас серьезно, Леоне Аббакио? Я весь день ждал тебя, чтобы ты просто пришел и уснул? — вскидывая брови, спрашивает Бруно, весьма обиженным голосом. Это было совершенно несправедливо, неоправданно жестоко по отношению к нему. Мог бы позвонить, сообщить, ну хоть сказать заранее, а не уснуть прямо здесь и сейчас почти у входа. — Тебя никто не заставлял, милый, — улыбается Аббакио в полусне, даже не думая пожалеет ли он об этих словах позже или нет. Тем не менее, Бруно весь день отлёживался, а Леоне залил рабочий стол кофе, почти сорвался на коллегу и сейчас, когда его голова соприкоснулась с подушкой, он стал самым счастливым человеком на свете. — Ах вот значит как, — поднимается Бруно, подбирает соседнюю подушку и кидает ее в Леоне. Юноша стремительно выходит из комнаты и одевается, не желая сегодня точно ничего слышать от Аббакио. Натянув рваные чулки, Бруно звонит в такси. Нужно переодеться, ведь все его планы были коварно разрушены в один миг.       Обняв и вторую подушку, Леоне тихо вздыхает, залезает под одеяло и слушает шорох Бруно за своей спиной. Почему-то он знал, что Буччеллати вернется к нему, притом, этой ночью. А тот все также будет его ждать. Он уже не слышал как захлопывается входная дверь, наконец, засыпая.       Забравшись в машину, Бруно все еще обиженно кидает сумочку на соседнее сиденье. — Ну? И почему не едем? — Я вот думаю, сколько будет стоить такая роскошная шлюшка, пересаживайся вперед, кому сказал, — мужчина в клетчатой кепке набок и с дешевой сигаретой, зажатой меж желтых зубов, хмуро и деревянно вожделея, глядел на гадко улыбающегося юношу на заднем сидении. Бруно улыбался, но внутри был холоден и просто невероятно зол. Подвигаясь ближе к переднему сидению, Буччеллати тихо достает маленький револьвер из сумочки, подставляет к спинке сидения, к виску таксиста, так, чтобы револьвер было видно в зеркало, и тихо, почти на ухо отвечает: — Вези меня туда, куда я тебе сказал, или я отстрелю тебе член и засуну в твою поганую глотку, пока ты не подавишься. Еще раз назовешь меня шлюхой, жизни не лишишься, умрет твоя семья. Трогай.       Бруно откидывается на сиденье, глядя через зеркало на перепуганного теперь водителя. Взгляд стал умнее с появлением в нем страха. Буччеллати снова оказывается в своей гардеробной, надевая легкий темный костюм, поверх любимое пальто и выбегает из своей пыльной сухой квартиры обратно в жизнь. В этом случае — в бар.

***

      Бар был отличным способом отдохнуть и хоть чем-то себя занять на сегодняшний вечер. Чаще всего выпивкой или приятными знакомствами. Но вот улова сегодня не было никакого для светловолосого юноши, сидевшего в одиночестве за столиком у стены. Его хищный взгляд блуждал по всему залу, но прикрывался сдержанностью и напускной горделивостью. Он не любил бары, не для него это дешевое удовольствие, он приходил сюда с целью найти себе интересную партнершу на ночь, а не пачкаться о блудниц. Алкоголь заканчивался, следовательно, скука начала лишь усиливаться, так что пришлось встать и вальяжно пересесть за барную стойку, поближе к более симпатичному молодому человеку, в надежде хотя бы завязать разговор. — Мне виски со льдом, пожалуйста, — просит он бармена, а сам поворачивает голову к Бруно, — Весьма серый вечер, не правда ли? — Этот виски за мой счет, а мой следующий коктейль за ваш, — без улыбки, Бруно оборачивается на тихий проникновенный голос, чуть сощурившись, тайно оценивая, он встречается глазами с хитрым спокойным взглядом, — Я с вами согласен, этот вечер крайне неприятен. — Позволите узнать, кто же вам его испортил? — учтиво спросил он, взяв в длинные пальцы подошедший стакан, даже не брякнув по стеклу кольцом, — Надеюсь, хорошая компания в силах поднять ваше настроение. Меня зовут Прошутто.       Он чувствовал, что этот молодой человек явно его поля ягода, он располагал к себе, пусть и был крайне мрачен, тем более, его лицо было смутно знакомо. Если с дамами сегодня не повезло, то посчастливится, возможно, в другом. Даже в формальном общении, на большее не было уже настроя. — Только хорошая компания и способна поднять мне настроение. Меня зовут Бруно, — юноша легко улыбается, прикрыв ее бокалом. Этот парень был непрост, но было в его взгляде что-то очень знакомое, будто даже родственное. Леоне глядел совсем по-другому, мрачно даже, немного наивно, но этот Прошутто будто знал все то, что знал Бруно, — Я нигде не мог встретить вас раньше? — У меня было такое же ощущение, что и у вас, Бруно, — улыбается вкрадчиво он, и на секунду отводит взгляд, — Было, но я вспомнил, что именно вас я вчера видел на вечеринке. Костюм был изящный и оригинальный, достойно похвалы, — кивнул он и сделал небольшой глоток виски. Он вспомнил его, вспомнил, что фамилия его Буччеллати, и что встречал знаменитого повесу на слуху и взглядом на многих приемах. Вчера же, в особенности, пробудилась память по большей части из-за потасовки с каким-то журналистом и драматичного финального поцелуя. Прошутто чувствовал, что в этом нет серьезности, знал, что можно завести игру. Он чувствовал, что Бруно его прекрасно понимает. — Значит, я оставил впечатление о себе. Это приятно. И вдвойне приятно, что хорошее именно у вас, — скоротать ночь можно и так, тем более, что события прошлой немного подтерлись из памяти, кроме тяжелой страсти Леоне. Этот юноша подошел не просто завязать разговор. Он был интересен Бруно, в точности такой же интерес был виден в глазах Прошутто, соленый интерес, безразличный к жизни, явный только к красивому фасаду. И с этого момента начинается самая любимая игра Буччеллати. Их безмолвно общая любимая игра. — Так почему же вы опечалены? Мне казалось, вчерашний день не должен оставлять плохой осадок. Вечеринка была не такой уж и плохой, — спросил Прошутто, поглядывая на собеседника, у которого, наконец, проглядывала улыбка на лице. — Мой вчерашний партнер вернулся домой и сразу лег спать. Никакого ресторана, никакого вина. Теперь я сижу опечаленный своей глупостью, придавленный скукой этого никчемного места. А чем вам не пришелся по вкусу этот вечер? — Отчасти, мы в одной с вами яме, — вздохнул он, поглощенный скукой, но очарованный своим собеседником. Слепое очарование к его миловидному личику и сочувствию к одной и той же паршивой жизни без шанса на выживание, — Меня печалит лишь одиночество этого вечера. Все мои друзья отказались от моей компании, заняты своими делами, не терпящих отложения. — Предлагаю альтернативу. Я избавляю от одиночества вас, а вы меня. Мы пьем, а может даже курим, и болтаем. У меня такое смутное чувство, что мы найдем о чем, — уже с улыбкой отвечает Бруно, с удовольствием глядя на то, что юноша не может отвести от него взгляда. Он любил за этим наблюдать, недоумевая, однако, чем так приковывает все их взгляды. Заправив за ухо выбившуюся прядь, Буччеллати опустошает бокал, легким жестом призывая бармена к себе. — Даже не смею отказываться, — кивает он и пользуется случаем, чтобы заказать еще один напиток. Они действительно нашли, о чем поболтать, их жизни были слишком похожи, прямо до тошноты. Но зато они понимали друг друга и сочетались как текила и ликер в маргарите. К Прошутто приливает неизведанная энергия и он чувствует себя некогда трезвым, — Как и было задумано, я плачу за тебя. Как насчет того, чтобы я тебя подвез до дома или, например, до пляжа Лукрино? Там, наверное, сейчас весьма очаровательно… — Я не против прокатиться, даже если мы разобьемся, мне нечего терять, — говорит Бруно и идет к выходу первый, не дожидаясь пока Прошутто оплатит счет. В голове не было Леоне Аббакио, зато была такая легкость. Он сегодня с таким же, как и он, не оставляющим за собой тяжелых чувств и воспоминаний, только взгляды, улыбки, флирт и смешные шутки, звонкий чуть хриплый смех и дверца желтого кабриолета. А ночь стояла такая хорошая. Совсем как летом однажды в детстве. — Ну, пристегивайся, или нет, как пожелаешь, — говорит Прошутто, запрыгивая на водительское место и заводя машину. Улицы ночью были пустые, а ехать им предстояло за город. Это лучшее, чего может только пожелать душа пьяницы, так что он даже не переживал за то, что они разобьются. Он был уверен в себе, даже слишком, — Там есть бар, можешь порыться, если угодно.       Ветер раздувал идеально уложенную светлую челку, а Прошутто гнал на полной, без единого заноса. Ему уже не в первой ездить в нетрезвом виде, это было одним из его любимых вещей. Дорога привела их к берегу, где в глади моря, за быстро мелькающими деревьями, была видна огромная луна. Бруно не смотрел на нее, откинув голову назад, положив ноги на бардачок, прикрыв глаза, прислушиваясь только к приятному мерному шуму двигателя. — Я хочу только этот ветер, никакого алкоголя и все забыть. И не помнить никогда. Не знать себя. — О да, ветер будто оставляет соль от моря на коже, прочищает тело, — говорит он, слегка поворачивается к Бруно, положив локоть на руль. Теперь машина более не заведена, а их окружает лишь тихий шум моря неподалеку, — И больше это совсем не твоя жизнь. — Хотелось бы мне, чтобы твои слова оказались правдой. Чтобы всех-всех людей из своей памяти заставить исчезнуть хотя бы на часик… — узкую ногу юноша кладет на руль и наплевать, что скажет хозяин, он не будет против. Бруно бы не был, а они так похожи. Он глядит в пронзительно голубые глаза юноши и видит там свою жизнь. — Может, я смогу тебе с этим помочь? — уже тише спрашивает Прошутто, пальцами проведя по его колену и ниже. Он знал, что и Бруно не будет против. — Вполне возможно, никто не знает, какое безумие может подкинуть жизнь… О ком ты думаешь сейчас? Кого бы ты хотел здесь видеть вместо меня? — Бруно не сопротивлялся, не был против, только откинув голову, выпускает сигаретный дым из своих легких. Алкоголь не дает Леоне Аббакио пробраться в кровь, оставляет его только в легких. Его слова, его забвенную улыбку. Перед ним другой блондин. Гораздо более реальный. — Никого, если бы я и хотел кого-то видеть, то не сидел с тобой здесь, — говорит он и пожимает плечами. Бруно явно недоволен тем, что имеет, скорее, это он желает видеть здесь кого-то иного. Его глаза обеспокоены чем-то, они говорили очень многое, пусть Бруно и не хотел, чтобы кто-то их читал. Но они слишком похожи, чтобы было иначе. Бруно не так легкомыслен, как показывал себя в баре, как о нем разносили сплетни другие, — Зачем ты сейчас об этом думаешь? Расслабься, мы приехали сюда ради этого и ради того, чтобы забыться. Незачем представлять кого-то еще. — Ты совершенно прав, мой дорогой. Чего бы тебе сейчас хотелось? Курить? Пить? Ветра? Чего? — тихо спрашивает Бруно, опуская ноги на колени Прошутто, выпуская дым вверх. Около четырех утра, чайки уже орали. Они были совершенно одни. Даже ни одной машины… — Снова эти глупые вопросы, — вздыхает Прошутто, но все равно улыбается, словно удивляясь наивности его вопросов. Потому, он склоняется ниже, цепляясь за его шейный платок пальцами. У них даже вкусы в одежде одинаковые, — Зачем спрашивать меня? Подумай прежде о себе. — Я рассчитываю на ответ твоего тела, твоего голоса, твоего взгляда на свое отчаяние, — Бруно был обижен днем и исцелен ночью, как и всегда, так просто, до скуки доступно и пресно, до горечи в душе. Он почти нашел себя. И снова чувствует, что потерял, в этом песке и шуме волн. Границы личности вновь стали искажены, но он будто не мог иначе, не мог от злости не уйти к другому. Будто с Леоне их что-то связывало… Будто Бруно что-то ему должен… «Это не так, это не так», твердил себе Бруно и снова подкатывает к горлу отвращение, но уже не остановиться. — Они и так отвечают тебе яснее некуда, милый, — Прошутто все еще улыбается, прикрывает глаза и вдыхает его парфюм. Весьма неплохой, у Бруно очень хороший вкус и чувство стиля. Иначе как объяснить то, что женская одежда на нем смотрелась как нечто очаровательное и до огня в глазах эпатажное, а не кричала о нездоровых фетишах и извращении. Хотя, здесь они все извращенцы. А Прошутто намерен обогнать длинноволосого блондина в полицейской фуражке и заставить Бруно перестать о нем думать.       Легкое прикосновение носом к его щеке, ровное, тихое дыхание, и горячее от дыхания напротив. Бруно ладонью гладит его плечо, выше, горячую шею, горячее желание юноша чувствовал даже пальцами через пульсирующую вену. Бруно мягко целует чуть суховатые тонкие губы, желая скорее забыть все, что было вчера, а зачем? Он бы и сам не смог на это ответить. Это происходило не с ним, этот человек не влюблен в мертвую душу. Быть может, так он возненавидит его. Бруно не достоин этих чувств. Он сглатывает свои слезы и вновь опускается во мрак.       В одно мгновение Прошутто принимает это как сигнал к действиям и утягивает Бруно на себя, чувствуя, насколько он близко, когда руль вдобавок зажимает почти в тиски. Мысли уходят, абсолютно все исчезает из головы, смывается будто волнами накатывающего удовольствия. Парень будто за один раз хотел узнать его всего, но это невозможно только он сам знал себя полностью, знал, что яд его неискореним. Колючие поцелуи, движения, стремящиеся в душу, но та снова на замке, вновь удовольствие без эмоций, только протяжные звучные стоны, ссохшиеся губы от частого дыхания. Бруно жмурится от жара, тонет в забвении с головой. Забвение дарил ему Прошутто, проникновенное, такое, что не взрывает все внутри, а расплывается тихим ядом и поджигает каждую клеточку. Он кладет свою ладонь на руку Прошутто, заставляет ее опуститься ниже, по талии, пояснице, бедрам. И тот гладит его кожу, такую гладкую и невероятно нежную, удовольствие пронзает его, а с Бруно не хочется прощаться. Если не на сегодня, то в ближайшее время определенно. Он вновь его целует, даже слегка приторно, с первыми рассветными лучами и туманом над водой, уже мечтает о повторной встрече. — Так, куда мне тебя отвезти, милый? — спрашивает тихо Прошутто, а голос его будто сливался с шелестом волн, и заводит машину, когда они уже давно отстранились друг от друга, когда докурили свои сигареты. Адрес Леоне первым срывается с губ. Бруно хочет обратно. Туда, где он чувствовал себя не просто материальным объектом. Леоне наделял его чем-то особенным. Бруно глядел на острые глаза Прошутто в зеркало и в голове был такой туман, он не мог понять, что видел он в себе. Им было хорошо вместе и так сумбурно. К нему хотелось вернуться вновь. И снова и снова слышать гул чаек, скрип дорогой кожи в машине, собственные приглушенные стоны. Бруно молчал, курил, теребя край шейного платка, все сильнее и сильнее теряясь в себе. И сам он не спасется.       И Прошутто везет его, прорывая ветер и трезвея почти полностью. Он замечает нервозность Бруно, видит ее весь вечер, но старается не подавать виду. Зачем его трогать лишний раз? Тем более, когда им и так было вполне неплохо вместе. Его номер еще с бара лежит в нагрудном кармане пиджака и не попадет в дальний ящик, а Бруно уже собирается выходить из машины, когда Прошутто хватает его ладонь. — Я надеюсь, мы еще увидимся, — посылая мягкий и тёплый взгляд, говорит он, выпуская Буччеллати и расставаясь с ним. Он надеялся, что при следующей встрече, Бруно разберется со своими чертями в голове и пребудет в другом настроении, но даже не подозревал, что проблема настолько глубокая, что давно повредила сердце.       Бруно легко и мягко улыбается в ответ. Они встретятся вновь, обязательно встретятся, а потом еще с одним и еще с одним. Они будто знакомы не один год, но этому была простая разгадка. Все, подобные им, жили одинаково, разве что принимали они разные наркотики. И так было горько, что уже невмоготу, до желчи в горле. Но взгляд не может обмануть. Прошутто хотел его видеть, чтобы излить душу, хоть чуточку быть рядом без страсти грешного огня. Бруно не мог рассказать ничего о себе, было слишком тяжко знать, что говорить не о чем. Юноша поднимается на этаж, тяжело дыша от кома, подступающего к горлу. Он дышал сипло, еле попав в замочную скважину, заваливается в квартиру, тихо заперев за собой дверь. Леоне еще спит. Слезы стоят в глазах, и Бруно ненавидит себя за то, что ему себя жаль. Жалость так отвратительна. Он сам виноват, сам вернулся в этот ад, виноват, что много раз не довел дело до конца и приходилось раз за разом выслушивать Фуго. Кинув пальто на пол, рядом платок Бруно падает на диван, расстегивая пару пуговиц, будто кислорода не хватало. Леоне еще спит. Бруно не хотел о нем думать. О его вчерашних словах, он их боялся как огня, и теперь они внутри все жгут и рвут на части. Леоне еще спит. И понять он никогда не сможет, почему их боялся юноша. И нельзя же постоянно винить его. Это было решением Бруно.       Как бы Бруно не пытался зайти тихо, у него не вышло, чуткий сон Леоне был прерван, но он не подскочил с места. Он всего лишь стал прислушиваться к шороху, понял, что Бруно пьян и не хочет делить с ним постель. Это показалось странным, ведь, для чего тогда Буччеллати мог вернутся сюда? Но все же он здесь, как и ожидал Леоне. Он затих, а Аббакио поднялся с постели, надел халат и тихо вышел в гостиную. И все же Леоне не спит, он пришел с попытками спасать Бруно от саморазрушения, даже пока о нем не подозревая. Он присел перед диваном и посмотрел в его глаза полные слез. — Что случилось? — тихо спрашивает он и берет его ладонь в свою. — Я не знаю… Я не знаю, что случилось со мной, я себе мерзок, Леоне, я не знаю… Иди спать… — Бруно не может посмотреть в его глаза, чтобы он снова увидел его слезы. Юноша совсем не пьян, уже нет, и это не было плюсом, алкоголь бы помог, он бы не чувствовал всей этой тяжести, Леоне бы ее видел этих жалких слез. — Только если ты пойдешь со мной, — сказал он, поцеловав его ладонь. В голове даже не укладывалось, что могло произойти за эту ночь, Леоне начал корить себя за то, что не пошел вместе с Бруно, — Я не хочу, чтобы ты здесь был один. — Я не пойду с тобой, не пойду! Никуда не пойду! — слабым голосом говорит Бруно, твердо, не совсем осознавая, зачем ему идти в кровать с Леоне. С ним никогда никого не было, он всегда был один. Аббакио не должен был о нем заботится, Бруно был ему не нужен, точно не Бруно, не такой как Бруно. — Ты не должен быть один, — спокойно говорит Леоне, мягко глядя ему в глаза. Бруно все еще ему не доверяет, но Леоне понимает, что переубедить его почти невозможно. Аббакио пытается взглядом показать, что все в порядке, что слезы — это нормально. — Я всегда был один. Всегда, Леоне, абсолютно. И это не значит, что я научился мириться с собой, наоборот… Я ненавижу себя все больше с каждой бутылкой выпитого алкоголя, с каждым мужчиной, с каждой женщиной. Я ненавижу себя за то, что заставил тебя полюбить меня. Я не стараюсь, я гнию изнутри жалостью к себе, этими ядовитыми слезами. Пусти мне пулю в лоб, Леоне, помоги мне…       Вздохнув, Леоне присаживается на диван и прижимает к себе Бруно. Он заметил его новый засос на шее, с которым он вернулся, он почувствовал запах чужого человека и во рту отдалось горечью от самого сердца. Хотелось бы подумать о том, что сердце Леоне сделало неправильный выбор, что он никогда не станет принадлежать ему не только телом, но и душой, но он его не сможет бросить. Он должен спасти его из этого ада, должен показать обратную сторону жизни. Должен защитить от всего, ведь в этом его долг как полицейского. — Прекращай уже, если бы ты и правда считал, что ты всегда один и предоставлен самому себе, ты бы не вернулся сюда, — говорит он, крепко сжимая Бруно в своих объятиях без шансов на то, что можно вырваться, и гладит по волосам, глядя куда-то в пустоту, — Если ты ненавидишь себя за все эти вещи, то зачем снова идешь? Ты ведь мог остаться сегодня со мной, и этих слез бы не было. — Ты не понимаешь… Во всем этом водовороте есть одно мгновение забытия, когда все из головы стирается, есть только кайф. И не важно, от чего этот кайф… Ты гонишься за ним и без разницы как ты этого добиваешься. Переживаешь этот миг и возвращаешься в реальность… И здесь ты противен сам себе за каждый шаг. Смотришь в зеркало, видишь не себя, а клубок порока, использованный тысячи раз кожаный мешок костей. И через минуту ты вновь плевать хотел на все, ты в погоне за забвением… — Я не понимаю тебя. Секунда забвения и вечность ненависти к себе, — вздыхает Леоне и качает головой, — Есть и другие способы забыться, от которых ты не будешь себя корить. Скажи для чего все это? Ты терзаешь по большей степени себя сам. — Нас таких сотни, никто не даст тебе ответ. Боязнь привязанности… Я не могу по-другому, Леоне, я не знаю, что мною управляет… По сравнению с этой секундой, вечность ничего не значит… — слез вновь уже не было. Его отец избрал самый страшный способ убийства своего сына. Через тихое самоуничтожение. Но эти тихие, теплые объятия Леоне… Буччеллати не заслуживает даже его поцелуев. — Я все еще надеюсь, что мои слова для тебя будут стоить хоть что-то. Ты должен понимать, что если ты продолжишь идти по тому же пути, то ни к чему хорошему это не приведет. Ты сам избираешь свою судьбу, так что я буду счастлив, если хотя бы попытаешься прислушаться, — Леоне вздыхает, его лицо не выдавало эмоций, но он был ужасно расстроен, голос выдавал его, пусть и совсем немного. Он не хотел продолжать этот разговор, Бруно слишком упрям, а Аббакио надоело повторять одно и то же, — Сейчас мы идем спать, если ты вновь мне откажешь — я отнесу тебя насильно. — Почему ты не выгнал меня? Прости меня, Леоне… Идем спать… — грустно осознавать, что никто никогда не выслушивал его, никто не ставил во что-то его чувства. Зачем притворяться безмозглым, поверхностным… Леоне не желал этого, он желал его имени, а не названия. Его объятий, а не поцелуев, сейчас, не затыкая, а успокаивая. Он был полностью прав, но легко ли было просто взять и прекратить?       Все же убедив Бруно лечь в постель, Леоне все также продолжает обнимать его, но теперь ненавязчиво, чтобы быть спокойным за него и чтобы тот не чувствовал ненависти к себе, чтобы знал, что его любят. Как бы тот не пытался отрицать этот факт. Любят, даже не смотря на недостатки и желание что-то доказать самому себе, даже если сердце обливается кровью от этого поганого пятна на шее.       Бруно желал, чтобы Леоне не отпускал его, долго-долго, не отдавал никому, но завтра он снова уйдет рано утром и вновь надолго. И день покажется вечностью, и книга не сможет сбить его мыслей. И вновь алкоголь? И вновь Бруно признает поражение перед собственным разумом? В этих руках он чувствовал безопасность, до кончиков пальцев, все, кроме избитой души это чувствовало, ей нужно было только время. Теплая темнота тихо обволакивала их сердца. Что нужно Бруно чтобы почувствовать? Наверное, не так много, но он боялся, этот страх глушил в нем все, а зря.       Как бы не опасался Бруно, но Леоне этим утром никуда не спешил. Только вот проснулся раньше, потому что и так выспался вдоволь. Бруно спал очень крепко и совсем тихо, его лицо было безбожно красивым со всей этой невинностью во сне, когда он отбрасывал весь страх, боль и повседневную кокетливую ехидность. Он был просто самим собой, а Леоне любовался им и теплом исходящим от его тела. Стоило бы подняться и приготовить завтрак, не терять времени зря, но так хотелось встретить хоть одно утро вместе.       Проснувшись, Бруно не сразу открывает глаза, прислушиваясь, даже не надеясь на то, что рядом он услышит дыхание, но чувствует его рядом, его руку на своей талии… Его спокойное лицо, с растрепанной белой головой, какое мучение, наверное… Он спит почти не укрывшись одеялом, все его под себя собрал Бруно. И он мирно спал рядом, после того, как бесцеремонно Бруно появился здесь после очередной своей ночи. Юноша кладет ладонь на его щеку, желая разбудить как можно приятнее, ведь за окном солнце почти в зените. — Доброе утро, милый, — тихо говорит Аббакио, не открывая глаз, но все равно улыбается. Тяжелый разговор почти забылся, его остатки заполнили солнечные лучи и прохладный воздух из приоткрытого окна. — Доброе, Леоне… — вздыхает Бруно вытягивая ножки под одеялом. Это утро было донельзя приятным… Таким свежим и теплым… Даже темные шторы не были задвинуты, словно все решило встретить утро вместе с ними. — Надеюсь, тебе хорошо спалось? — говорит Аббакио, переворачиваясь на спину и вытягивая руки за головой. Он не любил, когда его спальня была такой светлой, солнце только убивало всякое желание вставать, но вместе с Бруно все становилось иначе. Конечно, это его конек менять мнение Аббакио и его жизнь с ног на голову. А тот был и вовсе не против.       Вновь прикрыв глаза, притворившись спящим, Бруно не отвечает на вопрос, а задает аналогичный: — А тебе? Сегодня праздник? Почему ты не на работе? — юноша не хотел слышать о себе, хоть один единственный раз проснуться там, где чувствуешь себя собой и ничего более. — Ну, у меня выходной, — отвечает он, глядя на его лицо, все еще немного сонное, переворачивается вновь на бок, — Так что сегодня я весь день твой. — Не пускай меня никуда, Леоне, хоть денек держи рядом… Забудь о времени, я не хочу, чтобы ты о нем помнил… — шепчет юноша, ладонью гладя крепкое плечо, пальцами еле касаясь его, словно свет, невесомо мягко. — Хорошо, — кивает Леоне, слегка улыбаясь от его прикосновения, но все равно дернувшись, чтобы причесать пальцами волосы на голове, — Что желаешь на завтрак? — Завтрак я желаю точно не здесь. Через квартал есть замечательный ресторанчик. Я знаю сестру владельца, там делают просто прекрасную выпечку. Это сейчас то, что нужно. И бокал белого фруктового. Всего бокал, это утро как никак. Как тебе план, если я угощаю? — Я никуда не хотел выходить сегодня, — вздыхает Леоне, садясь в постели, — Но ради тебя, так и быть, поднимусь.       Аббакио был каким-то поломанным итальянцем, совершенно не любил завтракать в кафе, за круассаном и кофе, скорее, ему был более приятен кофе в домашней турке и собственноручная ритатта. Особенно в выходные. Но он и так вчера отказал Бруно в ужине, так что сегодня стоило это возмещать. — Посмотри в окно, ты абсолютно серьезно хотел провести этот день, сидя в своей маленькой квартирке? Можно же пойти и посмотреть бега, уехать за город, уехать в Рим на выходные, да все что угодно. Ты хочешь, чтобы тот диван состарился раньше времени? — а Бруно напротив был тем самым итальянцем, что любил ветер в волосах и свежую пасту с привкусом морской соли. А особенно, когда солнце так и звало наружу, испытать его свет прямо своей кожей. Бруно любил ночь и солнце и часто не понимал сам себя, но сейчас абсолютно точно хотел выпечки именно из того ресторанчика и пофлиртовать с официанткой. Давно он не видел румяных от смущения щек. Он не хотел помнить ночь и не помнил ее, утро — это будто новая жизнь, которая была достойна того, чтобы хоть ее еще одну прожить. Тихий полусон сменяется энергией, чтобы сдвинуть Леоне с места. — Да все-все, тебе меня и уговаривать не нужно было, — закивал он, мгновенно поднявшись с кровати, в знак того, что готов заразиться энтузиазмом Бруно. Он поднимает руки вверх и потягивается, зевает, уже на пути в ванную, чтобы привести себя в порядок. Боже, этот выходной обещает быть одним из его самых энергичных за последнее время.