— Ближе к моменту нашей встречи, я позвоню тебе и скажу куда подъехать… Зачем, Прошутто, такой галстук тебе бы не подошел, это полная безвкусица… Мне позвать кого-нибудь? Как хочешь, дорогуша, до скорого, — Бруно возвращается в гостиную, обратно к Леоне. Надо было и ему подготовиться к встрече.
— Кто тебе позвонил? — спрашивает Леоне, недовольно хмуря угольные брови. То есть Буччеллати сейчас так просто возьмет и уйдет, хотя вчера говорил, что не отпустит Леоне до понедельника?
— Это мой знакомый и зовет меня в ресторан. Я там еще ни разу не был, он открылся неделю назад. Русский ресторан-кабаре, Триш рассказывала, как ее звали туда петь для русских эмигрантов. Называется «Столичный порок». Очень экстремально, — название он произнес на русском, с предвкушающим блеском в глазах, думал, что бы надеть, черное или красное, длинный пиджак или высокие штаны с подтяжками, волосы лаком, как делают типичные богатые итальянцы. Вечер немного старомодный, как все русское, но роскошный и пьяный.
— Ты собрался вот так просто уйти на свидание и оставить меня? — от негодования уже испортилось впечатление от выходных. А все было так хорошо, Леоне уже даже поверил в сказку, которую для него создал Буччеллати, — Не говори, что ты сейчас серьезно.
— С чего ты взял, что это свидание? А вот ты мог бы и позвать меня на свидание между прочим, если так жаждешь всецело моего внимания! — хмурится Бруно в ответ. Он так не хотел портить себе настрой, но раз уже все потеряно, не потерять бы хоть вечер в своей долбаной квартире.
— Потому что спустя день тебе может позвонить только знакомый, который оставляет пятна на твоей шее. Я ведь не идиот, — говорит он, а от этих слов только сам начинает злиться еще больше, — Ты не очень-то и был против моей компании здесь до звонка.
— Я не против твоей компании здесь после того как вернусь! А пятна на моей шее это только мое дело! Ты меня держать здесь собрался? В клетке? Ты как раз идиот, если считаешь, что сможешь так удержать меня! — нечаянно Бруно смахивает со стола бокал, от его звука злится все больше. Он обещал не трогать его личное пространство, обещал свободу, когда признавался в своей чертовой любви.
— Я конечно предполагал, что ты все равно будешь ходить налево, но хотя бы не оглашать это в моем присутствии. Я надеялся, что ты проявишь хоть немного уважения к моим чувствам! Но не получил взаимности даже в этом, — он настойчиво ходил за Бруно, который, в свою очередь, наоборот бегал от Леоне.
— Я никому ничего не должен! Не обязан быть у тебя на цепочке, потому что ты влюбился! Я говорил, в какое дерьмо ты вляпался. А ты оставил меня лежать рядом. Теперь возмущаешься, потому что я не оправдал твоих ожиданий об идеальном Бруно Буччеллати! — юноша обходит кухонный стол, глядя прямо в его глаза, яркие, гневные и намеренно, от злости разбивает белую тарелку о паркет. Он не такой, каким его себе в розовых очках придумал себе Леоне, — Идеального Бруно не существует!
— Если уж я такой идиот, зачем тогда ты ко мне возвращаешься всякий раз? — Леоне хлопает руками по столу, стоя прямо напротив Бруно.
— Мне больше не к кому возвращаться, я никому не нужен! В этих стенах мне тошно, мне все тошно! Этот стул, эта посуда, все! — Бруно проводит ладонями по столу и почти вся посуда вдребезги бьется. Юноша толкает стул, он с грохотом падает на осколки.
— Хватит, перестань их бить, — требовательно говорит Леоне, немного тише, подходит ближе, прямо по осколкам, хватает Бруно за края халата, — Побереги хотя бы тарелки. Ты мне нужен, понятно? Поэтому я не хочу тебя отпускать!
— Зачем мне беречь эти чертовы тарелки? Зачем вообще что-то беречь, скажи мне, Леоне, скажи мне! — кричит Бруно, цепляясь пальцами за рукава его рубашки, норовя будто порвать ее.
Аббакио понимает, что спорить уже бесполезно, их ссора перетекает совершенно в иное русло, а Бруно и вовсе выходит из себя, потому решает просто его заткнуть и целует. Порывисто, притягивая к себе за тот же халат, лишь бы он успокоился и не поехал покупать завтра новый сервиз. Они оба дураки, а Леоне понимает, что свою чертову ревность нужно стараться заглушить.
Бруно старается отпереться, но Леоне крепко держит его, юноша цепляется за одежду, но Аббакио не хочет прекращать. И все как обычно, только не убежать далеко, вокруг осколки. Слез не было, но на душе было снова гадко. Руки Леоне прочно прижали его тело к себе, невозможно сделать шаг, свободно вдохнуть, закричать. И снова поцелуи и снова только ты предмет вожделения.
Леоне знает, что это положит конец их ссоре, знает, что после этого Бруно уже не уйдет. Он целует долго, прижимая Бруно к себе, ожидая, когда тот, наконец, ответит, когда подаст сигнал. Но Бруно не видит иного выхода, кроме как ответить на поцелуй, не видит способа забыться сегодня, кроме Леоне, кроме его тела, кроме их единения и громкого молчания мыслей. Они нашли выход друг для друга, единственный выход из реальности. И Бруно не был противен себе за то, что был с Леоне столько, сколько давало мыслям полностью исчезнуть из головы, забить ее удовольствием.
Поцелуй становился более интенсивным, Леоне хотелось, чтобы Бруно больше никогда не произносил этим ртом слова о своей ненужности в этом мире, ведь это было не так. Нужно было вынести его из этих осколков итальянской ярости, хоть и хотелось взять его на этом столе, потому, Аббакио тащит его на диван, ведь тот ближе. Он бросает на него Буччеллати, нависая сверху, проводит рукой по его талии, вниз, по обнаженному под халатом телу, сжимает в пальцах его бедро и никак не перестает целовать, цепляясь зубами. Теперь Бруно точно никуда не уйдет.
У Бруно нет выбора, он всегда будто захлебывался Леоне, его страстью, его телом. У Бруно нет выхода, он падает спиной о тихий рай и пытается скрыть свои слезы в их единении. А так ли хотелось быть не здесь? Горячие пальцы впиваются в кожу под лопатками Лене, заставляя прикоснуться ближе, чтобы Бруно чувствовал себя так, как не чувствовал никогда в этой жизни. А так ли нужна непостоянность, а так ли ее хотелось?
Аббакио даже не срывает с него халат, тот и сам стекает с его тела вниз, держась лишь на руках и на талии. Ладони Леоне все равно покрывают все чего только захотят, он владеет Бруно и никто больше не может и не имеет права, как бы Буччеллати не хотелось обратного. Леоне расстёгивает брюки, упиваясь страстью возложенной на них после недавней ссоры.
Леоне брал его так грубо, с таким невероятным характером, одновременно так, как хотелось Бруно, долго и чувственно, брал все его тело так, что он не чувствовал пальцев, которыми впивался, оцарапывал спину Аббакио. Юноша уже будто не знал себя, потеряв голову, и вряд ли бы смог сейчас назвать имя своего отца. Требовательные касания, движения Аббакио — единственное, что сейчас знал Бруно, будто под травой ничего более не осознавал. А может просто не хотел этого, не хотел ничего помнить, только ссору и проскочившую мимо искру.
Одним движением убрав свои мешающиеся волосы назад, Леоне закусывает его шею, целует ее, а перед глазами все плыло от его стонов, его тепла и ногтей на спине. Бруно желал слышать и его, не только собой забивать этот мокрый воздух, что угодно, хоть рычание, и он сильнее дерет его спину, как кот впустивший свои когти под кожу. Обнаженными лодыжками, стопами, он прижимается к его пояснице и неосознанно почти грызет его плечо, чтобы не взвыть от всего внутри, не боится упасть с дивана, Леоне удержит их обоих. Они были сейчас клубком, напрочь перепутавшихся конечностей и чувств. Голова уже кружилась, полная дурмана, этого тусклого мутного воздуха вокруг, Леоне выпускает долгий громкий выдох, чуть приподнимаясь.
Ему казалось, что Бруно уже стал частью его, прижимался так крепко, что невозможно будет отлипнуть. Он немного оттягивает Бруно к себе, ведь голова того уже встречалась с подлокотником, и обхватывает его грудную клетку всеми руками, чувствуя, как шелк халата прилипал к его коже от того, насколько жарко здесь было. Леоне стонал только в его ухо, не мог раскрыть глаз, а вокруг был только его чарующий запах и хрупкое тело.
Они не могли отпустить друг друга, каждый раз Бруно хотел запутаться в нем еще больше, хотел чувствовать его еще и еще, не смотря на то, что пора остановиться. Да, наверное, пора, но как оставить то блаженное единство? Они не жалели плоти друг друга, губ, рук, голоса. Леоне не выдерживает, его накрывает волной удовольствия, до дрожи на самых кончиках пальцев, а он сжимает Бруно в своих руках еще крепче, еще сильнее, не желая отпускать больше никогда. Они позволили себе слишком много, перешли черту, которую сами для себя же начертили, а теперь не выберутся из этого вязкого болота тяги друг к другу. Может, это все же и была их судьба? Леоне дышит громко, часто, пытаясь прийти в себя, после целует его, нежно и осторожно, вместо того самого запретного слова напоследок, садится на диван, тут же доставая сигарету из кармана брюк.
— Так… Где ты говоришь тот ресторан?
Дрожащие ноги Бруно еле поднимает в воздух и кладет на колени Леоне. Он дышал прерывисто, все внутри до сих пор дрожало. Слабой ладонью юноша поправляет свои волосы, влажные от пота. С глубоким дыханием с губ иногда срывались тихие стоны, а глаза юноша не видел смысла открывать. Он и без этого видел Леоне.
— Ты в своем уме, Леоне? — тихо, почти шепотом спрашивает Буччеллати.
— Ты же хотел туда сходить, — слегка улыбается он, не в силах даже спичку вытащить из-за дрожащих рук. Сделав глубокий судорожный вдох, Леоне все же умудряется зажечь сигарету, с горем пополам, он затягивается и смотрит в потолок отклонив голову на спинку дивана. Он только сейчас замечает то, как ноет и жжется кожа на спине.
— Я не в состоянии даже идти, а сам то, — огромного усилия воли стоило чуть приподняться и забрать из слабых пальцев Леоне сигарету. Он был просто невероятен, а озвучивать это не было большой нужды, он видел все сам, сам все слышал и чувствовал, — Покажи мне спину.
Аббакио затягивается еще раз из рук Бруно и оборачивается к нему спиной. Как бы тому не было больно, все это было комплиментом в его собственную сторону. Но из головы не выходила самая главная мысль: Буччеллати теперь и вовсе забыл о том, что собирался куда-то с кем-то другим.
— Ну как? — спрашивает он, зачесав волосы на одно плечо и обернувшись через него.
— Ужасно выглядит. Как будто ты свалился в вольер с тиграми в качестве игрушки. Сильно болит? — говорит Бруно, прикрыв глаза вновь, как только Леоне вернулся в положение, в котором и сидел, и через нос выпускает весь дым.
— Болит так же, как и выглядит, — усмехается Леоне и, сдавшись, скатывается на бок к Бруно. Он вновь забирает один затяг от общей сигареты и прикрывает глаза, обвивая тело Бруно руками, — Но мне даже нравится.
— Я сделал тебе больно, а ты так доволен… Знаешь… Мы никогда не откроемся друг другу по-настоящему. Я не хочу жить долго. Годика два еще мне будет достаточно. Я буду всем всегда только любовником. Найди себе девушку. Их только замечательных ходит по Неаполю! Зачем тебе я? Ты лучший, из всех, кого я знаю, а я худший из всех, кого знаешь ты. Я не вынесу твоего бремени. Ты слишком сильно меня любишь, Леоне…
— Бруно, зачем ты мне об этом говоришь? — спокойно спрашивает Леоне с прикрытыми глазами. Он дышал в его шею, а при вдохе черные волосы щекотали нос, — Если я тебя настолько сильно люблю, то, может, стоит понять, что я нашел за что тебя любить? У меня еще никогда не было настолько большой тяги к человеку, веришь ты или нет. Не хочу тебя терять. Не хочу, чтобы ты терял себя.
— Тогда не дай мне умереть, Леоне. Не дай моей душе окончательно разъесть себя. Если тебе все это так важно… Оно в твоих руках. Ты уже подсадил меня на новый наркотик, — Бруно шепчет, почти на ухо Леоне, старается не поймать его взгляд, он влюблен, а Бруно не хотел видеть это еще и в его глазах. Может Леоне и сможет помочь? Может это то, что и было нужно? Бруно будет пробовать до самой смерти.
— Если только ты сам не будешь упрямиться, — улыбается Леоне и поглаживает Бруно по спине. Бруно говорит теперь совсем иначе, а Аббакио чувствует внутри растекающееся спокойствие. Он все же начинает верить в любовь? Леоне лишь потешается с этой глупости, он влюбился совсем как ребенок. Ну и кошмар.
— Мне становится скучно, когда ты так говоришь, Леоне, скажи что-нибудь другое или я не буду слушать тебя, снова попытаюсь убежать, а тебе же это не нравится, ты же хочешь держать меня в своей собственности, — улыбается Бруно, выскальзывая из халата, что неприятно сжимал предплечье и переворачивается на живот.
— Как скажешь, Бруно, — пожимает плечами Леоне и вновь садится на диван, набрасывая на себя одежду, в оборот Буччеллати, — Так мы идем в ресторан или нет?
— Нет, мы не идем в ресторан, — говорит Бруно, поднимаясь с дивана. Он оборачивается спиной к Леоне и накидывает на плечи халат, даже не запахивая его, — Мы идем в мою комнату.
Не обернувшись, не взглянув даже на Аббакио, юноша медленно и беззвучно направляется в свою комнату. Пронаблюдав за Бруно до тех самых пор, пока он не скрылся за стеной, Леоне встает и следует за ним. Весьма интригующей оказалась его фраза, настолько, что Леоне даже немного насторожился.
Без слов Бруно обходит свою кровать и достает из прикроватной тумбочки портсигар, другой, обитый кожей. Однажды юноша не поленился накрутить себе косяков, и был сейчас себе очень признателен. Буччеллати не запахивает длинный шелковый халат и не включает света. Рыжий свет бил прямо в окно, фонарь находился в неприятной близости, но сейчас это было на руку. Сейчас хотелось именно такого света и видеть Леоне без одежды совсем. Бруно берет в зубы самокрутку и протягивает Аббакио, не настроенный принимать возражений.
— Серьезно? Ты хоть представляешь, каким я завтра пойду на работу? — усмехается он, но почему-то все же берет косяк, вертя его между пальцев, но не в зубах. Его халат блестел в свете уличного фонаря, а лицо было непроницаемым. Даже холодок пробежал по коже.
— Я поделюсь с тобой еще и отправлю на работу. Ты так уже пробовал бороться с преступностью? — говорит Бруно, спокойно, садясь на край кровати, протянув Леоне зажигалку, глядя в его глаза. Его по-прежнему волновала работа, зачем? Кому это, черт возьми, нужно? Точно не Бруно и точно не самому Аббакио. Вопрос из разряда формальности?
— О нет, даже не думай, — усмехается он и садится рядом. Он затягивается и тут же хмурится от резкости, как в горле, так и в легких. Он все же делает это, воспринимает завтрашний день всего лишь как шутку. А разве стоит сделать иначе?
— Посмотришь на свою работу с нового угла. Будет интересно, — говорит Бруно, со спокойной улыбкой глядя на лицо Леоне, как его обрамляет четким контуром черно-фиолетовая тень и не поглощает его, рыжий падает на белые стены спальни. Было очень светло, по-особенному светло, — Сними свою рубашку, она не к лицу тебе сегодня.
Бруно стоило об этом сказать несколько минут назад, когда Аббакио надел ее, от этой мысли он усмехается, зажимая косяк в зубах и снимая ненужную одежду. Именно сейчас она очень неприятно сковывала тело, была изрядно помята, и, если честно, от нее Леоне и без того желал поскорее избавиться. Спина все еще горела от беспощадных царапин, но зато сейчас дышала прохладным воздухом в комнате. Более прохладным, чем в гостиной, у самого дивана.
— Возможно, это было бы интересно, если бы меня на входе на работу не арестовали, — теперь Леоне смеется, но он понимает, что часть его начальников занюхивает кокс на своем посту. Но они умеют это делать тихо, понимают, что ничего им за это не будет, а Леоне закрывал глаза и хотел, чтобы в мире оставалось хоть немного порядка.
— Ты же не прокурен, никто ничего не поймет, зато тебе будет чуточку проще. Что сделает всего один косяк? Ваши жирные ублюдки даже не заметят тебя пока ты этого сам не захочешь. Но если все-таки нет, я сварю тебе кофе, планктон, — Бруно откидывается назад, на высокое изголовье и выпускает крепкий дым изо рта, чуть прикрывая глаза, чтобы почувствовать взгляд Леоне на себе.
— Буду признателен, если только тебе самому захочется встать с утра пораньше, — говорит он, затягивается вновь и кладет голову на колени Бруно. Он смотрит в потолок и понимает, что все начинает плыть перед глазами. Буччеллати прав, а Леоне не очень хочется это признавать, не хочется откидывать наивные взгляды на то, что мир не настолько погряз в разврате и мерзости.
— А ты разбуди меня, — улыбается Бруно склоняясь к парню, но не за поцелуем. Он выдыхает дурман в самые губы. Тяжелый дым обволакивает их лица, сглаживает углы, острые черты лиц, меняет цвета, переворачивает все с ног на голову. Хотелось музыки, но Бруно не способен был морально покинуть ложе.
Леоне хотел было что-то ответить, но закашлялся, почувствовал жжение в глазах, но вместе с этим лёгкость и полное довольство всего происходящего.
— Ну, как тебе быть мной? Быть со мной? Каково это? — шепчет Бруно, путаясь пальцами в длинных серебристых волосах. Мысли летали вразброс причаливая к голосу. Леоне смотрел прямо в глаза, изредка попадая в зрачки.
— Знаешь, это как в четырнадцать влюбиться в плохого парня, будучи девчонкой, — Леоне говорит такую нелепость с абсолютно спокойным лицом. Он пытался понять, как их роман с Бруно превратился в сюжет дешевой драмы, но такой интересной. Сейчас он действительно почувствовал себя девочкой, голову мутило так, что было уже страшно возвращаться домой, ведь мама не должна узнать, где пропадала ее совсем еще юная и невинная дочь.
— Я такой плохой парень… Езжу на большой черной машине, трахаюсь с парнями, курю дорогие сигареты и бываю на самых приватных попойках. Ты прав, этот букет огромен для двадцати, но ведь я плохой парень. Сколько тебе лет, Леоне? — ему было явно не четырнадцать, но яд в крови говорил перестать перечить, подкидывал плохую, но правдивую историю.
Странно, но Леоне этот вопрос рассмешил, неужели Бруно настолько молод? Но хотя Леоне бы ему ни больше, ни меньше и не дал. Он смеялся, прикрывая лицо ладонью, ведь вдруг в следующую секунду упадет потолок. Он ведь так близко…
— Боже, почему ты решил это спросить спустя месяц? Или больше… — мысль сбилась, и теперь Аббакио вовсе терялся во времени, — Мне двадцать пять.
— А мне было без разницы, сколько тебе лет, даже сейчас я спросил просто из интереса. Мы проводим самые невероятные ночи вместе, самые блаженные. Я просыпаюсь утром и не хочу уходить. Наша энергия будто одного рода. А может на меня просто действует трава, но ты так не считаешь? — Бруно глядит на дребезжащую рядом стену, глядит на совершенно бездвижного, спокойного Леоне. Как быстро они могли измениться? Беспросветно никогда. Они навсегда останутся теми, кем и были.
— Не считаю, — покачал головой он, — Если бы это было иначе, кто знает, может я был бы сейчас на грани женитьбы.
Он задумался на пару минут, морщась от жжения в глазах, прикрывает их.
— У тебя никогда такого раньше не было? Некой химии между тобой и другим человеком?
— Ночью, под тяжелым опьянением, химия может возникнуть у любых людей. Я не возвращаюсь. Много раз говорил тебе, что я призрак. Много кто был безумно в меня влюблен. И всегда я уходил. Не было никакой химии, — Бруно отвечает без раздумий, все как было, Леоне знал его. Не смотря ни на что, Буччеллати не любил врать, особенно себе.
— Приятно быть первым, — усмехается Леоне и открывает глаза, пытается выбросить остаток косяка прямо в пепельницу рядом и приподнимается. Фонарь начал жалостливо мигать, отражаясь на лице Бруно, свет был вовсе неземным, слишком насыщенно-темным и он очень шел Буччеллати. Сейчас, когда перед глазами плыло все, а Леоне не осознавал что сейчас происходит, Бруно был самым прекрасным человеком на планете, со всеми своими грехами за спиной. Леоне хотелось его поцеловать, не страстно, а с любовью, той, что медлительно ползла по венам, той, что не несет за собой вспышку дикости и новые царапины на спине. Потому, он нежно касается его губ своими, вовсе не опасаясь того, что Бруно воспримет это иначе, ведь так скорее и произойдёт.
— Знал бы ты, как я хочу быть первым с тобой… Первым почувствовать тебя так, как никто не чувствовал, хочу тебя… Хочу быть в тебе… — Бруно шепчет эти слова тихо, как заклинание, опаляя своим дыханием ухо Леоне, запуска пальцы в его волосы, убирая от лица.
— Не думаю, что ты поместишься, внутри меня слишком много всего, — говорит также тихо Леоне, отводя прикрытый взгляд в сторону, он не понял, что сказал, но голову кружило так, что и разбираться не хотелось. Трава все еще действовала на него весьма дико, тем более, когда он осел на кровати. Бруно был так смертельно близко, что Аббакио готов был и выделить ему место под самыми ребрами, между легких.
— Мне даже не стоит пытаться? Это меня крайне огорчает, Леоне… — Бруно хотел слышать ответ, не целовал его губ, только шею, под самой мочкой, тонкую-тонкую кожу.
— Ты не похож на того, кто так просто сдастся, — говорит он, прислоняясь к его спутанным волосам щекой, словно к шелку, хотя те были жестче ткани халата на его талии, — Скорее на того, кто будет пробовать, пока не надоест.
— Верно… И я хочу попробовать тебя, Леоне Аббакио… Пока мне не надоело… — отвечает Бруно отрывисто, ухмыляясь, в перерывах между словами слегка прикусывая кожу, медленно спускаясь к подбородку.
Леоне сглатывает в горле ком, поднимая голову чуть выше. Бруно легко проводит ногтями по обнаженному торсу, желая поджечь каждую клеточку тела, медленно, заставить его тело в итоге гореть, но пока зажигать огонь маленькими точками. Юноша распахивает свой халат, недовольно замечая плотно застегнутую молнию брюк Леоне, отчего незаметно для себя закусывает его кожу слишком сильно. Он не хотел владеть, хотел украсть. Леоне был бы причиной безумия и без травы. С тихим звуком Бруно расстегивает молнию и снимает с него строгие, выглаженные когда-то брюки.
Бруно делал все медленно, но остро, словно лезвием наточенного ножа. В ответ, Леоне сбрасывает с плеч Бруно халат, будто тот вовсе был ему нужен, и приподнимается на коленях, приближаясь все больше, пытаясь надавить на Бруно, чтобы тот лег на спину, Аббакио так хотел его поцеловать, но лишь кусал губы, когда они находились в ничтожных сантиметрах между губами Буччеллати. Резко, с силой, Бруно вновь толкает Леоне на мягкие подушки, склоняется над его лицом, чуть-чуть не касаясь его губ своими, касается своим дыханием шепча, громко, с вожделением глядя прямо в его глаза.
— Сегодня это буду я, Леоне Аббакио, — в голове творился полнейший хаос, откуда-то играла музыка, не хватало только голоса Леоне, катастрофически не хватало.
— Ты все еще не перестаешь меня удивлять, — говорит Аббакио, зарываясь ладонью в его волосы, убирая их от уха, сжимая между пальцами до натяжения. Наклоняет к себе, чтобы наконец поцеловать, но Бруно отстраняется, желая оставить Леоне в жажде, заставить утонуть в ней. Опираясь о его торс, юноша вновь припадает к его шее, другой рукой почти впивается пальцами в упругое бедро Аббакио, прижимая его к себе.
— Ты просто издеваешься, — выдыхает шепотом Леоне, в тягостном ожидании поцелуя или чего-то большего. Бруно все тянул, все медлил, а шея начинала ныть от его укусов, по ней проходился холод от его губ и языка. Он не мог смотреть на потолок, который вот-вот обвалится, облитый темным рыжим светом, едва ли не ржавым, но стоило Леоне прикрыть глаза, как он проваливался в пропасть ярких ощущений, где зубы Бруно были сродни пасти дикого зверя.
— Я не начинал над тобой издеваться, — чуть смеется Бруно, напоследок проводя языком от ключичной впадинки, по тяжело вздымающейся груди, по крепкому животу, чуть ниже, но не слишком, изводя его горячим ожиданием. Медленно, очень осторожно Бруно входит, тяжело выдыхая, не смея прикрыть глаз, чтобы и теперь видеть лицо Леоне.
Пальцы Леоне впились в простынь, а сам он зажмурился, а вместо темноты видел лишь самую настоящую черную дыру. Бруно размеренно ускоряется, склоняясь к Леоне, не желая даже глядеть за пределы бурлящего ложа. Он лишил Аббакио своих губ, намеренно, желая слышать каждый вздох, нотки боли, самую каплю, а в голове гудело желание брать его так, как делал он. Грубо, стихийно, но в другой раз. Леоне не был готов этому.
Аббакио смотрел на Буччеллати, сквозь сведенные брови и немного прикрытые глаза, тонул в его глазах и не понимал своих чувств. Ему было больно и хорошо одновременно, он все еще был готов терпеть любую боль, которую причинит ему Бруно, уже почти подсознательно.
Бруно стал двигаться сильнее и смелее, отчего судорожный голос Леоне надрывался, разгонялся по всей спальне, а тот в ярком порыве вскидывал назад голову, хватался рукой за подушку. Сквозь боль, еще резкую, протекало удовольствие от травы, но Леоне уже было плевать, в его голове был только Бруно и ничего кроме него.
Уши ныли от его голоса, сильного, наполненного такими эмоциями, громкого, что хотелось еще больше и больше, и Бруно силился испить Леоне до дна за раз, испытать все и сразу. Издалека, будто за милю от них донесся звук телефонного выстрела. Еще и еще раз. Это будто вернуло к жизни, но не помогло реальности прийти в норму. Нехотя, почти с рычанием, Бруно отрывается от Аббакио и перебирается в другую часть огромной кровати и спускает ноги на холодный пол. Подняв трубку, нахмурившись, путем трудных вычислений, разомлевший мозг понимает, кто звонит.
— У нас ничего не выйдет сегодня, Прошутто… Извини… Нет… Со мной все в порядке… — зажмурившись, бросив силы на то, чтобы голос звучал уверенно, говорит Бруно.
С небольшой отдышкой, Леоне смотрит на спину Бруно и хмурит брови. Этот тип начинал значительно раздражать, но радовало, что Бруно отменил встречу и вовсе. Пробираясь на кровати к нему, Леоне выхватывает трубку из рук Бруно, даже не дав распрощаться, почти бросает ее на корпус телефона и толкает его на спину, оседая на его таз, слишком стремительно, едва не потеряв координацию, слишком не желая его отпускать.
— Если уж взялся, то не останавливайся, — прошептал Леоне.
В ответ на возмущение Прошутто, Бруно получает невыносимую страсть Леоне, его голос, раздирающий перепонки, громкий и пробирающий до костей. К горлу подступал ком, а лицо Леоне стало набором ярких вспышек. Он был уверен, что и Аббакио перестал осознавать реальность точно так же — это было нечто особенное, совершенно иное, будто не человеческое.
Перед глазами сверкали разноцветные искры, извивались, растекались радугой, словно отблески бензина на воде, а лицо Бруно лишь было поглощено во все это, Леоне его целовал, пока руки чуть ли не рвали простыни под Буччеллати. Бруно толкался быстрее, желая подтолкнуть и Леоне к самому краю, хоть и воздух вокруг дрожал от их голосов, от их движений и виной тому не наркотики, вернее не только они. Их страсти не было предела, искрой могло послужить все, что угодно, но то, как блаженно содрогалось в руках Бруно его тело, стоило очень многого, то, как он стонал, даже то, как была разодрана его спина недавно, юноша чувствовал эту власть.
Голос срывался слишком тонко для Аббакио, слишком громко. Хватаясь за простынь, как за последний оплот надежды, Леоне понимает, что внутри него происходит взрыв, он оставляет кошмарный пожар, вспышка ослепляет, а Аббакио прижимается всем телом к Бруно. Он дышит так, словно только что убежал от разъяренного медведя, а перед глазами все плыло, так что и открывать их не было смысла.
— Леоне… Я хочу слышать тебя… — откинув голову на подушки, вытянув руки и ноги, чтобы и в них пустить наслаждение, тихо, отрывисто говорит Бруно.
— Меня сейчас стошнит, — говорит он первое, что пришло в голову и не врет, ведь трава очевидно не предполагала после себя такую активность.
— Не думал, что вызываю такую реакцию… — даже расстроено мычит Бруно, — Беги, я подержу волосы.
Он все же надеялся, что это была шутка, пусть Леоне и не склонен был шутить, особенно в эти моменты. Аббакио только улыбнулся, чтобы сказать что-то, но вдруг прикрыл рукой рот и вскочил с постели. Какой же ужасный конец у прекрасного вечера, Леоне надеялся, что Бруно не примет это за камень в свой огород.
— О черт, — следом и Бруно срывается с места и торопится в ванну, как может быстрее, не обращая внимание на ватные колени и шатающийся пол. С надеждой на то, что еще не слишком поздно, Бруно собирает пальцами волосы Леоне за спину и держит их подальше. Он точно надеялся не на такую реакцию.
— Твою мать, — первое, что срывается тихим голосом с губ Леоне, когда он садится на пол и прислоняется спиной к стене, чтобы прийти в порядок. Кафель начал собираться во что-то единое целое и, кажется, стал принимать свой естественный цвет, а вот Леоне чувствовал это нелепое напряжение между ним и Бруно, для которого это все было более чем неожиданно.
— Бруно, — зовет его Аббакио, спустя около минуты молчания, — Это было потрясающе.
— Я всего лишь подержал волосы, мне не в первый раз, — отвечает Бруно, садясь рядом на коврик. Либо для Леоне это вышло серьезным испытанием, либо косяк все же вышел не таким, как задумывал Бруно, но он знал, о чем говорит Аббакио, только хотел в ответ на тошноту немного не понять его.
— Ну ты дурак, — Леоне тихо посмеивается над этим форс-мажором, который только добавил красок в этот безумный вечер, который весьма контрастировал с их спокойным до этого днем.
— Ты так сильно не хочешь отдавать меня никому, что меня совсем с кровати никогда не выпустишь? — улыбается Бруно, — Отличный способ удержать меня.
— Вообще-то в этот раз была твоя инициатива, — вскинул брови Леоне, — Да и я не поверю, что тебе не нравится.
— Мне очень даже. Я даже не знал, что твой голос может быть таким, — вздохнув, юноша вытягивает ноги в дверной проем, а улыбка не желала сходить.
— Для меня самого это был сюрприз, — Леоне тоже улыбается, так тепло и нелепо, думая, что они могут просидеть в этой ванной еще очень долго. И они оба уже забыли о криках и разбитой посуде на кухне, — Вообще все это. Как и для моего желудка.
— Я ничего не делал с твоим желудком. Уверяю, до желудка невозможно добраться.
— Было бы весьма жутко, если бы ты добрался до желудка, — нахмурился Леоне, глядя куда-то перед собой, — Меня еще раз стошнит, если я буду об этом думать.
— Ах, это все-таки из-за меня, да? — лицо Бруно принимает очень обиженное выражение и он не сильно толкает Леоне ногой, отводя взгляд от его лица.
— Да нет, я не в том смысле, — смеется снова Леоне, глядя на Бруно и на его наигранную обиду, — И ты знаешь об этом.
— Кто вас знает, Леоне Аббакио, может, арестуете за кражу девственности, посадите голого в тюрьму, на всю жизнь сяду, у меня дома можно притон устраивать, за это еще полжизни накинут. Может вы а-ля плохой полицейский?
— Конечно. Втерся тебе в доверие, чтобы узнать все, что только можно. Втерся удачно, но внезапно потерял контроль… — вздохнул Аббакио.
— Не все миссии суждено выполнять, может оно и к лучшему, что ты завалил это задание? — за окном уже совсем темно, и чернота поглотила спальню полностью. Это самое любимое время Бруно. Это его время, он уже почти король.
— Оно было очень опасным. Представить не могу человека, который бы не был очарован тобой, — говорит Леоне, совсем уже не улыбаясь, глядя в глубь темной комнаты, — Фонарь погас. Ты заметил?
— В этом доме живет важный человек. Видимо, сегодня он перестанет жить. Я не хочу оставаться тут, когда это произойдет Леоне.
— Тогда как насчет того, чтобы убраться отсюда?
— Отличная идея, ты должен мне ресторан, — говорит Бруно, мигом поднимаясь с пола. Разве можно было лениться, когда снова можно было пить и слушать хорошую музыку. Ночь — это самое лучшее время, если она не в одиночестве.
— Как скажешь, — кивает Леоне, тут же поднимаясь за Бруно. Он подходит к кровати и с ее края подцепляет рубашку и брюки. Изрядно помятые, которые уже не так приятно будут сидеть на теле. Теперь Леоне понимал, почему Берта потихоньку переносила свои платья в его квартиру, когда они еще не жили вместе. Тем не менее, он одевается и мельком поглядывает на Буччеллати.
Бруно только накидывает на плечи свой халат, мыслями уже шарится в своем гардеробе, существом, стоит у зеркала и оценивает беспорядок в своей внешности, цокает от досады, ведь волосы могут быть спасены только литром лака. Наверное, не стоит надевать красное в ресторан русских эмигрантов, темно-изумрудное и матовое. И туфли — темно-коричневая замша… Бруно замечает Леоне, только когда он поднимается с кровати, застегивая последние пуговицы рубашки, а юноша только взял в руки расческу.
— О нет, ты не выйдешь со мной из дома в этом. Мы собираемся не пиво в подворотне пить, а твоя рубашка только для этого и годится. Рукава только не закатаны, — говорит Бруно, всплескивая руками от досады.
— Ну, мы же не потащимся ко мне домой за одеждой? А так я буду тебя только красить.
— Живо снимай с себя это. Будто я не мужчина и у меня нет мужской одежды. Ты собрался в мятом, еще и светлом ночью в ресторан. Тебе там даже меню бы не подали в таком виде. Закажи лучше такси скройся с моих глаз, — говорит Бруно, бросая расческу, махнув рукой и вовсе скрывшись в гардеробной.
— Надеюсь, такси в ресторан, а не к моему дому? — шутит Аббакио, а сам лишь с легкой улыбкой закатывает глаза и набирает номер. Он ждет ответа и расстегивает свою рубашку, будучи не совсем уверенным, что одежда Бруно ему подойдет. Все же, они очень разной комплектации…
Бруно игнорирует вопрос, занятый подбором костюмчика Леоне. В прошлом году в моде были очень широкие вещи классического стиля. В шкафу много чего именно такого покроя, а рубашка и не была нужна. С полки юноша достает водолазку. Черный цвет и размер всего лишь один для всех. Костюм темного горчичного цвета лежит на одеяле и ожидает Леоне, а Бруно уходит обратно в свои мысли и в гардероб. Все-таки изумрудный. И коричневая рубашка с очень высоким воротом.
Оглядев предложенный костюм, Аббакио не медлит со сменой одежды, переодеваясь в совершенно контрастные цвета. Как ни странно, но все пришлось по размеру, он покрутился перед большим зеркалом, решил оставить волосы распущенными, расчесав их, и уже готов был выходить в свет, даже чувствуя себя посвежевшим.
— Ты же правильно назвал мой адрес? — одевшись, Бруно стоит у зеркала, убирая все волосы назад, заливая лаком, а рядом, на стуле лежит темное пальто. И все-таки вечера были прохладными.
— Вероятно, что да.
— Еще не подъехали? Может, встретим там Триш, ты ведь не слышал, как она поет. Голос ангела у этой дьяволицы. И она знает русские песни. Знал бы ты, какой популярностью она там пользуется. А ей не нужны русские. Ей давай богатого итальянца и чтобы не спал с парнями, — последние штрихи с прической и юноша подходит к большому зеркалу, застегивает верхние пуговички и накидывает пиджак. Обернувшись к Леоне теперь оценивает и его вид, судя по всему оставшись удовлетворенным.
— Ее вполне можно понять, — говорит Аббакио, пусть как-то безразлично относясь к тому, будет ли там его подруга или нет. Она оставила какой-то неприятный осадок после себя в тот шумный вечер, но послушать, как она поет Леоне не отказался бы. Он также оглядывает Бруно, со вкусом оценивая на нем оттенки зеленого, которые смотрелись особо непривычно, молчит какое-то время и резко произносит, — Пора выходить, наверное, нас уже ждут.
— Значит, идем, не дай бог водителя застрелят, я за это платить не буду, — говорит Бруно, завершая свой образ шляпой и выходит из квартиры вслед за Леоне. Ночь обещала быть пьянящей, как водка, гулящей, как русская женщина, такой же честной и темноглазой. И Триш точно на сцене с веселым квартетом, здесь шумно и весело, много столов с диванчиками по периметру сцены, а перед ней площадка для танцев и она была почти битком набита. Энергичный фокстрот и шлейф самых разных духов света.
***
Эта ночь была яркой до рези в глазах, но днем дня следующего, Бруно исчезает после первого звонка, но надеется вернуться перед звонком в дверь, в первый раз в жизни, чтобы быть на своем месте и осознавать что его место рядом с Леоне, но накинув плотный пиджак Бруно идет в закрытый ресторан, да, его пригласил Прошутто. Если там будет кальян, день удался.
— Добрый вечер, Бруно.
— Прости меня за вчерашнее, ты так жаждал нашей встречи, мне это льстит, — хитро улыбаясь отвечает юноша, садясь напротив до невозможности заинтересованного Прошутто.
— Ты заставил меня встревожиться. Даже не попрощался. Точно все было в порядке? — спрашивает он, взяв аккуратно в руки меню, которое принес официант, но смотря прямо на собеседника, — Я не обижусь, если ты все же решишь утаить.
— Со мной точно все в порядке, а с тобой? — Бруно возвращает меню официанту заказав отбивную с кровью и сыр, надеясь что спутник закажет что-нибудь выпить. — Была небольшая проблема, Прошутто, ничего серьезного.
— Рад слышать, — улыбнулся он, выбирая еду и себе, немного подумав над напитками, тут Прошутто захлопнул меню и прогоняет взглядом официанта, — У меня тоже все в порядке, так как наша встреча отменилась, уехал вчера на прием у моего друга. Эта шумиха совсем утомила, хочется немного спокойствия.
— Ты называешь мое общество спокойным, ты уверен в этом? — Бруно смеется, искренне радуясь их встрече, в шутку обидевшись на слова о спокойной компании, — Готов заплатить за этот обед, если не изменю твоего мнения.
— Разве приятная беседа не считается спокойным обществом? Пока что мне не приходилось сопровождать тебя на шумном мероприятии, чтобы убедиться в обратном, — Прошутто смотрит с небольшой улыбкой, скрещивая пальцы и кладя на них подбородок. Он уже видит, как официант возвращается с бутылкой вина и радуется официальному началу прекрасного вечера.
— Может представится такая возможность, кто знает, но вынужден заранее предупредить, я самый неспокойный ваш спутник, — улыбается Бруно бутылке чертовски дорогого вина. Прошутто точно хотел польстить ему своим явным ожиданием их встречи. Бруно любил это, не было смысла даже пытаться отрицать.
За этим шлейфом по пятам брело вполне земное отвращение к себе за каждого из них, за каждого, кто посмотрел в глаза и лишился разума. Но этот вечер почти исключение, приятен и почти трезв в тихом смехе и густом дыму, все они не как все, все они станут поступать иначе. Но ничто не отменит этого минутного кайфа, который дарил флирт, тяжелый, как наркотик.
Пару часов в окружении только Бруно, Прошутто чувствовал себя так, будто нашел второго себя, такого разного, но такого похожего, не желая понимать, что их схожесть — далеко не положительный фактор.
— Как насчет того, чтобы сменить дислокацию? — спросил между делом Прошутто, туша сигарету о пепельницу.
— Я полностью за, этот кальян мне не по вкусу, — уже не интересовало время, Бруно был в своей колее, на своем месте, с человеком, который как отражение походил на него самого, и не спускал своего взгляда от его лица, завороженный, пристальный взгляд, тот самый, что очаровывал и Бруно самого. Ему так чертовски нужен был этот взгляд, он ждет его дома, но юноша следует за другими глазами, будто за собой в дорогую машину, запив напоследок вкус кальяна вином.
Прошутто безмолвно завел машину и только по началу пути завязал беспечный разговор. Он не упомянул место, куда они едут, но, он считал, что Бруно и так предположит. Прошутто старается не смотреть на него, лишь на дорогу, вслушиваясь в чужой голос и удерживая ровно руль, когда алкоголь в крови диктовал иное.
Бруно видел как юноша пьянеет буквально на глазах, от каждого слова, от каждого неосторожного касания до рукава. Он знал, где они окажутся через мгновение, и не хотел себе в этом снова признаваться. Жаль не было здесь коктейля, или хотя бы виски, но Буччеллати хотел шампанского, хотел игры, хотел музыки той, что была любима обоими. Они близнецы, темное отражение, каждого из них. Только цвет волос противно напоминал цвет Леоне. Он будто даже сейчас говорил «ты мой», но Бруно игнорировал и улыбался Прошутто в зеркало заднего вида.
— Бросай кости где угодно, — сказал Прошутто, проходя в свою гостиную и стягивая пиджак до локтей. Он указал на местонахождение бара, а сам направился к патефону, поставив одну из своих самых любимых пластинок, стянул пиджак и вовсе, кинув его на софу.
Его музыка была прекрасна, а шампанское немного било в мозг, но это не плохо, он хотел, чтобы все было именно так. Бруно нагло взял его из бара и разлил в мгновение ока в бокалы, щедро одаривая и столешницу. Здесь пахло богатством и лаймом, частая уборка не давала даже двери чуть пропылиться. Все было по струночке, почти стерильно, но юноша видел, что Прошутто хотел от Бруно полнейшего беспорядка, хаоса в душе, кинув свой дорогой пиджак почти на пол, дал точно это понять. А Буччеллати не нужно уговаривать дважды.
Приземлившись на сам диванчик, Прошутто берет в руки шампанское и делает глоток, чувствуя, как миллионы пузырьков расползаются и лопаются на языке, он прикрывает на мгновение глаза и поворачивается к Бруно, просто глядя на него. Исследуя, полируя взглядом.
— Ну, как тебе? — спросил он, сам не зная вопрос был про шампанское или про квартиру.
— Прекрасно, — улыбается Бруно, откидывая голову назад, отвечая на все вопросы разом, — Все прекрасно.Твой дом, твое шампанское, и особенно твой кот, — теплый рыжий и немного костлявый лежал на его коленях, уже не мурлыкал, но приятно грел.
— Рад, что тебе уютно здесь, — он делает глоток шампанского и завязывает очередную легкую беседу, совершенно непринужденную, немного пьяную. Как и вся их связь. Но вот бутылка опустела, музыка напоминала о себе лишь на фоне, а Прошутто решил перейти на новый уровень их посиделок, ведь шампанского было явно мало. Он покидает гостиную лишь на мгновение, когда возвращается с пакетиком с белым содержимым. Даже в этой дурной привычке они одинаковы.
— Черт возьми, что это? Это героин? Или что-то попроще? — с интересом Бруно подается вперед и сгоняет кота со своих колен. Он уже будто не помнит, что хотел вернуться к Леоне, обратно, домой, туда где ждут и желают видеть, но снова наркотики и шампанское, бурлящее в крови, будто в жизни не хватало дерьмового драйва, но его было в достатке, но не на столько, чтобы заставить Буччеллати захлебнуться.
— Простой кокс, милый, чтобы было веселее, — говорит он, высыпая его на журнальный столик и нашаривая в кармане брюк купюру, дабы скрутить в трубочку. Он глянул на Буччеллати и на его блеск в глазах, и мягко улыбнулся. Прошутто и вовсе не задумывался, что тонет в том же дерьме, что и Бруно, он вовсе не считал, что делает что-то не так. Он уже не представлял свою жизнь без наркотиков, денег и своей репутации. А зачем? Прошутто и так уже погряз в нелегальной неаполитанской группировке и был доволен всем, что имеет.
— Просто кокс тоже замечательно. Тем более в жаркий вечер, — Бруно достает купюру из своего кармана и сворачивает ее умелыми пальцами в трубочку, ожидая пока Прошутто поделит его на части.
Глубоко и шумно вдохнув, Бруно теребит крылья носа, чтобы ни одной пылинки не пропало зря, и с тихим стоном откидывается назад, прикрыв глаза.
— Отменный у тебя продавец, мой сладкий. Просто то, что нужно.
— Иначе быть не могло, все должно быть на высшем уровне, — говорит он и описывает всю свою жизнь вовсе этой фразой, ведь даже к выбору наркотиков он подходит основательно, с осторожностью. Даже в шерсти у кота нет ни единого колтуна, она сияет блеском, когда сама жестковатая и короткая. Так что, Прошутто уверен, что и сейчас перед ним сидит само совершенство.
Все под полным контролем. Все так, как и должно быть… Пара дорожек в чужом доме человека, считавшего Бруно античным богом, творением Микеланджело. Скоро он уже и сам в это поверит, внушит на этот вечер, а потом… Потом вновь забудет и спустится на землю и снова будет глядеть на свои пустые глаза в отражении.
— Иногда я задумываюсь о своей жизни, думаю, как же мне повезло быть тем, кто я сейчас. Я смотрю на тебя и убеждаюсь в этом все больше и больше, — говорит Прошутто, глядя в свое большое окно, но тут же поворачивается к Бруно, полностью, всем телом, закидывая одну ногу на диван. Проснулась энергия, после нескольких минут молчания. Он склоняется ниже, гладит бедра Бруно, — Скажи, тебе так сильно нравится тот парень в фуражке? Кто он? Сын министра обороны? Он лучше меня?
— Он лучше всех, кого я знал, Прошутто. Он улыбается так редко… Ему не нужно мое тело, ему плевать кто я такой, мне тоже, когда мы вместе… — говорит Бруно, прикрыв глаза и склонив к груди голову, чтобы не дать хмельным губам прикоснуться к себе, голова кружилась, Бруно хмурится и ничего не видит перед собой кроме темноты его фигуры, а его слова были как яд больны, — Нравлюсь ли я тебе больше всех тех, кто точно так же сидел здесь?
— О да, намного больше, все остальные просто никчемная масса, а ты сокровище, к которому меня подвела судьба, — Прошутто не много раз говорил эти слова, по крайней мере, не помнил, даже если это было не так. Он поднимает его за подбородок пальцами, заставляя посмотреть на себя.
— Не лги мне, прошу, только не лги… — шепчет Бруно, закрывая глаза, медленно отстраняясь от его ладони. Он не хотел быть телом, он хотел владеть собой, своей душой, но снова этот наркотик, вполне реальный кокаин. Он знал, что есть лучше и ушел от него, убежал снова сюда. Снова ненависть подкатывала к горлу, до тошноты была рука на бедре немного сжимающая ткань.
— Не я лгу, а ты мне не веришь, — Прошутто улыбается, кладя теперь руки на подлокотник по обе стороны от Буччеллати. Он целует его в подбородок, нежно, аккуратно, — Ты заслуживаешь лучшего, Бруно. Явно не идиота, который при первой возможности полез марать руки о ничтожество-журналиста, — его поцелуи мазали кожу Бруно левее, ползли к уху, а Прошутто не хотел проигрывать этот бой.
— Он не идиот, Прошутто, — отвечает Бруно, шепотом, шумно выдохнув. Мурашки побежали по плечам, спине от тонких, чужих поцелуев, а сам он не хотел верить в то, что Леоне не такой, как говорит о нем Прошутто. Он совсем другой, он один из всех настоящий. Юноша кладет руку на его плечо, не имея сил оттолкнуть, проводит ладонью, но ни за что не желает открыть глаз, не желает слушать его, не желает обладать им, — Я знаю, что ты лжешь мне, я заслуживаю только ада.
— Все человечество его заслуживает, но ты там будешь апогеем совершенства, — Прошутто шепчет в само ухо, отстраняется, взяв в обе руки его лицо и смотрит на него, всматривается, понимая, что Бруно ведет себя сейчас почти также, как в то утро, когда Прошутто отвез его домой. В чем же дело? Он погладил большим пальцем смуглую щеку и поцеловал, смачно и пылко. Прошутто чувствовал, что Бруно не хочет о нем думать, но он хотел добиться этого, чтобы Буччеллати забыл обо всем. Снова.
Давление было невыносимым, Прошутто бесподобен и тело Бруно не могло быть холодно, оно разгоралось с каждой секундой всё сильнее, но все внутри противоречило адским льдом и никакого отклика кроме колющего отвращения к своему собственному телу, которое млело от дыхания и поцелуев. Леоне мог быть лучше, так почему Буччеллати до сих пор здесь? Он знал, чем все кончится до кокаина, а зачем пошел?
И Прошутто обхватывает его тело руками, поглаживая по спине и кладет его на журнальный столик, заставляя остатки кокаина взлететь в воздух.
— Ты лучше меня знаешь, что будучи святошей жить куда скучнее, — говорит Прошутто, слегка отстраняясь от него и расстегивая пуговицы на рубашке.
В воздух его поднимали как вещь. Каждый, кто желал его, нес туда, где хотел обладать его телом, как каким-то трофеем, пригвоздить к стене как голову оленя, бросить перед камином как шкуру медведя, положить на стол и устроить пир. Так тошно, но нечего делать, он здесь, а тело уже не слушало мозг, хотело только ощущений.
Прошутто наслаждался им вновь, надеялся, что это не последний их раз. Он смотрел на его прикрытые содрогающиеся веки, слушал стоны и шептал самые красивые слова, почти веря в эту искренность, хотя та разбивалась в лепешку о реальность. Ему было хорошо с Бруно, но он знал, что рано или поздно их роман наскучит.
Тело как игрушка, в руках Прошутто минута за минутой длится их сладострастие, напрасное и безответное. Душа отказывалась его принимать, как гневный родитель отрицала их родство. Наркотики туманили разум, все плыло, Бруно даже не видел лица тела над ним, и даже болью отзывались движения в нем, слезами, будто от наркотиков, совсем незаметные. И что же с ним? Больше не забавит связь со всеми подряд? Сильные засосы, вечно ноющая спина? Теперь нужен только тот, кто не причиняет боли? Буччеллати забывается в мыслях, теряет сознание и вовсе от всего опьянения, сразу, как встает на ноги вновь.
Прошутто откидывается на софе, распуская золотистые волосы, еле достающие до плеч, и закуривает, с таким удовольствием, что легкие будто расцветают, а не наоборот гниют изнутри. Он смотрит на Буччеллати и многозначительно ему улыбается, преподнеся к нему портсигар. Как бы то ни было, Бруно был великолепен, не смотря на то, что тот так и не открыл своих глаз, даже если проявил куда меньше инициативы в этот день. Может, на него так действует наркота? Прошутто было все равно, как бы он не пытался заставить себя озаботиться.
Из-под полуприкрытых век Бруно глядит в глаза Прошутто, так, чтобы он не смог прочитать взгляда полного тоски по умирающей душе. Он хотел вернуться к Леоне, подлатать раны и больше никогда не уходить, не видеть всех этих паршивых лживых лиц. Буччеллати тихо кивает и берет сигарету, толстую, коричневую. Такую горькую, совсем не как сигареты Леоне. Весь вечер он хотел думать только о Леоне, даже не мешал себе мыслями возвращаться к нему. Как он покажется в своих дверях? На глазах Аббакио? Может спрыгнуть с крыши этого чертового дома и дело с концом? Может с моста сигануть или пустить пулю в сердце? Чтобы Леоне не видел его таким жалким, блудливым паршивым котом.
— Останешься до утра? — спрашивает Прошутто, поглаживая Бруно по плечу тыльной стороной пальцев, будто специально отвлекая своим голосом от напряжения, которое создавали мысли Бруно.
— Нет. Дай мне глоток вина, и я уйду, — тихо отвечает Бруно, поднявшись, зажав в зубах сигарету. Он выпрямляется и не смотрит боле на Прошутто. Бруно поднимает вещи и встает подле окна, к свежему воздуху из приоткрытого окна нагим, не терпелось согнать с себя проклятые наркотики и смыть скорее поцелуи. Хотелось меняться, но признавать изменения было тяжко. Было тяжело на душе от этих последствий. Как трудно быть целым, не по кусочку от каждого на поверхности, не призраком. А самим собой.
Наблюдая за тем, как Бруно одевается, Прошутто неторопливо докуривает сигарету, и без лишних слов уже понимая, что на ничего более и надеяться не стоит. Но он был уверен, что они все равно встретятся, рано или поздно, но судьба их еще сведет. Наливая бокал вина Буччеллати, он делит с ним еще один взгляд и слышит, как хлопает дверь в прихожей. Прошутто будет очень ждать их новой встречи.
Бруно ловит такси, одно из малочисленных в это время суток, всю дорогу просидев с закрытыми глазами, будто желая забыть и вовсе об этой проклятой дороге. Он не питал неприязни к Прошутто, только к себе одному. Леоне наверняка уже спит, если не ушел в бар, послушавшись совета. В любом случае он боялся, поднимаясь к двери своей квартиры, боялся потерять то, что давало надежду на жизнь и мимолетный покой душе.
***
Когда Леоне с работы приехал к дому Буччеллати, его слегка удивило отсутствие хозяина в нем, правда ненадолго, ведь Аббакио знал Бруно и помнил их последнюю ссору. В большой квартире все еще было неуютно, Леоне даже посещали мысли о том, чтобы вернуться домой, но он развлекал себя готовкой ужина и ненавязчивой бессвязной игрой на рояле Буччеллати, в надежде, что тот появится с минуты на минуту. Не хотелось шариться по его вещам, когда хотелось узнать Бруно немного лучше, Леоне позволял себе лишь читать корешки на книгах Бруно и оглядывать содержимое полочек, подоконников и камина. Сейчас же, он слышал, как отворяется дверь в прихожей, а сам тонул в запахе на подушке, в провальных попытках уснуть. И даже не знал, что будет лучше: притвориться спящим или нет.
Оперевшись затылком о дверь, закрыв ее тихо за своей спиной, юноша, ни о чем не думая, глядит на полосы на потолке от решетки окна, тихо подрагивающей шторы на кухне. Ему не противен дом. На пороге стояли туфли Аббакио. Хорошие, вычищенные. Ему было противно присутствие себя в месте, в которое принес уют Леоне. Около пяти минут Бруно не мог пошевелиться, прислушиваясь и никак не улавливая его дыхания. Спальня так далеко, а Буччеллати такой ублюдок. Скинув на пол пальто с туфлями, юноша на носочках, очень медленно, совсем нехотя крадется в дом.
Леоне лежит тихо, не шевелясь, одними только глазами глядя в одну точку, почти не моргая, почти не дыша. Бруно снова затих, а Аббакио уже знал, что что-то не так, прислушиваясь, он уже даже счел вариант, что не уловил шороха и Буччеллати заснул на диване, но его тень прокралась в спальню совсем незаметно. Леоне оборачивается в постели и оглядывает Бруно, его лицо и потерянные глаза. Он снова что-то учудил.
— Здравствуй, — говорит почти шепотом Аббакио, в полу повороте все глядя на него.
