Blame It On My Youth

      Если Леоне все же к нему подошел, значит, намечается что-то действительно интересное, то, что можно будет легко пустить по всем знакомым, чтобы запятнать репутацию никчемного полицейского. Извиняясь перед своими подружками, Прошутто выходит на улицу, действительно даже делясь сигаретой с Аббакио, закуривая и сам. — У тебя проблемы, красавчик? — начинает Леоне, после первой долгой затяжки. — По-моему это у тебя проблемы с головой, приятель. Зачем пытаешься прибиться сюда? Только позоришь Буччеллати. — Я знаю, что он последние дни был с тобой. Не он мне сказал, но догадаться об этом нетрудно. Держись от него подальше, если тебя заботит лишь его зад, — Леоне тыкает ему в лицо зажженной сигаретой, скалясь, словно разъяренный лев, готовый убить этого попугая с позолоченными грязными перьями, — Я не угрожаю, лишь предупреждаю. — Думаешь, я не подозреваю с какой целью ты так за него держишься? Все мы не без алчности, не смею тебя осуждать, — качает головой Прошутто, стоя перед ним ровно и спокойно. Буччеллати был для него лишь временным вариантом, но сейчас, смакуя вкус конкуренции, Прошутто захотелось перетащить его на свою сторону и вовсе, — Ты ему вот-вот наскучишь, не советую подрывать свою и без того ничтожную репутацию.       Леоне сжал руки в кулаки, едва не откусывая фильтр сигареты. Прошутто просто играет на его нервах, как на расстроенной скрипке, наслаждаясь ответной реакцией. — Поверь, Буччеллати рано или поздно поймет, что ты для него даже не диковинка, с которой можно показаться на встречах, может, ты хорош в постели, но, Пресвятая Мадонна, вспомнив его стоны, я тебе не уступлю…       Прошутто хотел сделать больно и резал без ножа лишь холодным взглядом, пока Леоне не перебил его. Он ударил его быстро, мгновенно вызвав кровь из носа. — Дьявол тебя побери, Триш, Беноццо абсолютный мужлан, как такой сын родился у таких родителей? Мне кажется, мать его была нечиста. Отец вечно в работе, казино ведь не шутка, брось, он не получит ни копейки наследства от отца… — К тому же Стронцо куда симпатичнее, видела его скулы? Совсем как у Леоне, а ноги? Бог мой, эти ноги… — подхватывает Бруно речь своего друга. Они оба сидели по бокам от тоскливо попивающей дорогущий виски на черном кожаном диване, было место только для них троих. — Вы правы мальчики, как чертовски вы правы… — Ну, господин петух, госпожа курица, прошу меня извинить, я отправлюсь искать твоего партнёра и выпивки покрепче, но, — юноша взметнул в воздух указательный палец, будучи тоже немного пьяным, — Не для госпожи курицы, она только сегодня купила это платье, жаль будет его.       С этими словами Бруно разворачивается на каблуках, а Триш падает на плечо Альберто, который отсалютовав бокалом, кинул в спину «аривидерчи, попка».       Нужно было немного проветриться, чтобы вновь и вновь начать вливать в себя алкоголь и сплетни без проблем для себя. И найти Леоне. Он нашелся сам, что удивительно. Бруно уже подумывал, что он уехал и забрал машину домой, чтобы не возвращаться потом за ней, но возмущенные женские возгласы, возня и резко отошедший на пару метров парень, зажавший ладонью нижнюю часть лица, заставили Бруно обратить на потасовку внимание. Глаза тут же полезли на лоб при виде Аббакио собственной персоной, невозмутимо поправляющего рукав пиджака. Буччеллати не впервой расталкивать толпу и тут же он стоит между парнями, обернувшись лицом к Аббакио, сведя брови, серьезным, громким голосом обратив все внимание на себя: — Леоне Аббакио, ты в своем уме?! — В абсолютном, Бруно, — кивает он, переживая, что будет болеть кулак. Теперь смотреть на Бруно было больно, Аббакио знал, на что он идет, Буччеллати говорил ему об этом в лицо не один раз, даже слов Прошутто не нужно было, чтобы знать, что между ним и Бруно было. Именно в те моменты, когда Леоне его пригревал и лелеял, когда думал, что Бруно на верном пути, ведь он не такой как они. Леоне не хотел этого, боялся, что его мнение пошатнется, что Прошутто окажется прав. Аббакио действительно позорит здесь Буччеллати и нет ему смысла более здесь находиться. Тем не менее, он продолжает стоять и смотреть на Бруно. — Зачем ты ударил его? Мы не в средневековье и я не принцесса, ясно? — Бруно был вспыльчив, как и все итальянцы, но не злился на Леоне по-настоящему. Он отправился искать его, вернуть обратно и, наконец, выпить вдвоем, а он устроил здесь бои без правил? И причем выбрал себе даже на вид куда более слабого соперника. Он ведь полицейский, а у них воспитано самообладание, так ведь? — Если он считает, что можно себе позволить слишком много, то я тоже не буду сдерживаться, — он не смотрит на Буччеллати, он смотрит лишь на Прошутто, который медленно делает маленькие шаги назад, даже не пачкая дорогущий костюм кровью, когда достает из нагрудного кармашка платок. Леоне зря затеял этот разговор, ведь кто знал, что позицию хищника на себя перетянет именно Прошутто, что ему эта перепалка была лишь в кайф, кроме момента, когда ему подправили лицо. Все же Прошутто понял, что наговорил лишнего, но молчал. Если Бруно завел себе бешеную псину, то дразнить ее второй раз было бы поступком последнего идиота. — Санта Мария, я долго не протяну так, мне нужно выпить, — не обратив более внимания на Прошутто, нахмурившись, гордо разворачивается Бруно, Леоне даже не глянул на него. Пусть катится на все четыре стороны со своими рыцарскими замашками. Зачем было избивать кого-то просто за несдержанную фразу? В этом обществе не держали язык за зубами. Это огромный клубок змей, сплетни тут как воздух, они не жили без них, без провокаций и грязи, грязной прессы. Сегодня журналист даже не показывался, они становятся всё профессиональнее с каждым разом. Но ведь и прошлого Аббакио избил за неосторожное действие. Не слишком ли он агрессивен? Шея и грудь Бруно точно знала, что слишком, ведь и сегодня на нем рубашка с модным высоким воротником по этой причине, но драка была уже лишней. — Стой, — неожиданно для себя, Леоне резко останавливает его за руку и смотрит в его глаза. Что он сделал не так? Неужели Бруно теперь не захочет его видеть? Какое-то время, возможно, точно. Аббакио в первый раз корит себя за свою любовь к нему, но рад, что основная масса людей в здании, а потому притягивает того за пиджак к себе и целует. Желая дать понять по какой именно причине он ударил Прошутто, стремясь украсть его поцелуй, если Буччеллати решит выпереть его с вечера и не видеть пару недель. Целует потому что это единственный всплеск эмоций, который он способен отдать за весь проклятый день.       Бруно кусает горячие от ярости губы Леоне, целует так, как этого заслужил Аббакио, грубо, не обращая внимания на вздохи толпы, вцепляется в его предплечье пальцами. Как будто мгновение длился их поцелуй и Бруно, как ужаленный, отстраняется от Леоне, от голоса застывает в жилах кровь, но не от страха, а от подкатывающей к горлу злости с примесью ненависти. — Бруно Буччеллати, что ты себе позволяешь, паршивец? — один, даже без свиты, выходит отец. И даже не моргнув, с глубоким отвращением смотрит на своего отвратительного сынка, не поведя бровью, со стаканом виски в расслабленной ладони. Бруно оборачивается на голос, выпрямившись, подняв подбородок, как всегда, совсем как отец, и в ответ так же холодно глядит на мужчину. — И тебе доброго вечера, отец.       Вот и свершилось то, чего Леоне так боялся. Он опасался посмотреть в лицо человека, сущего монстра в их грязном мире, потому, старался этого и не делать. Леоне не трогал лишний раз Бруно в зале, остерегался лишнего сантиметра в приемлемой для них дистанции для того, чтобы допустить самую грубейшую ошибку. Люди вокруг уже считали все это постановочный спектаклем, где сюжет не стоит на месте, а Аббакио был его героем с самой первой встречи с Бруно. Он не боялся его отца, ему было страшно представить какую боль он еще может причинить юноше. — Ничего лучше не придумал? С кем ты только не путался, я думал, хуже уже не будет, но нет, и здесь ты разочаровал меня. Казалось, что может быть хуже прошлого раза? Но теперь это полицейский. Он ещё и подрался. Какой цирк… — надменно, ровно, теперь уже совсем негромко говорит мужчина, с каждым словом все подходя к юноше, который стоял ровно, не дрогнув ни единой мышцей лица. — Отец решил поинтересоваться моей жизнью? Или же весь виски в здании закончился? — Как мы остры на язык. Они это за тебя поцапались? Боже милостивый, протрите очки, а ты позоришь меня, Бруно, позоришь всю фамилию… — То, с кем я сплю, совершенно не должно касаться фамилии. — Чем ты становишься, черт возьми, к чему ты придёшь? — К смерти, отец, все мы придем к одинаково неприглядной смерти, и это будет полностью твоя вина. Хотя тебе будет наплевать. Как и на мое рождение. К чему этот цирк? Это не я устроил, это ты здесь главный шоумен, и с самого рождения я грустный клоун… — Замолчи! Ты, мальчишка, только и знаешь, что путаться в грязи, никогда не пытался что-то понять! — Ты не пытался мне что-то объяснить! Я щенок, я свинья, и все? Я всегда ненавидел тебя и в ответ только это и слышал!.. — послышался выстрел людей вокруг совсем немного, но те и опомниться не успели, как зазвучал второй. И он попал точно в цель. Мужчина в черном стал медленно оседать все с тем же злобным, полным ярости лицом, где за ней скрывалось праведное отцовское негодование руинами молодости.       Светлый пиджак и вмиг посеревшее лицо забрызгала кровь, и стремительно разрастающееся кровавое пятно собственной крови на плече, было абсолютно незаметно. Пуля насквозь пронзила лоб дона Буччеллати с большой высоты и задела младшего. Бруно подхватывает тело и оседает с ним вместе на землю и больше он ничего не слышит. Он глядит в стеклянные глаза отца, застывшие во времени, пока медленно оседает, последний раз прижимая отца к себе в невольных больных объятиях.       Голова опустела. Мир вокруг будто перестал играть теми пестрыми красками костюмов, что были пару мгновений назад вихрем сумасшествия. В уши будто забиты пробки, издалека слышно снова выстрелы. Сколько можно? Разве они не добились своего?       Этим стрелком был уже Гвидо Миста. Его ведь нанимали за тем чтобы охранять, убить, в крайнем случае. За секунды он вычислил, откуда стреляли и рожа с сигаретой в зубах хорошо отложилась в памяти. Пуля настигла киллера на широкой лестнице. Его и ещё одного мужчину, которого чуть ранее приказал устранить Буччеллати старший. Миста на бегу прячет пистолет в кобуру под пиджак и падает на колени рядом с Бруно, за плечи резко повернул к себе. — Ты цел? В тебя попали? — чуть похлопав по щеке юношу спрашивает Гвидо, не различая кровь это отца на Бруно или его собственная, — Бруно, мать твою, ты ранен или нет?! — Да… В меня попали, убери руки, черт возьми! — боль возвращает Бруно к реальности, острая боль, молнией прошедшая вниз по руке, когда Миста сжал его плечо. — Пардон, уходим живо отсюда, им есть, кому заняться, уходим, уходим, — подцепив юношу под локоть, парень тянет его за собой, к парковке.       Всю дорогу Миста трещал без остановки, но Бруно не слышал его. Гвидо хотел, чтобы юноша не отключался, но Буччеллати было глубоко наплевать. Он знал, куда его везут, но быть там не хотел. Все это время отец ведь и правда ненавидел его, считал пустым позором, а Бруно был всего лишь глубоко обиженным ребенком. У них не было иных диалогов, и не странно было то, что последними словами отцу были именно слова ненависти. Но было так тошно за самого себя. Женщина раздевает Бруно и усаживает в кресло. Юноша видит то, самое любимое отцовское, возле камина, с очень высокой спинкой. Не хотелось плакать, но это пока пустота в голове не заполнилась мыслями. Потом настанет отчаяние. Бруно боялся его, но то решило подождать нужного часа.       Стоило юноше соприкоснуться головой с подушкой, как тут же засыпает. Но пробуждение было самым тяжёлым в его жизни. Голова была тяжела от одной только мысли о том, что произошло вчера. Ночью Бруно смыл со своих ладоней кровь отца, вперемешку с собственной. Все тело зудело от этого запаха, но наутро он будто стал только сильнее. Как и боль в плече, тянущая и рвущая. Бруно просыпается, когда чуть только рассвет тронул небо. В этой комнате все было противно, от каждой трещинки тошнило. Юноша смотрел только в окно и мысли даже не собирались в одну единую.

***

      В дверь стучится дворецкий, и Бруно тихо позволяет ему войти. Тот ставит на столик перед большой кроватью поднос с кофейником и двумя кружками. Юноша просит не распахивать шторы и пустить высокого блондина в свою комнату. Он был уже одет. Черная водолазка и бурые узкие брюки, то, что привезли уже слуги с самого раннего утра. Он не желал видеть совсем никого, и скорее спровадил всею прислугу. В голове по прежнему пустота, Бруно даже не знал, что чувствовать. Жалеть себя? А смысл? Скорбеть? Рыдать? Чувств было совсем ноль. И даже когда телефон в изголовье зазвонил, Бруно не подошёл. Это была мать, он был уверен, но не хотел слышать даже ее.       Леоне следует за дворецким, оглядывая огромный дом. Весьма старомодный, в темных холодных красках и пахнущий изысканностью, настолько, что было тошно. Он здесь будто находился под прицелом, неверный шаг и Леоне сведет концы с концами. В квартире Буччеллати совершенно иначе, он к ней уже привык настолько, что в своей квартире этой ночью было пусть и тревожно. Еще тем кошмарным вечером он узнал адрес особняка у Триш, но знал, что нарвется на больше неприятности, если явится туда прямо за Буччеллати. — Доброе утро, я, надеюсь, не помешал тебе? — тихо спрашивает Аббакио, когда за ним запирается дверь. — Выпей кофе со мной, Леоне, — юноша чуть поднимает на него взгляд, и вновь возвращает его пустоте. Чему мог мешать Леоне? Даже мыслей не смутил его почтительный и темный облик. Телефон снова зазвонил, но Бруно даже не шелохнулся, в неподвижности стеснённый воздухом. Утром он слышал, как подъезжает катафалк, чтобы оставить тело здесь, и захоронить в семейном склепе. Там многие с пулей в голове. И что, империя теперь его? И зачем ему принимать это на себя? Пусть лучше умрет вместе с отцом.       Аббакио присаживается рядом с Бруно, смотрит на его лицо, некогда бледное, совершенно потерявшее тот блеск, каким всегда и притягивал. Бруно опустел изнутри, это видно издалека, изрядно пугало и заставляло волноваться лишь сильнее. Что же творится сейчас в его голове? Леоне не прикасается к кружке, смотрит лишь на одного Бруно, слыша где-то, будто вдалеке, трель телефона. — Как твое плечо? — спрашивает тихо Леоне, но прикусывает себя за язык. Какая рана в плече может сравниться с такой утратой? Может, Бруно и ненавидел отца, но ему так хотелось достучаться до него. Но уже не представится новой попытки. Никогда более. — Возьми этот чертов кофе, Леоне Аббакио или вылетишь из этого окна, — с тем же мертвенным безразличием говорит Бруно, только чуть громче. И было в последнюю очередь не наплевать на плечо ещё и Леоне с его упорным игнорированием такой маленькой грёбанной просьбы. Где этикет, которому в этом доме следовали все без исключения? Ему было так интересно, что с Бруно? Не застрелился ли он, не захотел ли разделить церемонию похорон с отцом? К чему такая опека?       Леоне тихо выдыхает и подносит чашку кофе ко рту, решая закрыть свой рот и вовсе от греха подальше. Кофе был очень вкусный, до самого омерзения, как и все в этом доме и Буччеллати здесь совсем не место. Он был зол, а Аббакио со своими вечными словами поддержки сейчас почти бесполезен и вовсе не нужен. Из-за этих мыслей он не смеет поднять взгляда на Бруно, заглянуть в его холодные безжизненные глаза, такие синие, как ледовитый океан. — Как тебе дом моего почившего папаши? — натянуто улыбнувшись одними уголками губ, спрашивает Бруно, кажется, немного успокоившись. Улыбка быстрой молнией пробежала по лицу, но не дотронулась до глаз ни каплей. Глаза все так же потемневшего синего дна ледяного озера, где трещинами расползается боль и тоска. А на поверхности ни ряби теперь, ни радости. — Со вкусом, но весьма угнетающе, — честно ответил Леоне, выглядывая что-то на поверхности кофе, такой же черной и блестящей, как волосы Буччеллати. Не хотелось смотреть в его мертвенные глаза, пустую душу. Бруно ведь теперь абсолютно свободен и может наладить свою жизнь так, как только пожелает, ведь над ним теперь нет этого вопиющего надзора. Неужели он не этого так желал? Аббакио был уверен, что Бруно успеет наделать глупостей, он чувствовал это. — Собираешься перебираться теперь сюда? — Вечером уеду домой, я не смогу здесь долго пробыть, — отвечает Бруно, опуская взгляд, и после долгой молчаливой паузы продолжает, совсем тихо, — Знаешь, здесь же прошло мое детство. С самых пелёнок. Здесь мать когда-то с любовью целовала отца. Он даже улыбался временами. Его тирания стала несносной и она сбежала. Хотела меня взять с собой, но я отказался, ещё тогда лелеял надежды стать хорошим приемником. Думал найти с ним общий язык. Потом все покатилось к черту. В один момент и все разрушилось. Сейчас даже руины стали пеплом… — Даже если в глубине души ты все еще держишь надежду стать хорошим приемником, то у тебя есть все шансы, если будешь учиться на ошибках своего отца. Уверен, что и твои дети будут жить в отцовской любви, — спокойно говорит Леоне, делая глоток из чашки и, уже пустую, оставляя ее на столе, — Или ты можешь начать жить с чистого листа. У тебя есть для этого все, даже свобода. — Легко сказать, но моя фамилия все равно останется Буччеллати. Все вокруг будут меня знать как Буччеллати младшего. Даже если я приму бразды правления. Леоне оставь это. Не сегодня. И не завтра. У меня есть время подумать над своей жизнью. Обычно ей распоряжался мой отец… — телефон вновь зазвенел и на сей раз, вздохнув, Бруно поднимается со своего места и поднимает трубку, но не прижимает ее к уху, что очень предусмотрительно. Из трубки сразу же послышался сильный женский голос. — Почему не хочешь ответить? — спросил Аббакио, слыша как в телефоне коротко, но весьма разборчиво для такого расстояния от трубки, женщина зовет Бруно по имени, потому что тот и голоса не подал. Неужели он теперь не захочет разговаривать и с матерью? — Она не даст вставить мне и слова, — говорит Бруно, горько улыбаясь себе под нос, отняв трубку настолько, чтобы мать не услышала его неуважительных слов в такой момент. Их семья развалилась, но мать с отцом оба понемногу разрушали Бруно, урезали значимость слов, собственного я, — Похороны вечером. Нет, я не перенесу их. Да, можешь не приезжать из Милана со мной все в порядке… Я не знаю, что буду делать с делами отца.       Что-то воскликнула его мать, после чего лицо Бруно слегка перекосило от еле сдерживаемой злости. Он бросает трубку, надеясь, что звонки прекратятся, после чего приложил кончики пальцев к вискам, пытаясь собрать назойливые мысли в одну.       Тихо вздохнув, Леоне встает с места и подходит к телефону, снимая трубку и вовсе, чтобы звонки не доносились хотя бы до этого телефона. Он смотрит на Бруно и аккуратно берет его руки в свои, наконец, поднимает свой взгляд. Все еще тяжело было смотреть на него, в его глаза, Аббакио боялся, что его отвергнут. — Бруно, не нагружай себя, не слушай свою мать. Для тебя это слишком тяжкая ноша, нужно определиться со временем, — говорит он, зная, что Буччеллати это не поможет, но попытаться все же нужно. — Хотел бы я не нагружать себя, если бы все обстоятельства не шли против меня, Леоне, — вздохнув, Бруно переплетает их пальцы, будто желая согреться в тоже время даже не глянул от разу в его золотистые глаза. Он не мог сделать это перед тем, как придется столкнуться с множеством высокомерных ликов. Леоне скоро придется его покинуть и Бруно останется один на один с этим зверьём. — Сейчас ты должен быть сильным как никогда. Ты много натерпелся, я понимаю, но сейчас нужно собирать себя по кускам, — серьезно говорит Аббакио, нежно погладив его пальцы. Он смотрел на Буччеллати и хотел получить ответный взгляд. Он определенно смягчился, но Леоне не хотелось, чтобы он развалился вовсе. Что-то внутри дрогнуло от одной страшной мысли, а голос его стал еще тверже, — Даже если ты наделаешь глупостей — я достану тебя из-под земли, Бруно. Выкопаю и увезу в Америку, как ты и хотел.       Чуть усмехнувшись самыми уголками губ, Бруно легко качает головой, поражаясь даже наивности суждений Леоне. Он уже много лет не мог собрать себя по кускам, это дело совершенно безнадежно, юноша бросил попытки, но научился лишь носить маску, самую прочную на свете, маску улыбки. — Тебе пора идти, Леоне, и лучше больше не вмешиваться в дела семьи, тебя могут начать подозревать, — уже громче, увереннее говорит Бруно, легко отталкивая от себя Леоне, как в дверь очень настойчиво, но довольно слабо постучались. Не успел Буччеллати приоткрыть дверь, Триш, облаченная в чёрное, с тонким клатчем в тонкой ладони, вешается на шею Бруно, ничего не произнося, только лишь обнимая, а он ничего и не желал предпринимать. Буччеллати старший был девушке словно родной дядя, ещё тогда, давно, в беззаботное время детства.       Поглядев на то, как подруга бросилась к Бруно, Леоне охватило странное чувство, не самое приятное, но он поспешил выйти из комнаты, даже не попрощавшись. Он не мог избавиться от напряжения, возникшего еще рядом с Буччеллати, даже когда покинул особняк, даже когда приехал на такси домой.       И буквально через мгновение, после того как Аббакио ступил за порог, на Бруно обрушивается будто гнев покойного отца, все адвокаты и юристы, капореджиме, пара богатых женщин, ждущих раскрытия завещания и, святая Мария, Уна была рядом и после всего принесла виски на донышке стакана. В этот же день, под вечер, отца проводили в последний путь. Буччеллати буквально сбегает с банкета, оставляя Триш с родственниками.       В машине всегда была припрятана бутылка виски, хвала небесам. Юноша несся по дороге, будто в ад с открытой бутылкой, отчасти его квартира и была адом. Голову ни разу за день не посещали мысли, кроме единственной, заманчиво навязчивой. Бруно был почти в трезвом здравии и смог на все замки запереть дверь, ни за что никто не должен в это вмешаться.       Юноша будто не в сознании бежит в ванную, по пути бросая пальто с пиджаком. Он встаёт на крышку унитаза и тянется к высокой вентиляции прямо под потолком. Чуть не рухнув с грузом на пол, Бруно, покачиваясь, опускается в ванну, не сняв ботинок, ведь зачем стараться? После будет уже совсем наплевать. Револьвер забрали, скорее всего, по просьбе Триш, все можно было закончить ещё быстрее, как уже давно хотелось, но смелости все не хватало довести дело до конца, он мог ночь просидеть с взведенным курком, не в силах свершить суд над собой. Сейчас, с пустой головой полной алкоголем и тупой решимости, Бруно вливает наркотик весь, без остатка в свои вены, готовится приготовить ещё один шприц, пока не стало слишком плохо. Он должен это сделать, не смотря на глухой звук звенящего телефона, перекрикиваемого биением сердца в ушах.

***

      Проведя весь день как будто в тумане, Леоне не мог сосредоточиться ровным счетом ни на чем. Он пытался занять себя книгой, готовкой, но возвращался к очередной сигарете и к мыслям о Бруно. Мыслям о том, на что тот способен, пугали настолько, что половина сигареты стлела, так и не получив внимания Леоне, который устремлял взгляд в одну точку, пытался понять, что будет ждать его дальше, ведь жизнь перестала казаться такой предсказуемой. Он смотрит на время и без всяких промедлений набирает номер Буччеллати.       Долгие гудки. С каждой секундой Аббакио замечает, что его дыхание сбивается, а пальцы до треска сжимают трубку телефона. Бруно должен быть дома, он не выдержит сейчас какого-то приема или стен фамильного особняка, но Буччеллати не отвечает. Может, он не хочет слышать кого-либо? Нет, Леоне плевать, он не уснет спокойно, не зная все ли в порядке с Бруно. Небрежно набрасывая на себя одежду, Аббакио застегивает свое пальто, уже будучи в подъезде и выбегает на улицу сломя голову, надеясь, что еще не слишком поздно. В карманах шуршат ключи от квартиры Бруно, это приносит долю спокойствия, ведь Леоне попадет в нее в любом случае. Выносливость полицейского принесла свои плоды, и юноша оказывается в нужном доме совсем скоро, взбираясь по лестнице через одну и прежде постучав по двери. Вдруг это все бредовые домыслы, и Бруно просто спит под снотворным? Вдруг он сейчас выйдет и нахмурится от бездумного поступка Аббакио, видя его тяжелое дыхание? Леоне очень хотелось в это верить.       К тому времени Бруно почти не слышал что происходит за дверью, юноша мысленно ненавидел себя за то, что даже умереть не сможет достойно, даже набрать новую дозу уже не способен, все перед глазами плывет, ванна переполнена, вода стекает на пол через борт, а дыхание сводит через раз, в голове не осталось ничего кроме желчи. Голову будто сдавило тисками, ненависть достигла апогея. Все было так хорошо пару дней назад, как глоток свежего воздуха, но Бруно не достоин жить хорошо слишком долго, как и отец был обречён, так и он. Есть много возможностей, чтобы продолжить жизнь, говорил Леоне? А есть ли охота продолжать ее, когда можно прекратить это жалкое существование раз и навсегда, стереть себя из памяти как не бывало?       Не получив никакого ответа, Аббакио ругается под нос и достает связку ключей, пытаясь отворить дверные замки. Он заходит в квартиру и прислушивается, легкое волнение пробегает по спине неприятным холодком. Бруно в квартире, об этом говорит шум воды в ванной. Так он просто решил принять ванну? Нет, однозначно нет, иначе он бы не бросил пальто по пути. Леоне медленно проходит внутрь дома, сразу к ванной комнате и наступает на лужу воды. Черт побери, он знал, что что-то произойдет.       Лицо Бруно было словно светлый мрамор, почти бездыханно и тени пролегли под глазами, руки дрожали, губы, кончики пальцев почти посинели. Юноша, кажется, видел пред собой какое-то движение, но внутренности будто решили все разом поменяться местами, воспылать и вылиться наружу. Он не знал сколько пролежал вот так, но было уже неважно. По спине Аббакио пробежал холод, после резко окативший все тело. Все не может окончиться именно так. Где же теперь холодная выдержка и отличная реакция? Бруно все еще жив, Леоне точно убедился в этом, приложив пару пальцев к его шее, но успеет ли он доехать до Фуго?       Леоне выключает поток воды и забирает остатки наркотиков с собой. Он не вытаскивает Бруно из воды, даже смотреть на его безжизненное лицо нет сил, Леоне бежит к его пальто и вытаскивает кошелек в поисках нужного номера. Аббакио не знал, куда звонить еще.       Пальцы Буччеллати не хотели смыкаться на шее Леоне, холодом только немного касаясь ее. Аббакио несет его на выход, садит в машину, надеясь, что Бруно не будет против, если Леоне немного позаимствует ее, хотя стоит им опоздать на лишнюю секунду и Буччеллати будет плевать совершенно на все в этом мире. Леоне мчался на красный свет, он был чертовски зол, ему хотелось кричать и осыпать ругательствами все, на чем стоит свет, но все что он себе позволял — впиваться руками в выскальзывающий от скорости руль и также крепко сжимать ладонь Бруно.       Фуго боялся представить, что происходило с Бруно в этот раз и сможет ли он помочь этому бестолковому, слабовольному кретину. Уже очень злило то, как из раза в раз он наступает в одну и ту же кучу дерьма, а спасать приходится одному Фуго, ведь вина тоже будет лежать на Паннакоте, если он не сможет ничего сделать. Вопросы сыпались на Леоне, было важно знать, что именно он принял и сколько. Юноша был холоден, но в глазах плескалось волнение. Этот случай был иным. Трудно узнать в лежащем здесь человеке Бруно Буччеллати.       Вместо ответа, Леоне лишь бросил на его стол шприцы. — Его нужно было везти в больницу, чем ты думал? Он точно хотел умереть, а если он умрет здесь и сейчас это будет уже моей ошибкой! Лучше бы там и сдох… — глаза расширились от увиденного, а ругательства все так и сыпались с его губ, но руки работали быстро, влив в вену другой руки что-то ещё, Паннкаотта оставил Аббакио измерить пульс юноше, давление, и кричать, если тот перестанет дышать и сосредотачивается на подборе нужного раствора, чтобы сохранить жизнь этому ублюдку. Нельзя было дать умереть ещё и младшему Буччеллати, они злачное место. — Фуго, замолчи и делай свое дело, я прошу тебя, — говорил ему Леоне, суетливо мечась из места в место, пока Паннакота наконец его не занял. Аббакио не понимал идет ли все хорошо, собирается ли бороться Бруно, но сам он искусал свою губу достаточно, чтобы чувствовать отрезвляющий вкус крови во рту.       Эмоции искали выход, но если бы Фуго действительно не заткнулся, этот шкаф сломал бы ему руки, и так точно Бруно станет не спасти. Юноша дышал тяжело и прерывисто, каждый вдох причинял боль, которую Бруно вряд ли чувствовал, но понять не мог почему дышать было почти невозможно. Мысли бешено метались в голове, не давая поймать сознанию ни одну из них, в глазах стоял черный туман, лишь Аббакио, что мельтешил рядом был различим и Буччеллати был уверен, что не выживет сегодня и душа покрылась спокойной пленкой. Святая дева Мария, скоро конец, такой сладостный и ожидаемый.       Его организм от подобных действий ещё долго будет восстанавливаться. Звериная доза наркотика и в ответ звериная доза вещества, которое заставит Бруно жить, его лёгкие работать, и почти остановить сердце от бешеного танца. Как только юноша начинает дышать ровнее, Фуго опускается на пол и облокачивается о ноги Бруно, устало устремив взгляд потолок. У него самого сердце около часа выпрыгивало из груди, вытаскивать с того света этого урода раз за разом. И к чему это было? Чтобы он ещё раз обдолбался и приполз. Сучий сын. — Ещё раз заявитесь ко мне, я не стану этого делать, и ему передашь, когда проснется. Пусть не встаёт с кровати неделю. — Третьего раза я не выдержу, — отвечает Аббакио, трясущимися руками пытаясь зажечь сигарету. Он смотрит на Фуго, который, похоже, сделал все, что было в его силах, и, наконец, опустился на одно из кресел сам, не думая, что сможет усидеть там хотя бы пару минут, — Не представляю сколько раз тебе приходилось это проворачивать. — После пятого не считал. Там все было очень даже позитивно по сравнению с этим. Он, бывало проспится на этом диване пару часов, и снова уезжает на вечеринку, которая продолжается весь день. Он не доживёт до пятидесяти, готов поставить все что у меня есть на это, — пытаясь успокоить самого себя разговором, отвечает Фуго, даже не желая закурить, но в своих словах будучи абсолютно уверенным. Буччеллати будто не знал границ, все было для него игрой и возможно не стоило спасать того, кто по своему желанию решил закончить жизнь. — Хочу направить его на правильный путь, — говорит Леоне, затягиваясь и разглядывая узоры на ковре. Он тоже хотел отвлечься от трагедии беседой, хотел, чтобы пришло время, когда можно будет взять Буччеллати и увезти его домой. Хотел, чтобы тот никогда больше не возвращался на этот диван, — Это почти безнадежно, возможно, он уйдет от меня, когда очнется, доведет дело до конца. Я не буду ему мешать. Но если он останется, я сделаю все, чтобы он одумался. — Тебе будет место в раю, если ты исправишь его, но с ним вы там не увидитесь. Этот черт попадет прямиком в ад, — усмехается Паннкаотта, поднимаясь с пола, — Располагайся пока, он ещё не скоро в себя придет. Если и придет, не подаст виду. Идём выпьем, ты сейчас сам в обморок хлопнешься.       Юноша не оборачивается на Аббакио, уходя на кухню, но они оба в одной лодке и если Буччеллати был как то дорог этому парню реально, то Фуго просто уже успел привязаться. — Вы с Бруно общаетесь только при таких обстоятельствах? — зачем-то спрашивает Аббакио, глядя в стакан, который взял у Фуго. Кажется, что он все еще желает выбросить из головы хоть как-то мысль, что Буччеллати сейчас при смерти лежит в соседней комнате. Когда воздух забивается словами хоть на какое-то время, становится не так тошно. — Он не считает меня своим другом и не забегает в гости на чай, если ты об этом. У нас только деловые отношения и в моих интересах не дать ему отбросить кони, — усмехается Фуго, придав лицу максимально бесстрастное выражение, пусть в уголках глаз все трепетало неумолимое беспокойство. Немного отпив виски, юноша закидывает ногу на ногу, глядя в окно, в самый кромешно черный час ночи. — Понимаю, — тихо говорит Аббакио, пытаясь сглотнуть в горле ком. Он все не мог научиться разговаривать с людьми, да и похоже, что Фуго нет никакого дела до этих выдавленных слов. Леоне прижимается спиной к холодной стене и даже не может приникнуть губами к терпкому напитку. Ему не было так тяжело при разрыве с Бертой, и когда он остался в Неаполе, прекратив общение с семьей. Им нельзя было привязываться друг к другу настолько сильно, стоило порвать пока не зашло все слишком далеко, ведь даже эта ситуация не похожа на пик. Но страсть и химия все не растворялась, лишь поглощала пожаром всю душу. Леоне уже было страшно представить себя без Буччеллати.       Тишина весьма нагнетала. Больше они с Фуго и слова не проронили, ведь оба не сильно тянулись к бессмысленным разговорам. А зачем это? Они даже не друзья, лишь коллеги по несчастью. Прошло немного времени, Леоне выкурил сигареты три и цедил лишь второй стакан виски, постоянно ходя от стены, до окна и обратно. Его душила эта атмосфера, но он даже не мог позволить себе выйти в гостиную и проверить Бруно. Ему было страшно, что кожа того стала еще более бледной, что его сердце больше не бьется. Он видел множество трупов за годы работы в полиции, были действительно шокирующие сцены, но смерть этого человека была самой страшной.       Пустота в голове начала пожирать разум, клетка за клеткой, мысль за мыслью, каждое чувство, будь то плохое или хорошее, исчезло, будто превратилось в ничто, он был бы рад прекратить эту чёртову жизнь, он так хотел этого, но его выдергивают в эту реальность, резко, будто из ледяной воды, так, что дыхание смежило судорогой перед болезненным вдохом. Он распахивает глаза резко, впиваясь пальцами в диван, тихо просипев, откашлявшись, и во рту уже чувствовался вкус крови, тонкая струйка которой бежала из носа и уголка губ, марая обивку дивана. — Зачем… Зачем? — чуть громче, разборчивее, от чего сердце сжималось горечью, а в уголках глаз появились слезы. Он не хотел жить. Все ещё.       В этой тишине, Леоне слышит его голос и срывается с места. Реакция на кровь и его взгляд, с малой крупицей адекватности, дали Леоне явный знак, и он сел перед диваном на пол. — Бруно, ты с нами? — спрашивает Аббакио, глядя на него вполне спокойно, с надеждой. — Я не должен быть здесь… Зачем ты вытащил меня? Фуго, ты будто не видел… — он хотел кричать, но даже этого не мог, не мог даже умереть сам, в тишине и одиночестве, даже эта задача была не по силам ему. Он хотел рыдать и не видеть больше лица его «спасителя». Леоне Аббакио. Знал его всего-то пару месяцев и хотел распоряжаться его жизнью. Дать ему жить дальше сломанной, неправильной жизнью, нежеланной, или дать умереть, прекратить страдания, закончить эту игру, которая ни к чему не приведет. Слезы безостановочно лились из его глаз, но ни единая мышца лица не содрогнулась. Не было сил, только дыхание снова сводило, уже от сдерживаемых рыданий. — Давай поговорим, когда ты более менее придешь в себя, пожалуйста? — просит его Леоне, поднимаясь на ноги и прикусывая с сожалением губу. Он вытирает слезы Бруно с щек и спрашивает у Фуго можно ли забрать его домой. Леоне берет его на руки и несет в машину, пусть мышцы уже ныли от тяжести Буччеллати, пусть смотреть на него было по-прежнему страшно, тот беззвучно плакал, даже не в силах как-то противиться Леоне. У него будет возможность уйти, будет возможность закончить все, но не сейчас.       Безвольно болтаясь на заднем сидении, Бруно не желал произнести ни слова и даже дорожки от слез подсохли, правда металлический привкус крови все не исчезал с языка, и было плевать, что капля за каплей кровь все стекает с его подбородка. Красные глаза и залегшие под ними тени, юноша представлял собой жалкую картину. Он не мог даже свернуть мысли в голове, он хотел упасть и не подняться, но тот мужчина с длинными белыми волосами поднял его и поставил на ноги будто куклу. Не он желал этого. Безвольно повиснув на нем, кое-как шевеля ногами, он оказывается в кровати, смыкает глаза и ничего не меняется.       Леоне вытирает с его лица кровь, слезы и пот, он будто еще хочет что-то сказать, но не может осмелиться на это, не может выдавить и слова, просто безмолвно целуя Бруно в холодный влажный лоб. Бруно его и не услышит. Наблюдая за бездвижным телом всю ночь, Леоне не чувствует тягу ко сну, хотя на дворе почти рассвет, он все не может перестать думать о том, что сделал, возможно, это все зря. У него кончились сигареты, так что он стал яростно грызть кожу на своей губе. Аббакио хотелось верить, что Бруно не возненавидит его.