Blame It On My Youth

      Утром Бруно уже не спал, пробудившись, он не стал даже раскрывать век, не было сил даже шевельнуть пальцем, юноша лежал в оцепенении и не хотел расправлять затёкшие конечности. Все тело жгло, болело, ломило, но он желал этой боли и встречал как долгожданную гостью. Голова каждую секунду будто пронизывалась иглами насквозь, и Бруно почувствовал как по щеке вновь бежит струйка крови. в голове был один вопрос: почему ему не дали умереть? Он слышал шебуршение Леоне, но не хотел его видеть. Это наполненное любовью к отвратительной оболочке лицо и глаза, которые ныли в душе, а он не желал того. Бруно не нуждался ни в спасении, ни в любви. Не был этого достоин.       Когда Леоне пытался поднять Бруно с постели и накормить, то юноша не подал никаких признаков жизни. Тот даже не притронулся к еде, Леоне пробовал завести будничный разговор, но и это было тщетно. Буччеллати будто так и не спасли, его глаза мутнели, не имели более тяги к острым эмоциям, Леоне было страшно оставлять без присмотра на ночь ножи и ножницы. Похоже, это займет куда больше времени, чем ожидал Аббакио и он рад, что весьма удачно взял на работе отпуск. Они ведь хотели уехать, но теперь об этом и речи не шло.       Бруно хотел есть, нет, он испытывал чудовищный голод, хотелось пить, но юноша знал, что не стоит потакать желаниям своего организма, он не достоин даже этого. Мучительная смерть ведь даже лучше. Он не заслужил лёгкой кончины. Леоне все крутится и крутится рядом, и спит рядом, пытается говорить, а Бруно все не видит в его глазах разочарования. А так его ждет. Действия происходили из раза в раз: Леоне носил его в ванну, поил, кормил, а юноша даже рта не раскрывал, иногда даже глаз, был он в сознании или нет, сам не ведал. Помнил, как приходила Триш, ярко помаячив перед глазами, что слезы почти полились из глаз от неожиданности, но он и ей ни слова не сказал. А часы, когда Аббакио не было дома, оказывались самыми страшными. Но все в итоге приходит к равновесию, постепенно забывается даже стеклянно-разъяренный взгляд бездыханного тела отца. Бруно все ещё ждал, что Аббакио уйдёт к себе домой. Иногда и правда не хотелось его видеть, но утром, пока Леоне спит, Бруно засматривался, жмурясь от солнца, ведь в его комнате напрочь отсутствуют темные шторы. Когда-то он любил солнце, но сейчас оно как будто резало роговицу глаза и созерцание Аббакио буквально приносило боль.       Леоне просыпается и снова начинается рутина. Ему совершенно не дискомфортно быть для Буччеллати сиделкой, но это все равно был не его Бруно и никогда им больше не будет. Аббакио был уверен, что его синие глаза скоро вновь обретут блеск и заплещут в игривом прибое, но это будет уже совершенно другая ступень. Леоне тешил себя этими надеждами, но полумертвое лицо Бруно лишь насмешливо втаптывало их в грязь. Леоне не строил планов, не внушал себе лишнего, боялся только за то, как будет оставлять Буччеллати одного, когда начнутся рабочие будни. Хотелось, чтобы тот оправился, чтобы его живой голос снова разливался в ушах сладким вином, заставляя пьянеть каждую клетку мозга, Леоне хотелось улыбаться ему, не натянуто, искренне.       Хотелось уже стереть эту улыбку с лица Леоне. Каждый день одно и то же. Он улыбается, забрав у Бруно его желанное искупление так просто. Бруно уже не любовался им по утрам, отворачивался к стене, заворачивался в одеяло, чтобы избежать этой утренней процедуры, этой вымученной улыбки. Аббакио уходил на работу и Бруно уже не спал, просто в тишине наслаждаясь последним, что осталось у него — тишиной и одиночеством. Аббакио спрятал ножи и ножницы, и правильно сделал, с тихой улыбкой думает Бруно, но ключи вновь поворачиваются в замке. Снова улыбка, снова как мать докучает о еде. Бруно был слаб и сломлен, и эта чрезмерная забота не делала лучше.       Леоне устало входит в квартиру Бруно, такую же до жути тихую, какой и была весь прошедший месяц. Он снимает с себя мундир, проходит внутрь, ищет Буччеллати по комнатам, с счастьем убеждается в том, что тот все еще жив и никуда не сбежал. Аббакио знал, что тот способен это сделать, в любую секунду, но удивлен, что Бруно еще не воспользовался этой возможностью. Или же он посчитал, что если Леоне решил взвалить в себя никчемную жизнь Буччеллати, то пусть мучается с ним до своего собственного конца? Аббакио уже понятия не имел что твориться у него в голове. — Здравствуй, как прошел день? Ты обедал? — спрашивает он уже почти как по шаблону. Знает, что ничего нового не услышит.       Бруно решил и вовсе не отвечать, даже не удостоив Леоне взглядом. Он не притронулся к еде, к чему вопросы? Ножа в руки не брал, ключи на месте. Он как сторожевой пес. А день как обычно. Взор, обращенный в стену, мысли туда, куда не стоит. — Бруно, ты слышишь? Поговори со мной, — просит строго Леоне, пытаясь попасть под прицел его синего взгляда, но голос все равно звучит мягко. — Я тебя слышу, не заставляй меня отвечать, оставь меня в покое, — оборачивается Бруно, посылая ледяной взгляд, так желаемый Аббакио, — Хочешь поговорить — принеси виски, напои меня. — Что я не так сделал? Меня весь день не было в доме, — нахмурился Леоне, разведя руками, в ответ на столь недружелюбный тон. Но Бруно и правда не хотел говорить, а Леоне оставалось тяжко вздохнуть и отправиться на кухню. Он нервно звякнул бутылкой виски по столешнице, излишне громко и налил стакан для Бруно, а сам сделал пару глотков из горла от усталости, от привкуса грядущего отчаяния.       Юноша принимает из рук Леоне стакан, отпив пару мелких глотков, ставит на столик рядом с любимым креслом и подтягивает ноги в широких льняных штанах под себя, устраивая голову на ладони, а локти на подлокотник. — Чего ради? — без холода, но так же безразлично, он смотрит в глаза Леоне. — Чего ради что? Вытащил тебя с того света? Строю из себя заботливого человека, а сам выгляжу как последний эгоист? — усмехается горько Леоне, прислоняясь спиной к холодной стене и скрещивая на груди руки. Он тихо вздыхает и чувствует, как подрагивают губы, этот взгляд пробирает до самых костей, морозит кожу и мышцы. — Да, все это. Ради чего ты тут гнилью от меня заражаешься? Я не могу дать тебе абсолютно ничего, — все так же спокойно говорит Бруно, достав из кармана домашних штанов сигарету, жестом попросив у Леоне огня. — Если бы так было в действительности, то я ушел бы от тебя после первых ночей, — отвечает Аббакио, тихо и сипло выдохнув, он не сильно спешит достать из кармана спички, сжимая коробок в кармане рабочих брюк. И все же, он не может побороть себя, приближается к Буччеллати и зажигает его сигарету. — Ну, тогда я был полезен, я отдавал тебе свое тело. А что тебя сейчас держит, Леоне? Я больше ничего не могу тебе дать. Я выдохся, никогда не смогу. Останешься тут, я все равно, в конце концов, зачахну. Я хочу, чтобы у тебя все-таки осталось обо мне что-то хорошее внутри. Не хочу, чтобы ты видел, как увядает моя жизнь. — Я здесь чтобы зажечь в тебе эту чертову жизнь, Буччеллати. Я здесь именно для этого и жду хотя бы того, чтобы ты просто пришел в себя. Ты заговорил со мной, впервые за месяц и это уже прогресс. Ты меня не выгоняешь, значит, что-то внутри тебя все же хочет измениться. — Я физически не могу выгнать тебя, Аббакио, я просто очень не хочу, чтобы ты видел меня таким, черт возьми, зачем тебе это, ты с ума сошел? Если я схожу, то тебе не нужно за компанию, черт возьми. — Я тебе уже сказал, почему я здесь, — сказал Леоне, зажигая сигарету и в своих зубах, отходя в сторону, недалеко от Бруно, — Я видел тебя уже в разных проявлениях и поверь, самое страшное уже прошло. Физически выгнать меня не можешь, но хочешь ли ты этого морально? Одно твое слово и я покину твою квартиру. — Уходи, — вскинув брови, говорит Бруно, салютуя стаканом не оконченного виски в сторону входной двери. Было уже невыносимо слушать все эти бредни про огонь внутри. Да там даже гореть уже нечему. Уже все истлело.       Сделав еще пару быстрых затяжек, Леоне смотрит в сторону окна и поспешно выдыхает дым. Наконец, он оборачивается к Бруно, но даже не смотрит на него, слишком больно. Леоне тушит сигарету о пепельницу на небольшом столике у кресла и с секунду раздумывает. Он правда сейчас бросит человека, которого так полюбил, и уйдет навсегда? Да, он это сделает, определенно, вот только… — Позволь только украсть у тебя последний поцелуй, — тихо сказал Леоне, хриплым от сигареты голосом, и склонился над ним, целуя пылко, но весьма осторожно, он готов к тому, что его оттолкнут.       Быстрым движением хватая его плечи, Бруно хотел бы и оттолкнуть его, но по-настоящему хотелось только впиться в его губы, искусать их до крови, чтобы стереть это заботливое выражение с его лица, увидеть эмоции и не жалость к его существованию. Так тошно, но он прижимает Аббакио ещё ближе, уложив ладони на его щеки.       Оперившись ладонями в подлокотники кресла, Леоне даже почти теряет равновесие от того, что его тянут на себя. Волосы выбились из ушей и как всегда ровной ширмой закрыли их лица от постороннего мира, а Леоне почему-то думал, что этот поцелуй будет противен Буччеллати. Однако, Аббакио чувствует отдачу полную злости, которую тот понимает сразу же. С шумным выдохом, Леоне отстраняется, запоминая запах Бруно в одной секунде. — Прощай. — Попрощаешься позже, — Бруно подскакивает с кресла, резко вновь вовлекая его в поцелуй. Хотелось хоть последний раз испытать его на прочность, последний раз испить его страсти, а потом выгнать и попрощаться раз и навсегда. Ему так осточертело это ежесекундное внимание, он был зол, но не было сил кричать, он хотел кусать, хватать, всего этого чертового Леоне Аббакио, только не отпускать сейчас.       Опешив от такого резкого перепада настроения, Леоне не сразу вошел во вкус, лишь спустя пару секунд он впился ладонями в его тело, которое казалось теперь хрупким, как хрусталь. Аббакио конечно думал о том, что Бруно еще не в той форме, что, возможно, все это вообще не должно зайти слишком далеко, но Леоне знал, что Буччеллати разозлится лишь еще больше, стоит ему отстраниться. Перехватив Бруно за талию, Леоне словно в танце кладёт его спиной на диван, плавно, но быстро, проводит руками по его талии. Может все же стоит остановиться?       Бруно твердо знал, и это было единственное, что он сейчас четко осознавал — это то, что если Леоне уйдет, он повиснет на нем, но было не похоже, что Аббакио собрался уходить, когда его теплые руки скользнули под тонкой домашней одеждой. И отлично. Они больше никогда не увидятся. Хоть попрощаются, как следует. Бруно хотел в это верить. А пока можно было забыться привычным способом, отдавшись чужому телу, смежая и свое, и чужое дыхание сбивчивыми нетерпеливыми действиями. Бруно всегда хотел всего и сразу, Леоне всегда хотел быть убежден, что достаточно намучил Бруно.       Поспешно расстегивая пуговицы на рубашке Бруно, Леоне так и не снимает ее до конца, прикасаясь к его телу с особым трепетом, то хватая за тонкую кожу в нетерпении и желании, то ласково поглаживая, прощаясь с каждой ее клеточкой, вкладывая всю любовь, которая все еще болезненно пульсировала в сердце. Леоне горько, ему было страшно представить, что он действительно уйдет. И для чего все это усилия? Для чего весь этот месяц? Бруно все равно доведет дело до конца в таком состоянии. От этих мыслей, Леоне непроизвольно оторвался от его губ и уткнулся носом в его шею, тяжело дыша, он зажмурился, в силах сдержать всю горечь внутри. Хотелось выжать из себя все те эмоции, что подарил ему Бруно, вернуть их в тройном размере и никогда больше не чувствовать. Похоже, так он и поступит. Леоне осыпал его шею и грудь поцелуями, сладкими, требующими, пока не отстранился, чтобы снять с него брюки. Уже пути назад нет.       Бруно не искал пути отступления, он снова таял от прикосновений, которых не желал буквально пару минут назад, стали желанны до боли в кончиках пальцев. Аббакио хотелось, хотелось, когда он молчал, хотелось его молчаливого принятия, без вопросов, только прикосновений в ответ. Бруно любил физически, с самого детства заставляя душу молчать, но Леоне был не только в его теле так глубоко, как только можно было, но смог тронуть и души последние крупицы. Буччеллати сжимает бедрами его торс и откидывается спиной, расслабляясь, тяжело дыша, подставляя тело под каждое прикосновение. Бруно ждал, а Леоне все-таки тянул.       Леоне становилось жарко в своей одежде, слишком она начала давить на кожу и пришлось избавиться от нее, быстро, не теряя и градуса вокруг. Схватив его бедра, Леоне раскрыл себе чуть больше приятного вида, когда, наконец, разжал ноги Буччеллати, которыми тот так любил сжимать талию Аббакио, и вошел. Издав удовлетворенный стон, он тут же начал двигаться быстро, резко, глядя на его напряженный живот, воздымающуюся грудь и глаза. Аббакио брал его всего, до последней капли, до самого высокого и судорожного стона, склоняясь все ниже, сплетая их пальцы на его головой, чувствуя щекотку черных, как самый крепкий кофе, волос, стекающих с подушек дивана. Кажется, он влюбился бесповоротно, так безнадежно и молил о прощении всех своих грехов, глядя только в его глаза, заставляя смотреть на себя, будучи так близко.       Сегодня Бруно не хотел смыкать веки, пока вся злость не испарится из взгляда вся без остатка, пока он сам не исчезнет в страсти, сглатывая свои стоны в поцелуе, Бруно прогибается навстречу этой томной боли желая утопиться хоть тут, чтобы выгнать мысли из головы хотя бы блаженным воздухом из чужих лёгких. Буччеллати хотел, чтобы Леоне никогда не останавливался, хотел умереть в этой страсти, впившись ногтями в его сильные плечи. Вздохнув, юноша быстро переворачивается, оказываясь сверху, спускает одну ногу с дивана, запрещает Аббакио двигаться. Он берет на себя всю страсть и желание из его глубоких глаз и воздымающейся груди, одна ладонь ложится на грудь, другая на твердый пресс и юноша начинает двигаться, с улыбкой наблюдая, как от нетерпения разрывает его Леоне, его льва, его сторожа, его демона-спасителя.       Что бы не произошло, Леоне казалось, что страсти Бруно никогда не будет предела, он весь пылает, сражает наповал, укалывая острым синим взглядом. Аббакио чувствует, как дрожат его ладони, впивающиеся в тонкие упругие бедра, он все не может оторвать взгляда от его лица, а сердце верещит и тает от улыбки Буччеллати, которой так не хватало, словно наркотика. Какое же сокровище послал ему сам дьявол, но оно выскальзывает из пальцев всякий раз. Леоне хочет, чтобы этот мужчина принадлежал лишь ему одному, чтобы Бруно не достался даже самой смерти, и он уже пожалел о своем «прощай».       Юноша двигался медленно, раздражая Аббакио, лишь изредка чуть ускоряясь, не давая ему и расслабить ни мышцы. Он был полон каким-то чувством впервые, помимо отчаяния, был наполнен до краев Леоне Аббакио. И раз, за разом жмурясь, закусывая губу, тихо выдавая его имя так, что было и не разобрать, он выгонял его мысленно из своей жизни, чтобы вернуть через мгновение. Все было так просто. И Бруно не мог иначе. Только ломая себя с полуслова и живя на грани безумства.       Время будто замедлилось с его движениями, Леоне не хотел, чтобы оно возвращалось к обычному темпу, ведь это значит, что ему придется уйти. Но Бруно делал это не по той же причине, ему лишь нравилось издеваться, смотреть на то, как лицо Аббакио звереет с каждой секундой. На его ногах точно останутся синяки, такая страсть, спустя долгий месяц стресса и холода, давала о себе знать, а Аббакио уже не может терпеть, ведь Буччеллати явно только и ждёт, когда Леоне сорвётся, прищуривает глаза, похотливо улыбается и тихо стонет. Так что все происходит по щелчку, когда Аббакио хватает Бруно за руки, лишая того опоры, заставляет склониться к себе и стискивает в требовательных объятиях, наконец возобновляя свой собственный темп.       Вскрикнув, Бруно сжал грудь Аббакио, ногтями впиваясь в нее, заглушив всхлип протяжным стоном. Он не пытается выбраться из жалящих объятий, лишь ослабить хватку на своем теле, чтобы вдохнуть поглубже затхлого прокуренного воздуха, почувствовать запах и его прохладу. Он двигался не щадя ни себя, ни Буччеллати. И только так Бруно чувствовал жизнь внутри, будучи единым с кем-то, на грани потери сознания от блаженства. Он не хотел жить по-другому очень долгое время, потом не хотел жить вообще, потом попытался умереть, но теперь снова ощутил в себе эту страсть, утопая в которой можно было хотя бы ненадолго забыть о своей жизни и отдаться только ему, только в его сильные руки.       Сейчас казалось, что нет никаких проблем, и вовсе больше их не будет, Бруно рядом с ним и впервые за месяц не смотрит на него с омерзением. Именно сейчас Леоне понял, что он был счастлив все то время, что провел с Бруно. Неужели тяжелое бремя сможет это переломить? Буччеллати был слишком упрям, но разве Леоне не переплюнет его в этом? Аббакио зарылся рукой в черные влажные волосы и сжал их в пальцах, слегка оттянув назад, чтобы второй рукой помочь Бруно дойти до финала, а сам смотрел на него словно на произведение искусства, пытаясь лишь понять, что творится в этой непостижимой голове.       Весь этот месяц Бруно чувствовал себя разбитым, выпотрошенным, десятки раз высыпая свои внутренности над унитазом каждый раз, когда ел что-то. Это входило в привычку, вместе с ежедневными слезами, дальнейшим опустошением и бессонницей. Даже голос Леоне давил на разум. Он не хотел его выносить, но сил выставить за дверь не хватало буквально. Он ждал и ждал своей смерти, пока Аббакио не увлек его в поцелуй. Захотелось ещё, всего его, лишь бы не тот ужас отчаяния за спиной. И он готов выгибаться под этими большими ладонями и сгорать, пока Леоне с силой хватает его всего, до чего дотягивается, это была поблажка его судьбы, хоть что-то хорошее имеет место быть. И последний раз его тело проходится крупной дрожью, прежде чем замереть на Леоне со стоном на губах, чувствуя последние сильные движения Аббакио.       Громко дыша, Леоне пытается восстановить дыхание, пытается запомнить навсегда эту картину перед собой и на это у него было немного времени, ведь Бруно через мгновение падает без всяких сил. Диван слишком узок для двоих, Леоне хотелось бы держать Бруно рядом немного дольше. Он дает время выдохнуть и отдохнуть, убирает с его лица растрепанные волосы. Аббакио смотрит в потолок и старается вообще не думать более ни о чем. Тело все еще дрожит и отказывается подчиняться, но Леоне все же пытается собраться и дотянуться до своих вещей.       Бруно не остаётся подле Леоне дольше положенного теми отношениями, что были у них ещё тогда, в самом начале. Юноша и не хотел знать ничего больше о нем, не хотел чувствовать что-то большее, поэтому, отстранившись, накинув халат на плечи, он избегает его глаз, уходя к окну, зажигает тонкую сигарету, ту, что Триш оставила, когда была тут последний раз. Леоне не мог не питать к Бруно отвращения, ко всему его естеству, и ему казалось, что так и должно быть, так было всегда, он и сам не питал к себе ничего кроме ненависти, но Аббакио слишком настойчив.       Застегнув на рубашке все пуговицы и затянув резинку на волосах, Леоне поджимает губы и хочет взглянуть на Бруно, но не находит в себе никаких сил. Внутри будто все погасло окончательно и это очень пугало, Аббакио не хотел уходить, он не хотел покидать человека, который подарил ему счастье и ни единой капли отвращения. — Я был уверен, что смогу тебя вытащить из этой гнилой ямы, но ты даже не захотел подавать мне руку. Оказалось, что для тебя это все пустой звук. Все в одночасье может кануть в Лету.       Ну и пусть. Не было ничего такого, что Буччеллати по-настоящему было бы жаль. Да даже жизни своей не жаль. Особенно этих отношений, если то, что между ними витало, можно было так назвать. Скрестив ноги, Бруно не разворачивается, когда Леоне медленным шагом покидает его квартиру. Даже не сразу встаёт закрыть за ним дверь на цепочку. Высокий потолок квартиры кажется теперь ещё выше. Белые стены нагоняли какую-то больничную мерзость и ни капли свежести. И зачем строить из этого такую драму? Пусть ненависти к себе ни капли не поубавилось. Поутихла ярость и злость. Перехотелось запереться в ванной комнате, да так, чтобы нашли только через пару дней.       Вобрав в грудь свежий воздух, Леоне ощущает гниющее чувство вины, хотя должен слышать запах свободы. Зачем он взялся за это? Почему почувствовал нужным излечить Буччеллати от самоистязания? Он не его родственник, не его жених, тем более — не друг. Кто они такие? Почему были так долго вместе? Судьба их связала? Похоже, что нет. Аббакио идет по площади, залитой спущенным нежным солнцем, и не может поднять глаз. А кто бы это сделал, если не он?       Леоне не хочет возвращаться домой, квартира хранила так много воспоминаний, а Буччеллати стал ее неотъемлемой частью. Аббакио боится засыпать, зная, что, возможно, Бруно больше не будет существовать на белом свете. Их история закончена, Леоне боится за продолжение своей собственной.