О дружбе, поцелуях и собаках

      Сереже нравилось учиться, действительно нравилось, без дураков. Особенно в универе. Школа его не слишком вдохновляла: жесткая программа, основанная на бесконечном повторении, утомляла энергичного мальчишку, а обилие предметов не давало чем-то по-настоящему заинтересоваться. Впрочем, Разумовский всегда был натурой увлекающейся, и даже поверхностность программы не могла убить его тягу к знаниям. Знаниям бесполезным, зато обо всем подряд.       Очень часто Сережа часами просиживал в библиотеках, читая про историю создания осадной техники, или про политические программы декабристов, или про алгебраическую теорию чисел, или еще про что угодно. А на следующий день он выхватывал двойки за невыполненное домашнее задание и споры с учителем. Последнего Разумовский искренне не понимал, ведь спорил-то по теме урока, да и информацию изучил хорошо… И хотя к старшим классам он все же научился держать язык за зубами, очень быстро став отличником, в глазах учителей так и остался «вредным мальчишкой».       С друзьями тоже как-то не сложилось. С детдомовцем в старых вещах не по размеру, с дурацкой прической и книжкой о барочном искусстве никто особо брататься не хотел. К тому же у этого детдомовца был мерзкий провокаторский характер, мерзкие насмешливые улыбочки и непомерное, по меркам одноклассников, самомнение. Тоже мерзкое. Жить с ним рядом мог только Волков, злобный, агрессивный мальчишка с хорошо поставленным ударом в нос. Вот и ходили они вместе, два попугая-неразлучника.       После выпуска друзья решили по-европейски подождать год и пока нигде не учиться. Точнее, так решил Сережа, планировавший стать студентом МГУ и за это время подготовиться к поступлению, а Олег просто молчаливо поддержал идею друга. Молодые люди быстро обменяли две обшарпанные однушки, выданные им государством, на одну менее обшарпанную и зажили настоящей взрослой жизнью. Днем они работали, ночью – как придется. Сережа в перерывах еще и добросовестно готовился к экзаменам. Ребята едва сводили концы с концами и порой неделю ели только пустые макароны, но разве это имеет значение, когда тебе восемнадцать и ты живешь вместе с лучшим другом?..       Но через год их пути все же разошлись. Сережа, как и мечтал, поступил в МГУ, став лучшим из лучших. Олег был зачислен в питерский университет, но не проучился там и семестра, ушел в армию. Грубая сила всегда была ему как-то ближе нудных лекций в душных аудиториях. А Разумовскому нравилось. И лекции, и сложные темы, и даже первые пары или абсолютно бесполезные предметы. Ему нравилось учиться, нравилось закапываться в материал по самую макушку, нравилось доказывать преподавателям свои теории, изрисовывая всю доску графиками и диаграммами, нравилось впитывать, как губка, в себя все новое. Правда, и с одногруппниками он не сошелся особенно близко, не найдя взаимопонимания. У Серого была своя романтика: учеба днем, подработка в компьютерном клубе вечером и копание в собственном железе по ночам. Он, может, и сходил бы куда-нибудь с однокурсниками, «развеялся», но не было ни сил, ни времени.       Впрочем, тяжесть сессии не обошла и Разумовского. Будучи человеком увлекающимся, но непоследовательным, Сергей умудрился накопить кучу мелких долгов и скатать в абсолютную кашу все знания, которые были в голове. Молодой человек на время даже оставил и работу, и свои разработки. Днем и ночью он штудировал учебники, что-то писал, что-то сдавал, читал, доделывал, снова писал, чертил, ломал линейки и карандаши, снова чертил, снова писал, снова сдавал… Он чертовски мало спал. И когда еще мог шутить, то говорил о том, что он теперь почти как огурец, только огурец состоит на семьдесят процентов из воды, а он – из кофе. Потом силы кончились даже на шутки.       - Без обид, но ты реально очень плохо выглядишь.       Разумовский уже не помнил, в который раз за последнюю неделю слышал эту фразу. Сначала отмахивался, потом шутил, потом злился, а сейчас уже не мог даже этого. Просто перестал как-либо реагировать. Ну подумаешь, голова не мытая и волосы отросли? Так горячая вода по расписанию, ее еще поймать надо, а у Сережи нет времени на такие глупости. Торчит колючая, плешивая щетина, а прыщи расчесаны до ссадин? Сложно думать о красоте, когда экзамен по сопромату через три дня. Тощий и белый от усталости, как скелет? Ну с кем не бывает. Синяки под глазами и руки трясутся так, что кофе расплескивается и брызжет на куртку не по сезону? Ладно, возможно, он действительно выглядит хреново.       — Это все сессия. Я не помню, когда в последний раз ел и спал, - признался Сережа, вздохнув и не открывая глаз. В них как будто песка насыпали. И свинца залили. Спать хотелось неимоверно. Молодой человек шумно отхлебнул кофе и доверительным полушепотом зачем-то добавил: - И на мне свитер надет наизнанку.       - Я даже не удивлен, - мягкое, насмешливое хмыканье, такое знакомое и невозможное, заставило Разумовского растопырить чешущиеся, красные от недосыпа глаза. И протереть для верности. Резким движением сдвинуть на лоб нелепую колючую шапку цыплячьего цвета, разлить на себя кофе, обжечься, дернуться, сматериться, снова восторженно-неверяще уставиться на собеседника, оказаться в теплых, крепких объятиях, нелепо прижаться самому.       - Чт..? Олег? Как ты тут?.. У тебя же служба? И ты вообще в Питере? Ты что, сбежал и теперь предатель родины? Или это я от недоедания впал в кому и теперь вижу картинки? Вот уж нечестно, это же реальность в моей голове, почему я даже тут заебаный?! И…       - Я в увольнительной, угомонись, Серый, - Разумовский слышал, что Олег улыбается, и теснее прижался, закрывая глаза. Век бы так простоял. – Ну все-все, давай отлипай. Серьезно, Серый, ты воняешь. А еще весь липкий и в кофе. И я теперь тоже. А еще мы на улице, и если еще подольше так постоим, то рискуем получить в морду после вопроса о нашей заднеприводности. Все, давай, пошли, пошли.       В общежитие Олег идти отказался, скривившись и заявив, что в «этот клоповник ни ногой», поэтому друзья поехали в гостиницу, где Волков снял номер по приезде. Сережа отчаянно пытался не уснуть под мерную качку метро, для чего разглядывал друга, иногда придерживая веки пальцами. За эти полгода Олег как будто не изменился, но стал шире в плечах, стал в упрямом жесте чуть выдвигать нижнюю челюсть вперед и щурить один глаз в попытке что-нибудь высмотреть. Разговор не клеился, потому что Разумовский битву со сном позорно проигрывал.       Дорогу до гостиницы Сережа не смог бы вспомнить даже под дулом пистолета. Все, что он запомнил – теплая, даже горячая рука Олега на плече и мокрая слякоть под ногами. В номере Олег стянул с друга вещи и демонстративно вздохнул, увидев на свитере три пятна от кофе и дыру на боку. Владелец кинулся защищать свое имущество, которое угрожали безжалостно выкинуть, потому что «ну это уже только на тряпки Серый, как ты в этом ходишь?», но строгим голосом был отправлен в душ. Волков искренне надеялся, что Разумовский там не убьется и не уснет. Сам он, закинув дырявый свитер на спинку кресла, по-военному быстро скинул с себя верхнюю одежду и принялся потрошить рюкзак, с которым приехал. Он знал Серого не первый день и даже не первый год, поэтому то, что друг был «не жрамши, не спамши», как любила говорить Наталь Васильна, повариха из детского дома, откровением для Олега не стало. Его рюкзак почти полностью был забит едой, потому что Разумовский, так любящий оставлять важные дела до последнего, вряд ли успевал между учебой есть что-то кроме доширака. Вряд ли он вообще успевал хоть что-нибудь, кроме того, чтобы судорожно убирать хвосты. Олег с нежностью усмехнулся. Абсолютно нелепое создание.       - О боже мой, я прям человеком себя чувствую, - Разумовский, между тем, уже успел отмыться, завернуться в халат и выплыть из душа в чалме из полотенца. Олег, широко улыбнувшись, по-детски ткнул ему пальцем в кончик носа, а потом убрал со лба потемневшую от воды рыжую прядь. Друг весело фыркнул и повалился на кровать, раскидываясь на ней звездой. – Офигенская кровать. Хоть по-диагонали спи. Давай домой купим такую? А то в нашем диване пружин и заплаток больше, чем поролона. У меня в этом семестре стипуха повышенная. И в следующем тоже будет, если сопромат не завалю. Плюс, мою заявку на «ТопКодер» приняли, помнишь, я говорил, что подавал, когда созванивались в ноябре? Ну вот, там премию дадут, если выиграю. Грамоты, там, еще всякие, конечно, дипломы…       - Купим, - Волков улыбнулся и с разбега тоже рухнул на постель. Кровать скрипнула, Разумовский тоже. Одна от натуги, другой - потому что не успел убрать руку и на нее свалились все девяносто килограмм Олега. Коварный военный злодейски захохотал, теснее прижимая чужую конечность к постели и не выпуская, а Сережа смеялся, забавно морща нос, и пытался спихнуть оккупанта. От возни полотенчатая чалма упала с головы вымытого студента, открывая влажные, пахнущие шампунем волосы и красные от воды уши.       Волков закинул свою руку поперек груди друга, а потом, подумав, еще и ногу в симпатичном беленьком тапочке, выданном гостиницей, на живот положил. Узел халата неприятно впился в икроножную мышцу, но Олегу было абсолютно наплевать. Он уткнулся лбом в висок Разумовского, и улыбаясь, вдыхал лимонно-мятный запах отмытых до скрипа волос. Чувствовал он себя ужасно глупо и совершенно счастливо.       — Я так рад, что ты приехал. Я бы спросил, надолго ли, но не хочу расстраиваться.       — Вот и правильно, не спрашивай. Лучше думай о сопромате, ты же хочешь нормальную стипендию и новую кровать? Хотя нет, не думай. Сегодня тебе официально запрещено думать об учебе. Только есть, спать и отдыхать, а то на тебя смотреть страшно было. Я тебя чуть с бомжом не перепутал.       Волков понимал, что говорит что-то не то, но не мог перестать улыбаться и тихо фыркать другу в ухо, чувствуя, как тот смеется. Сердце бухало так тяжело и сильно, что иногда становилось больно дышать, и тогда Олег жмурился от невыразимо огромного ощущения пьянящего, сумасшедшего счастья. Он тоже рад, что приехал. Первым же поездом, как отпустили. Волков мягко ткнулся губами в кромку красного уха. Сережа повернул голову на бок и, весело щурясь, уставился прямо в глаза приятелю:       - У меня вода в ухо затекла. А еще у меня сейчас отнимется рука, на которой ты лежишь, потому что ты тяжеленный, как слон.       Обоим было, на самом деле, совершенно наплевать и на воду, и на руку, и на ухо. Олег потерся кончиком носа о нос Сережи. «Лисичкин поцелуй». Разумовский неловко повернулся, придавленный тяжелой теплой ногой друга, скользнул ладонью по чужой шее вверх, к затылку, потянул к себе, ближе, так близко, чтобы можно было толкнуться лбом в лоб. Чужие ресницы щекотно кололи щеки, дыхания мешались, отдавая привкусом мятной пасты.       Сережа прикрыл глаза и съехал рукой с короткостриженого затылка на гладкую, горячую, порозовевшую от прикосновения щеку. Он чувствовал, как ласково гладит его по лопаткам Волков, как трепетно и нежно. Как будто он, Разумовский, фарфоровый или сахарный и может рассыпаться в любую секунду. Сережа со смешком приподнял голову и накрыл губами губы Олега. Они не были ни сладкими, ни мягкими, просто обветренными, но Разумовскому они казались самыми прекрасными на свете. Волков тут же вспыхнул, жадный, голодный до ласки, истосковавшийся по другу, сгреб Серого в медвежьи объятия, прямо в поцелуй бормоча «как же я скучал!» и чувствуя ответную улыбку. Разумовский пах дешевым кофе и энергетиками, гостиничной зубной пастой и самим собой. Олег был уверен, что счастье пахнет именно так. Счастье горячо, радостно целует, то и дело съезжая с губ на подбородок, челюсть, нос, сопит как еж, неловко пихается острыми коленями и пытается перекатиться наверх, подмяв Волкова под себя. Волков и сам не против, только вот счастье, его нелепое счастье в идиотской шапке и с синяками под глазами, уснуло прямо в поцелуе.       — Вот дурила, - Олег закусил губу, улыбаясь и кончиками пальцев оглаживая контур лица смертельно уставшего друга. — А свитер твой я все-таки выкину.