Одной дорогой, разными путями

      Лань Сичень всегда находил утешение в беседах с Верховным Заклинателем, мягкость и доброта которого лечили сердце Первого Нефрита ордена Лань.       А он устал. За свою жизнь он много пережил, но очень долгое время не имел даже самой маленькой возможности обсудить свои горести хотя бы с одним человеком.       Сичень не жаловался, принимая родителей, брата и дядю такими, какие есть. С детства не по годам развитый ребенок, он взвалил на себя сначала историю матери и отца, потом, как мог, старался отогреть вконец ушедшего в себя брата. Дядю просто любил. Хотя и знал, что мысли и мечты племянника не найдут понимания в застывшем сердце Лань Циженя.       Они все ходили по замкнутому кругу пережитых трагических жизненных событий, и каждый опирался, на что мог: дядя на мораль, брат на дисциплину. Сичень давно понял всю безысходность этого хождения и захотел разорвать этот заговор молчания и холода.       Поэтому, как мог и умел, научил себя улыбаться, чувствовать, откликаться.       Ему казалось, что этим он отогреет ледышку-брата и поможет дяде снять хоть часть свалившегося груза с плеч.       Время, конечно же, показало всю бесплодность подобных затей, но Сичень уже привык улыбаться людям. Эта привычка вошла в его плоть и кровь, стала частью его личности.       Но только когда он по трагическому стечению обстоятельств встретил Яо, лишь тогда наяву узнал, что значит тепло человеческого общения.       Яо подарил ему близость, о которой Лань Сичень раньше мог только мечтать.       Обстоятельства не оставили выбора, и непривычный к простой жизни Первый Нефрит ордена Лань сначала испытал шок, затем интерес, а потом, неожиданно для себя, почувствовал облегчение. От простоты быта, от простоты слов, от простоты выражения чувств и желаний. Яо научил его самой обычной жизни, теплу обычного человеческого общения.       То, что раньше было непонятным для Сиченя, теперь внезапно обретало смысл. Он учился у Гуанъяо жизни жадно, как ребёнок, постигающий у матери азы бытия. Он и был по сути большим ребёнком, истосковавшимся по любви, и Яо щедро делился с ним и своим кровом, и своим теплом.       Он тоже много повидал, и кристальная честность и открытость Сиченя поразили его в самое сердце. После долгих лет в окружении людей, презирающих его и его мать, людей которые в глазах Яо не стоили и ломанной монеты, он вдруг встретил сверкающую звезду, внезапно по недоразумению упавшую с неба. И эта звезда одарила его сначала своей благодарностью, а потом искренней привязанностью.       Лань Сичень же, в свою очередь, безраздельно доверял Яо, так как это был первый человек, который разделил с ним самое сокровенное: мысли и чувства. Смог его выслушать и, главное, понять. Не утешать или жалеть, а просто принять и поделиться в ответ своим самым тайным.       Именно эта близость, а не предполагаемая интимная связь, как позже трепали языки на каждом перекрестке, стала для Сиченя ключевым фактором их отношений.       Физическая же близость для Лань Хуаня никогда не была самоцелью. Он не был глуп и в своё время изучил надлежащие трактаты с присущей себе педантичностью и вниманием. Предмет вопроса себе представлял вполне технично, но вот с чувственной стороной была беда.       Телесные страсти и воздыхания были чужды Сиченю. Он привык содержать тело в чистоте и аскезе, его чувственная часть была ему не знакома.       Устав Ордена гласил, что отпустить себя на волю можно только с одним человеком. С тем, кого ты действительно полюбишь, и лобная лента в этом случае являлась залогом будущей близости.       Лань Хуань не делил на части тело и душу и искренне верил, что, когда придёт важный человек, он поймёт это. По проснувшемуся телу, по новизне чувств и желаний.       Но тело молчало, годы шли.       А потом в его жизни появился Яо. И Лань Сичень сначала подумал, что вот он, тот, кого он полюбит всем сердцем и душой.       Они стали близки духовно, но тело продолжало молчать. Лань Хуань недоумевал, смотрел на терзания друга, очередной раз задавал себе одни и те же вопросы.       Их доверие, взаимная любовь и преданность не подлежали сомнению в сердце Сиченя, но его тело было глухо к ласке Яо, и Лань Хуань сходил с ума от мысли: что происходит? Почему? Он всё понял не так?       И физическая близость так и не произошла. Цзинь Гуанъяо был очень деликатен в этом вопросе, а Сичень, хоть и разрешил внутри себя ему делать с собой всё, что тот захочет, не смог преодолеть последний барьер. И они никогда больше не обсуждали эту тему, словно и не было той зыбкой, неясной, сводящей с ума ночи.       Потом их снова, как ветер листву, раскидало по сторонам света. Чувства пришлось отложить до более спокойных времён, отдавая кровавую дань войне и распрям.       А чуть позже Яо предстал перед ним новым, богатым, более-менее принятым в обществе…. И влюблённым. В молодую и чистую девушку, которая любила Яо всем сердцем.       Лань Сичень испытывал смешанные чувства. Он терялся рядом с ними, вновь и вновь ощущал себя покинутым. Ему хотелось переиграть всё назад, вернуть того, только его Яо.       Но глубоко в сердце он испытал облегчение. От того, что больше не надо делать вид, что не понимаешь прикосновений, дыхания, взглядов. Не надо убеждать себя в собственной дефектности, в том, что ты банально не умеешь отдать близкому человеку то, что он так вожделеет.       И дни потекли, как вода в реке. Но их близость, замешанная на той, никогда больше не обсуждаемой несостоявшейся ночи, только росла. С каждым днём она обретала новые и новые грани, превращаясь из куска беспородного угля в неогранённый алмаз.       Пока всё не разбилось на мелкие части одним достопамятным днём.       Алмаз превратился в обычное стекло, вся интимная, почти сакральная близость вдруг обернулась вульгарным враньём.       А потом Яо умер.       И Сичень до последней минуты был уверен, что никогда не простит его за эту ложь, за этот маскарад под личиной благородного человека. Но Яо оттолкнул его в ту секунду, когда Лань Сичень уже был готов разделить со своими братьями смерть, как когда-то делил с ними свою жизнь.       Он хотел этой смерти, её покоя и тишины.       Но остался жив, и вместе с ним остались жить и все заново восставшие из пепла дилеммы.       Вера, любовь, близость, теплота - все эти слова кружились над головой Сиченя, словно вороны над добычей. Он медленно и верно сходил с ума, снова и снова перебирая в голове каждую минуту, проведённую наедине с Яо. Пытаясь понять заново, где ложь, а где правда.       И не понимал. Совсем.       И от этого ещё больше не понимал себя, и что теперь делать со своей жизнью.