***
Сичень привычно склонился над свитком. Делам не было ни конца, ни края. Сколько бы он ни разбирал завалы межклановой переписки, к утру его стол снова ломился от просьб, жалоб, прошений и требований. Он вздохнул и решительно встал. Пора было сделать перерыв. Лань Сичень собирался провести его на тренировке, так как давно уже с бумажной рутиной не держал в руках Шоюэ. С некоторых пор Лань Сичень снова, как в молодости, полюбил вечерние тренировки на свежем воздухе. Он уходил на знакомую поляну, вдали от чужих глаз, и, как прежде, часами плясал с мечом, забывая о времени и усталости. Это удивительным образом отвлекало его от всех грустных мыслей, давало ощущение лёгкости и чистоты. Той самой, навеки, как он думал, утерянной после предательства Яо, его страшной смерти в храме Гуаньинь. И ещё более страшного внутреннего омертвения после осознания всей глубины обмана, лежащего между ними. Но сейчас Лань Сичень словно перерождался заново. Все годы самообмана, ожидание принятия от брата и дяди, запретная связь с Яо теперь переплавлялись внутри него в нечто новое, незнакомое, но отчаянно живое. И вот он, как много лет назад, опять пляшет с Шоюэ, дышит полной грудью и невыносимо хочет увидеть того, кто подарил ему эту новую реальность. Того, с кем он падал и падал в глубину своей Тьмы. Но больше не через боль. Больше не через страдания и отчаяние. Тьма теперь приходила вместе с гулким биением пульса в висках, током крови по венам. Она приносила отныне сладкий вкус поцелуев Цзян Чэна на своих губах. Его жар, его сомнения и его такое же отчаянное желание быть рядом. Лань Сичень сам не верил, что сделал то, что сделал. Он вспоминал и неудержимо краснел, и снова вспоминал. И от этого хотел ещё больше, сильнее, ближе. Внезапно танец прервался, и глава Лань застыл под мягким светом Луны. Он ждал ответа Цзян Чэна, его дальнейших шагов. И глубоко внутри себя понимал, что не дождётся. Его попытка спровоцировать главу Цзян трактатом Лунъяна больше походила на подростковый розыгрыш. Но они и были сейчас двумя отчаянно стремившимися к любви подростками. Посвятивших себя с самой юности интересам семьи и своих орденов. Они не успели пройти все этапы первой любви, первого признания, первой взаимности. И теперь словно догоняли всё пропущенное в своих повзрослевших модификациях. Но Цзян Ваньинь был проще и прямее, он не умел играть или притворяться. И от этого был более осторожен в своих проявлениях. А вот глава Лань умел пускать пыль в глаза. Этому его хорошо научил Яо, и сейчас Лань Хуань точно знал, как он применит эту науку в действии. Он больше не хотел играть в игры или делать вид, что ничего не происходит. Время быстро шло, не оставляя никаких шансов повернуть его вспять. Лань Сичень, как никто другой, знал ловушку этого обманчиво мягкого, но опасного противника. Поэтому он вызывает дежурного и передаёт с ним записку дяде и брату, сообщая, что должен отлучиться по неотложному делу. После этого, встав на свой меч, глава Лань незамедлительно покидает Облачные Глубины под изумлёнными взглядами дежурных адептов.***
Занавески на окне колыхнулись, и в следующую секунду Цзян Чэн разглядел, как к его кровати быстро метнулась смутная фигура. Он было уже потянулся к своему оружию, как тень материализовалась прямо перед ним и, не скрываясь более, уселась на край кровати. Цзян Чэн замер, на секунду забыв, как дышать. На него, не мигая, смотрели янтарные глаза Первого Нефрита ордена Лань. Одетый в чёрную одежду свободного заклинателя, которая мягко окутывала его идеальное тело, Лань Сичень без своего привычного «траурного» наряда, ленты и загадочного выражения лица, выглядел необычно молодым и залихватским. Словно он в одночасье скинул десяток прожитых лет и ворох-другой забот. Чтобы сейчас, сверкая глазами, сидеть на краю кровати главы Цзян, как будто это было само собой разумеющееся. Их взгляды пересекаются. Цзян Чэн, словно не веря сам себе, поднимает руку и прикасается к лицу Лань Сиченя. Тот медленно выдыхает и закрывает глаза. Его рука обхватывает ладонь Цзян Чена, но не отталкивая, а, наоборот, прижимая ближе к себе. В следующую секунду губы Сиченя, скользнув по огрубевшей коже ладони Цзян Ваньиня, оставляют там влажный след. Тот замирает: — Лань Си… Цзэу-цзюнь тут же больно прикусывает палец. — Я же просил называть меня Лань Хуань, — и, сверкнув в темноте глазами на оторопевшего Цзян Чэна, добавляет с улыбкой: — Это моё домашнее имя. Цзян Ваньинь поднимает вторую руку и, скользнув ладонью под пряди непривычно распущенных и оказавшихся очень мягкими волос, быстро прижимает главу Лань к себе, не давая тому больше произнести ни слова. Их губы встречаются, и сейчас, ловя дыхание друг друга, они больше не пытаются обманывать сами себя. Возбуждение охватывает их мгновенно, словно чиркают спичкой. Цзян Чэн тянет на себя податливого и покорного Лань Хуаня, наваливаясь на него всем телом. Кровать скрипит, и вот уже сам Лань Хуань крепко прижимается к Цзян Чэну, помогая тому яростно раздевать обоих, срывая одежду и швыряя её на пол. Дыхание наполняет покои главы Цзян почти осязаемым возбуждением. Они оба не хотят больше ждать и откладывать, но внезапно Лань Сичень почти резко отстраняется от разгоряченного Цзян Ваньиня. — Прежде чем мы продолжим, я хочу, чтобы ты пообещал мне три вещи. Цзян Чэн тяжело дышит, глядя на сидящего напротив такого же обнажённого Лань Сиченя. Сама ситуация уже неоднозначная, и последние слова главы Лань немного приводят Цзян Чэна в чувство. — Во-первых, я хочу, чтобы ты пообещал мне сегодня довести всё до конца. Во-вторых, ты пообещаешь мне что, если ты начнёшь сожалеть о том, что происходит между нами, ты тут же скажешь мне об этом, и мы расстанемся. В-третьих, ты пообещаешь мне, что не станешь обманывать меня и себя, даже если правда будет горькой или неприятной. Слова произнесены и теперь повисли в воздухе, переливаясь перед глазами Цзян Чэна, словно праздничные фонари. Тот пытается осознать слова Лань Хуаня, но всё, что сейчас ему приходит в голову, это то, что они походу дела оба влипли. И это всерьёз и надолго. Но Лань Хуань не даёт ему времени на раздумья, требовательно беря за плечи и всматриваясь своими светлыми, почти прозрачными сейчас, как у брата, глазами. — Хорошо, — Цзян Чэн привычно честен сам с собой, понимая, что он согласится сейчас на любые условия Сиченя, лишь бы тот не ушёл, не оставил его одного снова наедине со своими мыслями и чувствами. Лань Хуань облегчённо выдыхает и тут же, не теряя времени даром, гибко прижимается всем телом к Цзян Чэну. — Цзян Чэн, — шепчет он на ухо своим низким голосом, — помни, что ты обещал. Тот больше не отвлекается, подминая под себя любовника. Они опрокидываются на кровать, и вскоре комнату наполняют тихие стоны и влажные звуки. Цзян Чэн использует персиковое масло для рук, которое у него всегда лежит в изголовье. Привычка детства сейчас оказывается, как нельзя кстати, ведь Лань Хуань такой тугой и напряжённый. Пальцы с трудом растягивают неподатливое тело, а Лань Сичень тяжело дышит, помогая себе расслабляться. Цзян Чэн глубоко проникает в тело Лань Хуаня, чувствуя, как напряжённая дырочка начинает потихоньку поддаваться его проникновениям. Наконец он не выдерживает и, вытащив пальцы, подхватывает тонкую щиколотку Лань Сиченя, закидывая её себе на плечо. Тот выдыхает, и в следующий момент возбуждённый член Цзян Чэна начинает медленно, но неотвратимо проникать внутрь. Лань Хуань тихо стонет, но прижимает партнёра к себе ещё крепче. — Ты такой тугой, — слова срываются с губ прежде, чем Цзян Чэн успевает остановить себя. Лань Хуань усмехается, из-под его полуприкрытых век медленно стекают несколько слезинок. В этот момент Цзян Чэн окончательно входит в него на всю возможную глубину, на пару секунд застывая внутри, давая их телам привыкнуть друг к другу. — Я… — Лань Сичень переводит дыхание. — Я… делаю это в… первый раз. Цзян Ваньинь изумлённо замирает. Он слышал много слухов о связи Лань Сиченя и Цзинь Гуанъяо, и, к тому же, тот вёл себя так уверенно и даже нагло. Но сейчас их тела не врут. И он абсолютно точно знает, что у Сиченя первый. От этой мысли всё тело бросает в ещё больший жар и трепет. Цзян Чэн начинает медленно двигаться, вызывая под собою новые стоны и вздохи. Лань Хуань обнимает его крепко, не давая отстраниться. Они медленно подстраиваются под ритм друг друга, постепенно привыкая к новому способу взаимодействия. Вторая щиколотка Сиченя поднимается, упираясь в плечо любовника. В этот момент Лань Сичень предельно открыт для проникновений. И Цзян Ваньинь не в силах контролировать ни себя, ни своё тело. Он ритмично входит в податливую плоть, покрывая поцелуями лицо и шею Лань Хуаня. Они яростно сплетаются телами, ритм их соития нарастает, пока в один момент Цзян Чэна не накрывает горячая волна экстаза, и он выплескивается внутрь и в следующее мгновение ловит такой же яростный всплеск Хуаня. Некоторое время они только тяжело дышат, не имея сил пошевелить даже пальцем. Потом Цзян Чэн аккуратно выходит из тела любовника. Тот всхлипывает, а потом крепко обнимает Цзян Чэна. — Мне пора. — Что? Ты так вот уходишь? — Цзян Ваньинь сам не может поверить, что говорит это. — Если меня застанут утром в твоей постели, будет скандал, — Лань Хуань ещё пару секунд прижимается к разгорячённому телу партнёра, но потом решительно отстраняется. — Но ты можешь передохнуть чуть-чуть, чтобы… Но его рот уже закрывает тонкий палец: — Тсс… Я правда не могу сейчас остаться. Хотя и хочу этого. Глаза Лань Сиченя с сожалением оглядывают разворошённую кровать, но в следующее мгновение он уже поднимается и начинает собирать свою одежду с пола. — Агххх, — Цзян Чэн ловит недовольный ропот любовника. — Это всё, оказывается, так ослабляет тело. Но я рад, что ты читаешь мой подарок. Изящный палец Лань Хуаня скользит по выкатившемуся из открытого ящика прикроватного столика свитку. В следующее мгновение, не обращая внимания на налившееся гневом лицо главы Цзян, Лань Хуань весело смеётся и, неуловимым движением накрыв начавшие произносить гневную реплику губы, он уже через секунду растворяется в окне. Цзян Чэн выдыхает, пытаясь собрать мысли и тело в кучу. Ничего собираться не хочет, и он раздражённо откидывается на подушку. Ему мало. Мало времени. Мало удовольствия. Мало понимания того, что вообще происходит. Но особенно ему мало Лань Хуаня, который бы мог сейчас всё ещё лежать в его объятьях. Но предпочёл сбежать.***
— Что???? Ты и глава Ла…. — рука Цзян Чэна грубо закрывает рот брата. — Тихо! Чего ты так орёшь? — Но, Цзян Чэн! То, что ты сказал, это же просто ошеломляющая новость! — Усянь восхищённо смотрит на красного, как рак, брата. Тот уже миллион раз пожалел, что рассказал всё Вэй Ину, но это сейчас единственный на всем белом свете человек, которому он может довериться. А ему надо поделиться всем произошедшим, иначе его разорвёт на сотню крохотных Цзян Чэнов. — Я рассказал тебе всё не для того, чтобы ты теперь орал об этом на каждом перекрёстке! Глава Цзян привычно прячется за сарказмом, но от смущения не может даже глаз поднять на брата. Тот, слегка придя в себя, немного выдыхает. Он ошеломлён не меньше Цзян Ваньиня. А может, и больше, потому что даже в самых смелых своих мыслях не заходил так далеко, как вышло всё в реальности. — Прости, прости! Я могила, ты же знаешь! — Цзян Чэн ещё больше недовольно шипит, и Усянь, понимая всю неуместность фразы, пытается снова переключить разговор. — Я просто не знаю, что сказать, прости... — Замолчи, Вэй Усянь! Заладил своё прости-прости! Они некоторое время смотрят друг на друга. Потом напряжение начинает спадать, сменяясь привычным для них пониманием. — Цзян Чэн, ты всегда можешь положиться на меня. Твоя тайна — моя тайна! — Да заткнёшься ты или нет? Цзян Чэн больше не может это выносить. Вся ситуация слишком смущающая и деликатная. Он просто хочет уже, чтобы Усянь оставил его в покое. Тот понятливо кивает. Но, опустив голову, некоторое время сидит, пытаясь сдерживать рвущееся наружу ошеломление. Наконец его прорывает, и он заливисто смеётся, тыкая Цзян Чэна в бок и плечо. Он просто не в силах остановиться даже под угрозой смертной расправы от брата. Отсмеявшись, Вэй Ин смущённо смотрит на мрачного Цзян Ваньиня. — Что, навеселился вволю? Тот уже и сам не рад, что завёл весь этот разговор. Но Вэй Усянь вдруг становится совершенно серьёзен. — Ты любишь его? — Что??? Цзян Ваньинь изумлённо смотрит на брата. Тот, как всегда, одним словом поднял самую болезненную тему. — Я спрашиваю, что ты к нему чувствуешь? — Я?.. Я не знаю….Ты вообще о чём? Цзян Чэн мямлит, как подросток, смущённо отводя взгляд. — Я о том, что ты вступил в отношения с другим мужчиной, то есть человеком одного с тобою пола. К тому же, занимающему в текущей иерархии заклинателей самое верхнее место. К тому же, теперь ты Верховный Заклинатель и тоже не последний человек. И вы, ко всему прочему, уже даже успели переспать! Раз ты допустил всё это, то я могу сделать только один вывод — ты влюбился! Цзян Чэн почти задыхается, воздуха стало так мало, и он может только, опираясь на стол руками, стабилизировать резко сбившееся дыхание и просипеть в ответ: — Что ты сказал? — Я сказал, что ты влюблён в Лань Сиченя! — Замолчи, это не правда! Этого просто не может быть! Что за чушь ты несёшь? Цзян Чэн почти кричит на брата, но тот спокойно смотрит в его налитые гневом глаза. Вэй Ин грустно выдыхает, как-то неестественно горбится. Его ладони сжимаются-разжимаются, а лицо мрачнеет. Цзян Чэн замолкает, его трясёт от пережитого, и он хочет одного, чтобы Вэй Усянь ушёл. Оставил его наконец в покое. Ему сейчас просто необходимо обдумать всё, что сказал ему брат. Тот понимает без слов, и в гробовом молчании ещё некоторое время смотрит в ответ. — Мне очень жаль, Цзян Чэн. Я знаю, что такое любовь, и это всегда очень больно. Особенно в вашей ситуации. Он идёт к дверям. Цзян Ваньинь молчит, его мысли и чувства хаотично прокручивают в голове весь их разговор, и он с ужасом понимает, как прав его шисюн. От этого становится совсем плохо. Уже на пороге Вэй Ин поворачивается, смотрит на разом растерявшего грозный вид брата. Глаза Вэй Усяня пронзают Цзян Чэна, он сейчас, как никогда, похож на того Старейшину Илин, про которого слагались легенды. Вот только он не грозен, а величествен. Вэй Усянь вздыхает, потом мотает головой. Дверь открывается, но, уже почти покинув покои главы Цзян, Вэй Ин решается и бросает последнюю фразу перед уходом: — Тем более, что я уверен, что раз Лань Сичень принял тебя, он тоже полюбил, и ваша любовь взаимна. И это в вашей ситуации самая страшная вещь на всём белом свете. И с этими словами Вэй Ин растворяется в темноте. Цзян Чэн ещё некоторое время смотрит на закрытую дверь, потом, резко обмякнув всем телом, оседает вниз. Его трясёт, он некоторое время сидит, тупо уставившись в пол. Потом запоздалое понимание накрывает всё его тело. Он оплакивает в душе себя, человека, которого так иррационально полюбил и который одарил его своей взаимной любовью. Все эти их невозможные, но такие живые чувства. Наполненные реальностью: жизни, дыхания, слов брата, запаха Сиченя, осевшего на теле Цзян Чэна невидимой паутиной. И то, что он отчётливо понимает всю горькую правду слов Вэй Ина. Они не смогут быть вместе, как бы ни любили друг друга. Особенно, раз так всё получилось. Глупо, опасно, по лезвию остро заточенного меча. Он вдруг очень ясно вспоминает слова Лань Хуаня этой ночью. И своё обещание. И от мысли, что тот всё это понимал ещё тогда, Цзян Чэн окончательно теряет последние остатки сил.