Триста шестьдесят пять

      У смурфиков не было принято праздновать каждый день рождения: в таком случае их было бы настолько много, что смурфики с трудом успевали бы готовиться к ним всем, не говоря уже о ежедневных делах, более важных, чем праздники. Именно по этой причине справляли в основном круглые даты: десять лет, двадцать и так далее, причём наиболее важной было, несомненно, столетие, когда смурфик мог считаться взрослым. Впрочем, это правило иногда нарушалось: на день рождения Смурфетты хоть и не всегда устраивались вечеринки, но подарков и поздравлений у неё было выше крыши каждый год. Папе-Смурфу дарили щедрые подарки и по возможности устраивали вечеринки в знак благодарности за всё то, что он делает. Первые пару дней рождения Крошки праздновали из-за того, что он был ещё совсем маленьким.       Поэт не был особенным, и потому его день рождения справлялся только раз в десять лет. Его это нисколько не огорчало: с детства он привык к тому, что это было обычным явлением среди смурфиков, да и вообще Поэт не особо нуждался со всей этой шумихой с подарками, тортами и музыкой. Такой уж он был по своей натуре.       Но в этом году его день рождения, о чём знали все в деревне, должен был справляться, потому что литератору исполнялось ни больше ни меньше, а сто десять лет. Поэт относился к наиболее юным жителям деревни: некоторым уже исполнилось сто тридцать, а самым старшим, таким как Силач, Фермер и Ворчун, уже почти было сто сорок. Самым младшим смурфикам, если не считать Смурфетту, Сотого и Крошку, было чуть больше ста. Поэт считал возраст лишь ничего не значащими цифрами, но это, впрочем, не мешало ему воспевать молодость.       Календарь со всеми праздничными датами, от дней рождения до фестивалей и прочего, аккуратно записанными ровным почерком, находился у Папы-Смурфа, но все (или почти все) смурфики в деревне и так помнили их наизусть.       Поэтому сегодня, ровно за день до юбилея Поэта, смурфики должны были начать готовить вечеринку-сюрприз. Для большинства смурфиков в деревне вечеринка не была сюрпризом, потому что они помнили даты своих дней рождения, но Поэт вполне мог забыть о своём юбилее: подобные мирские вещи часто выскакивали у него из головы, как он говорил, «из-за их ничтожности, подобно тому, как поколениями забываются жившие для самих себя эгоисты». Хотя смысл этого сравнения никто в полной мере не понимал, смурфики старались не кричать на улицах о подготовке к празднику: вдруг Поэт опять забыл про всё и им удастся устроить вечеринку-сюрприз?       Даже если смурфик прекрасно помнил, что на следующий день состоится праздник в его честь, подготовка всё равно шла поздно вечером и даже ночью, чтобы именинник не знал ни о торте, который ему приготовили, ни об украшениях, которые он должен будет сам увидеть на улице на следующий день, ни о подарках, ни о других интересных сюрпризах, которые смурфики выдумывали с невероятным мастерством. Обычно подготовки ко дням рождения проводились весьма большими группами, участников по двадцать (опуская тот момент, что каждый готовил ещё и подарок от себя), хотя основную часть — развлечения и угощения — готовили Хохмач и Сластёна соответственно, бесспорно лучшие в этих сферах.       Когда смурфики были ещё совсем маленькими, Папа-Смурф собственноручно устраивал им маленькие праздники. Но смурфики росли, и с ними росло желание оторваться по полной, и они начали предлагать идеи, которые сами и реализовывали. Постепенно роль Папы в организации вечеринок уменьшалась, и в итоге он теперь ограничивался лишь небольшой проверкой, которая часто вообще не требовалась. Смурфики были настолько хороши в этом деле, что Папа-Смурф мог всецело на них положиться и быть уверенным (ну, почти уверенным) в том, что они не подведут.       В качестве подарков смурфики преподносили то, что считали подходящим или то, чего, как знали, хотел именинник. Мечтатель в этом плане доставлял много хлопот, ведь его желания были весьма экстравагантными и трудновыполнимыми и приходилось выдумывать что-то, чтобы обрадовать его. С Поэтом тоже было нелегко: дарить ему перья, чернила и пергамент, хотя и полезные для работы, было банально и немного неловко: с тем же самым приходили десятки смурфиков. Желания самого Поэта оставались для всех окутанными дымкой то его скрытности, то его сложной манеры говорить, а подарки на своё усмотрение рисковали не подойти, хотя в большинстве случаев, чтобы не заваливать бедолагу литератора горами письменных принадлежностей, смурфики выбирали преподносить ему именно то, что сами посчитали нужным, надеясь, что Поэт будет того же мнения.       Смурфетта и Растяпа решили в этом году подарить Поэту именно то, чего он хочет. Для этого им предстояло выведать, используя хитрость и намёки, чего желает его сердце, действуя крайне осторожно и не допуская ни малейшей оплошности, чтобы не позволить юбиляру догадаться и не испортить ему сюрприз. Для Смурфетты это был первый день рождения Поэта, на котором она бы присутствовала, и девушка хотела обрадовать литаратора, преподнеся ему самый подходящий для этого сложного персонажа подарок.       — …и помни, Растяпа, что если придётся говорить тебе — ни слова о дне рождения! — напоминала Смурфетта неуклюжему, — он наверняка уже обо всём забыл.       — Помню, помню, — отозвался Растяпа и чуть не упал, споткнувшись о камень, валявшийся на дороге.       Они уже почти час искали завтрашнего именинника по всей деревне и её округе, чтобы приступить к допросу, который помог бы им выведать, что хочет получить литератор на свой день рождения.       — Только это будет непросто, — сказал Растяпа, — он почти никогда не хочет отвечать на расспросы о подарках, а если и отвечает, то смурф его поймёшь…       — Не переживай. Мы очень постараемся. В крайнем случае можно будет к плану Б… О, вон он.       И действительно, посреди пшеничного поля бродил Поэт, декларируя стихи, размахивая при этом рукой с пером. Отвлекать его от работы не очень хотелось, но, с другой стороны, Поэт мог находится в состоянии вдохновения часы напролёт, а Смурфетта с Растяпой не обладали бесконечным запасом времени. Их проблему разрешил Мельник, крикнувший с мельницы:       — Хватит топтать пшеницу! Кыш!       Поэт резко остановился и с явным неодобрением посмотрел на мельницу, откуда раздался голос. Затем литератор, медленно, со слегка раздражённым видом, пошёл прочь с поля. Дойдя до его края, он проворчал что-то о «ничего не понимающих смурфиках, утопающих в заботах сей временной жизни».       — Привет, Поэт, — поздоровалась Смурфетта, жизнерадостно улыбаясь.       — Привет, Поэт! — подхватил Растяпа.       — Привет, — ответил тот.       — Как жизнь? — спросила Смурфетта.       — Жизнь слишком быстротечна, чтобы судить её сейчас. Всё может радикально смениться через час…       — А конкретно в настоящий момент? — уточнила девушка-смурфик, стараясь не дать Поэту утонуть в философских размышлениях, — может, тебе хочется чего-нибудь?       Поэт вздохнул с излишним драматизмом.       — Понимания…       — А из этого… как его… матéрного? — спросил Растяпа, когда Смурфетта, незаметно для литератора, подмигнула ему. Эту фразу Смурфетта с Растяпой подготовили специально для такого случая, вот только неуклюжий не был теперь на все сто уверен в том, что это слово звучало именно так, как он его произнёс.       — Материального? — догадался Поэт.       — Ага. Из материального.       Поэт поднял глаза к небу, испещрённому тонкими линиями перистых облаков, и около минуты молчал, то ли обдумывая свой ответ, то ли просто пытаясь потянуть время. Смурфетта и Растяпа обменялись нервными взглядами.       — Всё материальное гораздо более эфемерно и преходяще, чем кажется, — наконец ответил литератор, говоря тихим, задумчивым голосом и продолжая глядеть в небо, — и мои желания ещё более туманны и незначительны…       Диалог продлился ещё около пяти минут, всё в том же стиле, и в итоге Растяпе и Смурфетте не удалось выведать у завтрашнего юбиляра ровным счётом ничего. Судя по всему, либо намёки были чересчур хилыми, либо Поэт был слишком тугодумным и неспособным догадаться о том, что у него завтра, вообще-то, день рождения и ему хотят сделать подарок. Как бы то ни было, Смурфетта не собиралась сдаваться.       — Я же говорил, что это невозможно, — говорил Растяпа, когда позже они со Смурфеттой сидели на скамейке возле дома Ворчуна, — и что нам теперь делать?       — Нужно попробовать повторить, — задумчиво ответила девушка, — но только мы не должны идти снова.       — Почему?       — Во-первых, он может заподозрить. Во-вторых, если мы будем ему всё время надоедать, он на нас разозлится.       — И что же тогда?       — О чём грустите? — сказал появившийся откуда не возьмись Хохмач, — может, кому-то нужен сюрпри-и-из?       — Нет, сюрприз нам не нужен, — ответила Смурфетта, — но сюрприз нужен кое-кому другому. Причём не тот, что ты прячешь за спиной.       — Ты о Поэте? Я ему уже сделал подарок, чернила. Правда они невидимые, о чём я ему не скажу…       — Мы пытаемся разузнать, чего хочет Поэт… — начал Растяпа.       — Бесполезно.       — И всё равно мы пытаемся это сделать, — сказала Смурфетта, — я хочу осчастливить Поэта, подарив ему то, что ему действительно нужно.       — И как именно вы пытаетесь это сделать? — принялся расспрашивать Хохмач. Он знал, насколько их идея глупа, и ему было весело слушать об их наивных попытках доказать обратное.       — Мы пытаемся перехитрить его, — объяснила Смурфетта, — ну, с помощью намёков и так далее… Только вот пока не очень получается.       Хохмач достал наконец свою коробку из-за спины и, поставив её рядом с Растяпой на скамейку, засмеялся.       — Вам что, время больше не на что потратить?       Смурфетта, в отличие от него, не видела в ситуации ничего смешного.       — Ты бы лучше нам помог, — нахмурилась девушка-смурфик.       — И зачем мне это делать?       — Ты разве не хочешь обрадовать Поэта? — спросил Растяпа.       — Хочу. Но ваш план вряд ли сработает.       — Если бы ты нам помог, — сказала Смурфетта, поправляя волосы и глядя Хохмачу прямо в глаза, — мы могли бы не только обрадовать Поэта, но и доказать, что ничего невозможного, когда есть острый ум и хитрость. Мне казалось, у тебя и то, и другое имеется.       — Ну ла-а-адно, — протянул Хохмач, — уговорили. Пойду допрашивать нашего рифмоплёта. Где он был-то?       — У мельницы.       — Ясно. Потом приду сюда же.       Он развернулся и пошёл на поиски Поэта.       — Хохмач, — позвал Растяпа, — ты свою коробку забыл.       — Не-э-э, я не забыл. Это тебе сюрприз.       Прежде, чем Смурфетта успела остановить Растяпу, тот развязал красную ленту, заставив коробку шумно взорваться. Хохмач разразился смехом и побежал прочь.       Он не до конца верил в то, что даже хитростью кто-нибудь сумеет вытянуть из то ли чересчур скрытного, то ли чересчур тупоголового (Хохмач склонялся в сторону второго) информацию о том, чего он хочет, но попытаться, пожалуй, всё-таки стоило. Тем более Хохмачу, который на днях одними только сладкими речами заставил смурфиков начать и поддерживать самую долгую игру в слова, которую он когда-либо видел.       Хохмач подошёл к мельнице и принялся искать глазами Поэта. Где-то рядом проходил Благоразумник, которому в любой другой момент Хохмач наверняка предложил бы очередную взрывную коробку, но сейчас у шутника были несколько другими планы, и розыгрыш очкастого можно было отложить на потом, тем более что Хохмач и так разыгрывал его дважды в день.       Поэт обнаружился на другой стороне поля. Хохмач не понимал, что он делал, но он стоял на месте и выглядел весьма задумчиво. Обходить поле было бы слишком долго, и шутник, быстро посмотрев по сторонам, побежал напрямик через поле, раздвигая руками колосья.       — Эй! Хватит топтать пшеницу! — раздался голос Мельника, когда Хохмач был уже посередине.       — Извини, но это самый короткий путь!       Весельчак пересёк всё пшеничное поле и оказался рядом с Поэтом, который, отвлечённый от своих мыслей шумом, разглядывал Хохмача с таким интересом, будто видел его впервые в жизни.       — К чему такая спешка? — спросил литератор, — могу быть чем-нибудь полезен?       — Э-э… Да. Я тут… — тут Хохмач задумался, осознавая, что ничего так и не придумал, — я тут… Мы с Мечтателем спорили о… Короче, мы с Мечтателем спорили, и он пытался меня убедить в том, что… В том, что у каждого есть мечты, которые, возможно, никогда не сбудутся. А я… Э-э… Я говорил, что все мечты должны быть сбыточными… в смысле, которые могут сбыться… потому что… Потому что просто мечтать — глупо. Нужно иметь цели и добиваться их.       — И ты хочешь знать моё мнение на этот счёт?       — Ну да.       — Я польщён, но почему же именно моё и с таким рвением?       Вопрос Поэта снова застал его собеседника врасплох.       — Ну-у… Все ведь знают, что ты знаешь многое на этот счёт… И ты можешь выразить свои мысли лучше всех нас вместе взятых!       — Преувеличиваешь, — ответил Поэт, но на его лице ясно читалось удовлетворение тем, что сейчас произнёс Хохмач, — что же… Иметь цели и добиваться их, несомненно, важно и является причиной, по которой человечество располагает всем тем, чем располагает. Но никому не запрет иметь внутри себя несбыточную мечту, прекрасную тем, что она несбыточна, ведь если мы погрязнем в мире мирских забот и разучимся мечтать…       Он остановился. Хохмач смотрел на него во все глаза, не понимая половины из всего того, что он сказал.       — … то мы зачерствеем, — закончил литератор.       Весельчаку понадобилось около минуты, чтобы попытаться осмыслить услышанное, хотя в полной мере это ему всё равно не удалось.       — А если… м-м… А могут ли быть такие мечты, вернее, скорее, желания, которые могут для тебя — то есть, для желающего — исполнить окружающие?       — Наверняка, — сказал Поэт и слегка пожал плечами.       — Например? Есть ли у тебя такие?       «Если он сейчас не догадался, — подумал Хохмач, начиная раздражаться, — то он совсем тупой».       — Быть может. Но озвучивая желания мы рискуем быть поднятыми на смех или, что ещё хуже, разочарованными.       — Да что с тобой не так?! — вскричал Хохмач и, поняв, что сморозил то, чего не должен был, побежал прочь.       Возможно, он просто этого не услышал, но шутнику показалось, что Поэта эта фраза нисколько не разозлила и даже не возмутила. Обернуться посмотреть на его лицо смурфик не мог, но почти был уверен в том, что на лице литератора ни один мускул не дрогнул.       «Интересно, он совсем того, — размышлял Хохмач, меняя курс, чтобы вновь встретиться со Смурфеттой и Растяпой и сообщить им о своём провале, — или притворяется?»       Смурфетта и Растяпа были огорчены полученным от Хохмача известием, но делать было нечего. На помощь хотел было прийти Силач, но Поэт напрочь отказался говорить с ним, ссылаясь на то, что его слишком много сегодня отвлекают, его вдохновение не будет ждать и может в любом момент окончательно пропасть. Делать нечего: придётся дарить подарки на своё усмотрение, как и в предыдущие разы. Смурфетта от этого расстроилась больше всех: ей так хотелось суметь осчастливить Поэта…       — Не переживай, — попытался утешить её Мастер поздним вечером, когда они рисовали большой плакат, на котором должно было быть написано «С Днём Рождения, Поэт!» (по задумке они должны быть взять уже имевшийся, но Растяпа случайно пролил на него розовую краску, залив половину поздравления), — это отчасти его вина: никогда ничего не говорит, а перед своим днём рождения забывает о нём!       В какой-то степени Смурфетта была согласна с изобретателем, но ей всё равно было досадно. Вряд ли новое перо, каким бы красивым и необычным оно ни было, — а Смурфетта намеревалась преподнести ему перо попугая, привезённое пару лет назад из одного из своих путешествий Марко и с тех пор без дела валявшееся в шкафу Смурфетты — доставит Поэту такое удовольствие, как то, что он сам хотел, чего бы он ни хотел.       Около часа спустя, когда плакат уже был закончен и сушился, Сластёна позвал смурфиков, находившихся кто на улице для украшения флажками и гирляндами, кто в доме Фермера, где в этот раз проводилась подготовка всякой всячины вроде хлопушек, колпачков, которых по загадочным причинам каждый раз не хватало, и других безделушек, к себе на кухню, чтобы все могли полюбоваться испечённым тортом. Торт был что надо: из шести этажей, каждый весьма большого диаметра (в противном случае его не удалось бы попробовать всем), с обилием крема и покрытый то шоколадной глазурью, то смурфеничным желе. От одного взгляда на него текли слюнки.       — Каждый раз всё грандиознее и грандиознее! — воскликнул, осматривая торт, Фермер, самостоятельно не способный даже поджарить бутерброд так, чтобы не спалить его, — сколько ты на него угробил?       — Много. Ты даже не представляешь, насколько много, — не без гордости ответил Сластёна, который последние несколько часов боролся со сном и с сильнейшим желанием накинуться на своё произведение искусства.       Все рассыпались в комплиментах и разошлись только тогда, когда Сластёна, зевая, сказал, что внутри торт ещё лучше, чем снаружи, но это смурфики смогут узнать только завтра, которое можно приблизить только одним способом: побыстрее лечь спать.       Когда Смурфетта шла к своему дому, её настроение слегка улучшилось. Болтать с друзьями, заниматься вместе с ними общим делом, шутить и просто гадать, как же пройдёт завтрашний праздник, — всё это всегда помогало прогнать хандру. Иногда Смурфетта даже задумывалась о том, что, родись она не смурфиком, а кем-то другим, не имеющим возможности быть с ними, она никогда не смогла быть такой счастливой, какой она была в этой деревне, где она была нужна и любима и действительно чувствовала себя как дома.       Проходя мимо домика-гриба Поэта, яркого при свете солнца, но такого тёмного в ночи, девушка заметила, что ни в одном из окон не горел слабый огонёк свечи. Она знала, что многие нетерпеливые смурфики долго не ложились спать перед своим днём рождения, думая о нём или пытаясь выведать что-нибудь у тех, кто его готовил. Но Поэт, теперь она убедилась в этом на личном опыте, совсем забыл или не был заинтересован с своём завтрашнем юбилее. Это было даже немного грустно. Поэт во многом отличался от других, и оттого обрадовать его было сложно. У него были другие жизненные ценности, другие взгляды на мир, ему доставляли удовольствие другие вещи. Никто толком не знал, что ему нужно, чтобы быть счастливым.       Но знал ли это сам Поэт?