Йоланди

      Ифида, расположенная неподалеку от побережья, в это время года становилась сущим раем: ночи здесь стояли жаркие, насквозь пропитанные ароматом кипариса, ночной фиалки и гиацинта, остывающего камня и соли, въедливо пахнущей с моря. Здесь любили останавливаться художники, тут было полно уличных музыкантов и жирных, всеми обласканных и откормленных кошек, которых никто не трогал, ибо они являлись одним из достояний города. Ощущение времени тут было иное, чем везде — оно текло медленнее, ленивее, славящийся своими жрицами любви город наполнял его особой неспешностью и чувственностью. Местные жители любили разукрашивать свои дома в яркие цвета и разводить на крошечных балконах цветы; после серых стен, грязи канав, вынужденного средневековья многих виденных ранее городков, это поцелованное солнцем место казалось Марсу маленькой Италией. Он был здесь не раз, так же проездом, но успел познакомиться с местным колоритом: флейтистами у статуй крылатых богинь, точнее одной, но в разных обличиях, богачами в портшезах, чудесными женскими ножками, завлекающими путников в дома с колоннами, а также попробовать мидий в лимонно-уксусном соусе и морских гребешков.       — Поедем сразу к Гелионе, у нее комнаты лучше, чем в любой гостинице, — сказал Марс, стоило им въехать на мостовую.       Ло упорно не разговаривал с ним, перекидываясь стандартными фразами с момента остановки в столице, с которой прошло три дня. За это время они ночевали еще в трех местах, но уже в разных комнатах, и необходимости заводить беседы тем более не возникало. Привыкший к трескотне Брина Марс и скучал, и злился, и досадовал, и понимал, что ему, упертому, нужно срочно отвлечься, пока не бахнули предохранители и он не заискрил, выплескивая все на окружающих. В частности на Ло, с которым они и так готовы были уже однажды обменяться любезностями.       — Хорошо, — кивнул тот, повернувшись к нему на миг и вновь затем уставившись в окно.       У Гелионы в самом деле был лучший в городе дом, несмотря на то, что был он публичным. И если Ло, сходя со ступенек экипажа, удивился, судя по выражению лица, то Марс возликовал:       — Я же сказал, что отведу тебя в бордель.       Внутрь этого строения с колоннами у входа и ступенями из мрамора Ло входил с опаской и благоговением, как в храм. Видимо, раньше здесь располагалось нечто вроде театра с надстроенным верхним этажом, поскольку зал, где они оказались, был большим, с возвышением в конце — переделанной под будуар сценой. На возвышении виднелись диванчики, расставленные полукругом, низкие столики, а вдоль стены напротив тянулись чередуемые с разлапистыми растениями в кадках кресла и банкетки. Пахло тут прохладой, свечами, пудрой и смесью духов. Охранник на входе поклонился, приветствуя гостей, указал на будуар, и из полутьмы портьеры сбоку появилась смуглая кудрявая женщина трудноопределимого возраста, но прекрасно определяемого рода занятий — на ней, кроме «нижнего», приравниваемого к белью, корсета и полупрозрачных панталон, ничего не было. Ло, опустив глаза сначала на ложбинку между грудей, а затем на просвечивающий сквозь тонкую ткань панталон темный треугольник в районе лобка, нахмурился. Женщина понимающе улыбнулась, перевела взгляд на Марса и воскликнула:       — Неужели это вы, виконт! Решили навестить нас?       — Скорее переночевать в хорошей компании, — ответил тот, целуя протянутую руку. — Вы же устроите нам пару комнат и хороший ужин?       — Непременно, дорогой, непременно! А ваш друг…       — Знакомьтесь, Ло. Ло — леди Гелиона, владелица этого места.       Леди Гелиона присела в реверансе. Йоланди натянул полуулыбку.       — Весь досуг — вечером, а сейчас бы мы хотели отдохнуть с дороги, — сообщил Марс.       Гелиона закивала и вызвалась проводить их на второй этаж, однако Йоланди, сказав, что ему нужно отлучиться по своим делам, развернулся к выходу. Меньше всего ему сейчас, когда он находился в одном городе с сестрой, хотелось рассматривать ягодицы в панталонах. Если уж даже задница Ханны, самая привлекательная, по его личному мнению, не вызывала в нем желания ее потискать, то незнакомая тем более не впечатлила.       Квартал ремесленников и рукодельниц он нашел по указателям, спускаясь вдоль усаженной карликовыми кипарисами улицы, бросающими сетчатую, с ароматом смолы и послеполуденного солнца тень на отполированный подошвами множества башмаков камень. Остановившись, он снял свою обувь, и дальше шел босиком, не обращая внимания на мелкие острые камешки — и они сейчас казались приятным нюансом.       Первые встреченные им цветочницы подсказали, что искать Зелевию, знаменитую вышивальщицу, украшавшую некогда наряды дам высшего света, следует у Фонтанной площади, в одном из самых красивых и обеспеченных районов. Это оказалось преуменьшенной правдой, поскольку в таком месте Йоланди точно не был никогда. Дорога шла вниз, и сквозь массивы садов и квадраты черепичных крыш вдалеке проглядывала узкая полоска моря, а он и не знал раньше, как это красиво. Прохожий направил его по точному адресу, и Йоланди, ступив на порог, потрогал железо дверного кольца, не решаясь постучать.       — Ты кто? — проскрипел старческий голос, и он увидел незамеченную им поначалу старуху в богатой шали и чепчике с кружевными оборками, которая поливала цветы на клумбе под окном.       — Могу я увидеть Этри? — спросил Йоланди, по-привычке игнорируя приветствие — этому он так и не научился.       Старуха, сердито кутаясь в шаль, проворчала:       — Нет тут таких.       — Это дом Зелевии?       — Да, я — Зелевия. Но Этри тут нет. Умерла она.       Йоланди испугаться полностью не успел, только схватился за дверной косяк, когда из-за угла вдруг выскочила Этри — похорошевшая, разодетая, как дочь богача, но живая.       — Бабушка! — она кинулась к Йоланди, роняя корзину с вышивкой. — Это мой брат!       Этри шел этот наряд, длинные завитые локоны и легкомысленная шляпка, но он, пока не ощупал это все, не поверил, что это действительно она. И слов, что сестра говорила, не слышал, пока старуха не усадила его за стол и не плеснула в чашку горячего отвара шиповника со смородиновым листом.       — Бабушка любит меня как родную, — сказала Этри, поглаживая его по голове и жадно рассматривая лицо. — У нее нет никого — детей она пережила, внуки погибли еще во младенчестве от лихорадки. Бабушка решила, что раз судьба не дала ей наследников, то она сделает благое дело — купит себе взрослого ребенка и сделает его счастливым. На рынке она выбрала меня, потом мы жили в Мирамисе, где Этри якобы умерла, а тут появилась уже Джана, чудом найденная, пропавшая десять лет назад внучка.       — Разбойники ее умучили за золотые сережки, — добавила старуха. — Давно это было, да… Этри тебя все порывалась искать, да нельзя было, я строго ей запретила — узнает кто, и все, плакало наследство.       — Бабушка, можно ему сейчас хоть остаться? — возмутилась Этри, но Йоланди покачал головой:       — Не могу. У меня свой путь. Да и тянутся за мной неудачи, ни к чему это.       — Неудачи — это не навсегда. И, может, не такие уж это и неудачи, может, просто что-то новое? — старуха звякнула крышкой заварника, и кухню вновь наполнил аромат спелого, растрескавшегося до семян шиповника.       Брин подскочил в кровати от звука упавшего во дворе ведра. Сначала ему показалось, что Ханны нет, а прекрасная нимфа рядом — всего лишь остатки вчерашней бредовой ночи. В паху еще тянуло сладко-сладко от пережитой неоднократно разрядки — Ханна оказалась темпераментной партнершей, конечно, весьма гибкой и неутомимой, и ко всему прочему умеющей сворачивать язык трубочкой. Конкретно это умение пригодилось мало, а вот остальные…       Брин потянулся, почесал засос на животе и откинул верх одеяла. Ханна спала на спине, в одной сорочке, красивая, как принцесса, потому он не удержался и погладил ее ключицу. Из-под сорочки вдруг высунулась голова Графа и уставилась на него черными бусинами глаз.       — Какого хрена! — возмутился Брин, и Ханна тоже распахнула глаза. — Что он делает у тебя между сисек?       — Явно не то, что ты вчера, — зевнула она. — Ночью было холодно, я пустила его погреться.       — Он не мерзнет и в стужу! — продолжал Брин, вытряхивая птицу из выреза ее сорочки. — Наглый притворщик! Я что теперь, должен конкурировать за возможность касаться твоего прекрасного тела с собственным фамильяром?       — Чтобы не конкурировать — это только жениться, увы, — засмеялась Ханна, уселась на него сверху и двинула бедрами, прижимая утренний стояк некромага.       После поцелуя, выбившего из головы остатки связных мыслей, он выдал:       — Тогда я женюсь на тебе! Тем более, после всего, что было.       Ханна закатила глаза:       — Да, да, все вы так говорите.       — Я серьезно! Выходи за меня!       Все еще не веря, она снова засмеялась:       — Только если ты тоже будешь в платье!       Брин оскалился так широко, что позавидовал бы известный шут нового Короля Гредагона:       — По рукам!       Всех женщин Марс, как ценитель хорошей еды, выпивки и, в недавнем прошлом, машин, а ныне лошадей, представлял определенным десертом. Из выстроившихся перед ним девиц он сразу улыбнулся полноватой, сочной блондинке с розовыми, потрясающе развратными губами, нежной, внимательной, ориентированной на то, чтобы клиенту с ней было уютно — заварное пирожное с миндальной стружкой и тающим на языке кремом.       Затем кивнул смуглой, худощавой брюнетке, явно метиске — слишком экзотичная внешность. Марципановая конфетка в вафельной крошке, горячая девочка, любящая, когда на нее смотрят с вожделением. Третьей приглянулась рыжая, простая с виду, но с раскосыми лисьими глазами и тонкими, умелыми пальцами — горький шоколад с перцем чили и солью. Самое то, чтобы перебить сахар взбитого крема и усилить мягкость марципана. Довольный собой и выбором, Марс расположился в спальне, на диванчике, усыпанном подушками, попросил принести вина себе и лимонаду девушкам, а также позвать Ло, когда тот придет.       — У тебя такие глаза, — томно выдохнула усевшаяся ему на колени блонди, и он, усмехнувшись, спросил:       — Ты всегда начинаешь сверху?       — Как пожелаешь! Могу и снизу.       — О нет, давай пока повременим. Нужно еще познакомить тебя с моим другом.       В его планах не было никакой групповухи, он собирался убедиться, что Ло не выгонит взашей девиц, на которых он думал его оставить, и удалиться затем самому. Однако явившийся через некоторое время Ло, увидев антураж и действующие лица, только вопросительно поднял брови.       — Мы посидим, познакомимся и уйдем, — произнес Марс, приобнимая воркующую блонди за талию. — Ты же не против?       — Я хочу спать. Потому против, — ответил тот. — Спущусь вниз и попрошу себе другую комнату.       — Стой! Давай договоримся — ты посидишь с нами немного, а потом мы все уходим и оставляем тебя. Не обижай леди.       Марс подмигнул рыжей, и та, поняв его, взметнулась вихрем и подтолкнула Ло к дивану, а там уже за него ухватилась метиска.       — Без сладкого не отпустим, — прошептала ему на ухо рыжая, расцепила верхние крючки на корсете и уложила на обнажившуюся грудь его руку.       Ло не выглядел возбужденным, и заинтересованным не выглядел, даже когда метиска начала расстегивать ему рубашку и целовать шею. Он выглядел отстраненно, будто пережидал то, что приходилось терпеть, но повернул голову в сторону Марса и вдруг замер, вдохнул глубоко и откинул ее назад. Скулы его заалели, и вместе с ним так же глубоко вздохнул и Марс, у которого в паху разгоралось непривычно сильное и резкое возбуждение.       Йоланди думал, что отвязаться от виконта будет проще, пойдя ему на уступку, ведь по сути, тот всего лишь хотел, чтобы он расслабился. Отчего-то Марсу взбрело в голову, что вся его агрессия — это несброшенное напряжение, и возможно, так оно и было. Девушки старались, поглаживая его везде и сразу, влажно целуя в шею и нашептывая на ухо пошлости, они вкусно пахли, их кожа была мягкой и гладкой, но никаких особых чувств эта близость не вызывала. Он даже повернул голову, чтоб его удобнее было целовать у уха, но наткнулся на то, чего не ожидал: на полный неприкрытого, обжигающего желания взгляд, от которого кровь сделалась горячее и бросилась ему в голову. И не только. Конечно, не существовало людей, которые бы не дрочили, он тоже не был исключением, но это было физиологической необходимостью, когда организм требовал. Но у него не вставало от одного взгляда и обещания того, что эти глаза выражали, потому он откровенно испугался своей реакции, зажмурился и откинул голову на спинку дивана. Только ощущение, что на него смотрят, никуда не делось, стало жарко и душно, а женские руки уже забирались ему под рубашку, перебирали волосы, острый кончик языка обводил сосок.       Губы, прижавшиеся к его губам, женскими не были, и он мог поклясться, что готов был кончить от того, как они ласкали его, передавая вкус так нелюбимого им вина. Но было так здорово, что он приоткрыл рот, впуская чужой язык и начиная отвечать на поцелуй. Твердая, мужская рука зарылась в его волосы, притягивая ближе, а потом он открыл глаза и увидел перед собой удивленное лицо Марса.       — Девочки, оставьте нас, сегодня вечер откровений, — произнес он, и девушки, обменявшись взглядами и полуулыбками, покинули комнату.       Йоланди еще не отошел от произошедшего, когда Марс вытряхнул из кармана коробку с тем, что он называл «сигареты», взял одну и поднес ее к огню свечи. Пальцы у него дрожали.