Йоланди

      Сигарета ушла в несколько затяжек. Он вытащил еще одну, затянулся до першения в горле, выдохнул через нос. На Ло не смотрел, но чувствовал, что тот все это время смотрит на него, не отрываясь.       Вечер он планировал совсем, совершенно не так. Еще когда только входил сюда, в компании трех девиц, лучшим исходом казалось продолжение в виде уединения в компании блонди с развратными розовыми губами и любование этими губами на своем члене. Сейчас же все прелести, выставленные напоказ в обрамлении воздушных кружев, рюшей и атласных лент затерялись на смазанном втором плане.       Поднявшись, Марс прошелся до окна, роняя пепел на ковер, вернулся, сел обратно и вздохнул, собираясь с мыслями.       — Лучше не надо, — проговорил Ло знакомым предупреждающим тоном. — Или я тебе врежу.       — Лучше врежь! — произнес Марс, злясь на себя за то, что притащил их обоих в это место, и на Ло, потому что губы у него оказались куда мягче и податливее, чем с виду. — Я сам не знаю, что со мной и что я делаю.       Он в самом деле удивил себя произошедшим и не мог объяснить, что за сила влекла его повторить уже сделанное — слишком открытым и доступным выглядел в этот миг сидящий рядом человек, и ему уже глубоко плевать было и на пол этого человека, и на то, что он сам может получить по морде. Вдавив окурок в столешницу, он крепко ухватил Ло за шею и, не давая времени на раздумья, снова впился в его губы, скорее затем, чтобы понять самому, возникнет ли снова то же чувство, что и парой минут раньше. Ошибся — появилось другое, более сильное, более темное, поглощающее, и если первый раз Ло принимал в себя его язык, то теперь он его выталкивал. Сопротивлялся, намертво сомкнув пальцы на его запястьях, а потом, видимо, сдался, но по-своему — вывернулся и так же сжал в ладонях его лицо, забираясь своим языком глубже. На поцелуй со стороны это было мало похоже, скорее на способ доказать свою ведущую роль в этой комедии положений. Когда схлынула злость и осталось только желание прижаться еще теснее, голой кожей, Марс додумался перестать бороться: расслабился, как мог, уронил руку на вздымающуюся грудь в расстегнутой рубашке, сполз ладонью ниже, по животу, и просунул ее под пояс штанов Ло. Ощущать чужую, горячую плоть, хоть и через ткань белья, было странно и ново, но останавливаться не хотелось.       Ло, уперевшись влажным лбом в его лоб, уставился своими потемневшими глазами и проговорил:       — Ты совсем отчаянный?       — Если бы ты хотел, ты бы уже это остано…       Марс взвыл, когда на его шее, рядом с плечом, сомкнулись челюсти, по ощущениям даже не человеческие, а бульдожьи — всерьез, до крови. Ло, подскочив, покинул комнату в секунды, а Марс, плеснув на платок ромом из стоящей тут же бутылки, приложил его к укусу.       Плечо разорвалось болью и жжением, он зарычал и перешел на забористую нецензурщину. Конкретно в это мгновение он полоскал весь этот мир, где возникла возможность таких ситуаций и где не имелось сотовой связи, поскольку больше всего хотелось сейчас позвонить Брину и послушать его привычно-ироничный, но успокаивающий голос. Хотя, что бы он ему сказал? «Эй, чувак, я только что засосался с парнем, нам обоим понравилось, но он меня укусил»? Или как это должно звучать? Впрочем, Ло мог врезать ему и головой, хватило бы сил, но он почему-то предпочел именно подобный способ приостановить безумие, на что у Марса, честно признаться, самообладания не хватило. Он вообще повел себя так опрометчиво впервые на своей памяти после истории с Софи, но и там не происходило отключки мозга — он понимал, что что-то не так, но занимался самообманом. Да и секс у них был обычный…       Бросив платок на стол, Марс подскочил и бросился к двери — Софи была расчетливая, но не импульсивная, не в пример Ло, который мог сейчас быть на выезде из города.       Внизу веселье шло полным ходом — весь зал забила клиентура и полуголые девицы, от запаха смешавшихся духов повело еще на лестнице. Хотя, вело его совершенно от другого — себя не обманешь.       Столкнувшись с хихикающими дамами, Йоланди прошёл через зал и собирался дергать дверь на себя, когда ее загородил охранник.       — Вас сказано не выпускать, простите, — проговорил он, и Йоланди возмутился:       — Кем это сказано?       — Мной, — нарисовалась рядом Гелиона в струящемся, облепившем все изгибы, точно мокром, платье. — Я не люблю, когда у меня дебоширят, обижают девочек и скандалят, а еще больше — когда мой дом покидают с плохими воспоминаниями. Тебе нужно отдохнуть, идем, я провожу тебя в твою комнату. Где ты останешься только с тем, с кем пожелаешь.       — То есть, с собой, — вздохнул Йоланди, позволяя взять себя под руку и вести вдоль ряда разлапистых растений в темноту арки.       — Неужели он тебе совсем не нравится? — спросила Гелиона, ступая по ковру босыми ногами — как и он сам.       — Я похож на…       — Никто не похож. Мы просто влюбляемся в других людей, иногда надолго. Иногда — навсегда. Ты сам не замечаешь, как он смотрит на тебя. Ты отступаешь на пару шагов — он оборачивается, ты уходишь — он смурнеет. Ты — его солнце, к которому он всегда будет тянуться.       Гелиона, выразительно посмотрев на его губы, улыбнулась:       — Он интересный, учтивый, честный. Это я еще не говорю о внешности и титуле, это не его заслуга, но огромный приятный плюс. В нашем мире, где полно продажной любви, честность другого человека — почти любовь, потому что она тоже означает уважение. Так что приглядись к нему, малыш. Или хотя бы перестань шипеть.       Она толкнула дверь в маленькую уютную комнату, вполне обычную, без излишеств и огромных кроватей с пологом, в такой могла жить прислуга, и в ней не царило ощущение публичности. Самая обычная комната. Когда Гелиона ушла, сообщив, что скоро принесут ужин, Йоланди сел на кровать, смотря в стену перед собой, затем откинулся на спину. И хотя он в этот же день пережил самое долгожданное и волнительное событие — встречу с сестрой, думалось не о ней.       Этри была в добрых руках, судьба пристроила ее, а вот сам он по-прежнему не знал, куда идти. Вернее, знал, что нужно уходить, но понимал, что уже не сможет — виконта точно прирежут на полпути к наследному принцу. И хотелось сказать — и пусть, какое ему дело, но от осознания, что человека, с кем он только что разделил свой первый настоящий поцелуй, могут бросить на растерзание зверью в пустошах, становилось тоскливо. Подвинув к себе подушку, он набросил ее на голову и расхохотался. Смех был истеричным, но происходил оттого, что представилось лицо Ханны, которая точно не предполагала, как именно он применит вложенные в него умения по части поцелуя.       Гелиона успела вернуться в зал, когда ее перехватил на пути к будуару Марс.       — Не беспокойтесь, Ваша светлость, — произнесла она. — Ваш друг находится в целости и сохранности, — перевела взгляд на его шею в распахнутом вороте рубашки. — А Вы темпераментны! Хотя, с Вашей прытью, только ковры и выбивать.       — Что? — опешил от такой характеристики Марс.       — Вам нужно быть нежнее, виконт, мягче. Такими темпами Вы мальчика только отпугнете.       — С чего вы взяли, дорогая, что я жажду обратного?       — Вы оба выглядите так, будто только что выбрались из постели, и Вы спрашиваете, с чего я взяла? Вы ведь уже не юнец, знаете цену настоящему чувству и точно знаете, что это последнее сильное чувство в вашей жизни. Мы не молодеем, мы теряем голову и радуемся, что еще способны на страсть — поверьте, я ведаю, о чем говорю. Если судьба дает вам шанс, то не стоит стоять с открытым ртом.       Марсу почудилось на миг, что на него смотрят не голубые глаза хозяйки дома, а черные, обсидиановые очи предсказательницы, отчего по позвоночнику пополз липкий озноб.       — …и куропатки, — услышал он.       — Что?       — И куропатки на ужин, — повторила Гелиона как всегда легкомысленным тоном. — Подать вам в комнату?       — Да, будьте любезны, — сглотнув, произнес Марс.       — Попросить девочек?       — Нет. Только ужин.       Гелиона ушла, виляя бедрами, а Марс, почесав затылок, двинулся обратно к лестнице. Услышанное точно окунуло его в бочку с ледяной водой, проясняя разжиженный мозг, и он, усевшись вновь у стола, подкурил снова и приказал себе собраться.       У него в самом деле случился адовый стояк во время поцелуя, чего не было со времен студенчества, и целовался он с парнем, приятным на ощупь и пахнущим почему-то кипарисом и уличной пылью. Этот парень, не давая ему покоя своей колючестью, теперь не даст покоя своими осуждающими глазами и губами, при виде которых Марс, конечно же, будет вспоминать все и переживать заново.       Нужно будет завтра извиниться. Обязательно.       С этой мыслью он уснул — в третьем часу ночи.       Только вот утром, постучавшись в комнату Ло, он застал его за одеванием. Глянул на линию спины, лопатки, а затем, когда тот повернулся, на острые ключицы. И понял, что в мозгу его вчера что-то перещелкнуло — теперь ему все это казалось привлекательным. Он взглянул на Ло иначе — как на потенциальный объект симпатии, и мысли были крайне неутешительны — Ло был хорош собой.       — Я пришел извиниться за вчерашнее, — сказал Марс, кашлянув.       — Разве вчера что-то было? — Ло поднял на него глаза, продолжая застегивать манжеты. — Мы немного посидели. Потом разошлись. Разве было что-то, чем бы Вы могли меня обидеть? Вы слишком придирчивы к себе, — поправил ворот рубашки, откинул волосы за спину и снял со спинки кровати куртку. — Давайте выезжать. Завтрак можно взять с собой, до темноты как раз доберемся до постоялого двора в Адине.       — Ты со мной?       — Я же обещал, что доеду с Вами до границы.       Марсу полегчало — это правда. Но он тут же напрягся — какого дьявола Ло обращался к нему на «вы»?       Донро, выйдя размяться после утренних отжиманий в шатре на свежий воздух, стоял, уперев руки в бока в одних пожелтевших от времени подштанниках, посреди стоянки балагана, и наблюдал, как к нему приближается тот самый хлыщ-некромаг, к которому позавчера без спроса смоталась Ханна. Хлыщ был щегольски одет, причесан и у сидевшего на его плече ворона на башке болталась прицепленная шпилькой чайная роза, видать, обозначавшая крайнюю степень торжественности. Сама Ханна шла рядом, шикая на толпу увязавшихся следом циркачей, которые, судя по мордам, ожидали нечто грандиозное.       — Я пришел, чтобы просить руки вашей внучки, — произнес некромаг, отвесив поклон, и челюсть Донро съехала вниз как на шарнире. — Прошу благословить наш союз, потому что мы любим друг друга и хотим создать семью.       — Так и месяца не прошло, как мы сюда прикатили! — заметил Донро. — Какие еще любови? Обрюхатил, поди, и боишься, что я тебе яйца оторву и кошкам своим скормлю?       — Ну, дед! — воскликнула Ханна, а некромаг слегка побледнел:       — Нет, вы что, ни в коем случае! Я сугубо с благими намерениями, я серьезен как никогда! Пора уж и мне остепениться, да и не может такой бриллиант оставаться без достойной оправы! Это я уже не про себя, а про Ханну, если что… У меня хороший дом, сад, хозяйство — пока два гуся и собака, но мы разведем большое, — без женщины, сами знаете, дело не идет. Прошу вас благословить!       Некромаг шлепнулся на колени, а ворон, спрыгнув на землю, подошел враскорячку и усадил на ботинок Донро чайную розу. Глянув на цветок, тот крякнул и обратился к Ханне:       — Ты правда хочешь замуж? За этого артиста?       — Он хороший, — хмыкнула та. — И привез корзину сыра и выпивку.       — Совет да любовь! — разулыбался Донро, деловито вздергивая на ноги некромага и засовывая поднятый цветок ему в нагрудный кармашек. — Что ж, такое событие не грех и отметить! Но помни, малец: обидишь мою внучку и твои яйца…       — Никогда не быть такому! — поспешно заявил тот, обнимая его и целуя в колючие щеки. — Ваша внучка заслуживает только самого лучшего!       — За это нужно выпить!       Ханна обманула — с собой Брин прихватил два ящика выпивки, потому кутеж продолжался до рассвета, пока выпивка не закончилась и все не расползлись по домикам. Уснувшая под деревом на одеяле Ханна подскочила от ощущения, что почти состоявшийся муж куда-то пропал, ведь бок никто не грел. Обойдя спящих, она наткнулась на еще не ложившегося Номо:       — Не видал моего благоверного?       — Проходил, — ответил тот. — Вон туда, отлить пошел к кустам.       За кустами, однако, никого не оказалось. Ханна обошла их и уперлась в стену крайнего домика, у которой вчера привязали Рико на выгул — дрессированного козла, умеющего ходить на задних лапах и выкладывающего копытцем слова из дощечек с буквами. Брин, вылакавший на радостях самолично пару бутылок, заплутав, спал на подстилке у стены, обнимая дремлющего Рико.       — Любовь зла, — вздохнула Ханна, накрывая босые ноги Брина своей курткой.

***

      Он искренне считал, что дает Марсу второй шанс — сделать вид, что ничего не было, но одновременно с этим понимал и то, что шансов ему не оставляет никаких — он ведь остался. Не уехал. И Марс, сидящий напротив и рассматривающий его намеренно не скрываясь, провоцирующе, на самотек ситуацию пускать явно не собирался. Или думал, что не собирается, потому что общую картину перемирия поддерживал. Они даже поговорили о чем-то несерьезном, без колкостей, а на постоялом дворе, предпоследней цивилизованной остановке перед границей, Марс подошел к Йоланди в коридоре, когда тот, получив ключ, открывал дверь в свою комнату.       — Так у нас, вроде как, мир? — поинтересовался он, упираясь рукой в стену и нависая сверху.       — Мир, — улыбнулся Йоланди, расправляя плечи — даже таких незначительных проявлений самцовости он не переносил.       — То есть, мы, вроде как, почти друзья?       — Почти. Если очень постараетесь меня не выводить из себя, то почему бы и нет?       — Договорились!       Йоланди посмотрел на протянутую руку и пожал ее, однако Марс свою убирать не спешил. Ноздри у него задрожали, как у учуявшего знакомый запах зверя, и он сжал его пальцы крепче, точно собираясь дернуть на себя, но затем отпустил, отходя назад и желая спокойной ночи.       Через пару шагов Марс обернулся:       — Забыл сказать — мы, вообще-то, давно на «ты».       Йоланди, провернув ключ, оглянулся, задержался взглядом на его спине, на линии белого воротника и фыркнул. Ощущение горячей кожи под этим воротником все еще чесалось в кончиках пальцев.