Йоланди

      — Для курицы тоже костюмчик сшей — с белым передом, как положено, и накидку из черного атласа.       — Сошьем, сошьем, не вертись…       Вилли подобрал ткань на рукаве платья, напяленного на Его Светлейшество королевского шута, и отошел, чтобы поглядеть со стороны. Шут, задрав нос, приосанился и выставил ногу, упираясь рукой в бедро.       — Стой прямо, не пойму ничего! — возмутился Вилли. — Может, еще серебряных нитей по краю юбки пустить?       — И серебряных нитей! — поддержала Ханна, приехавшая на вторую примерку вместе с женихом, который сейчас сидел в кресле с видом крайне довольным. Граф, названный курицей, скакал под ногами, собирая рассыпанные бусины и складывая их в скинутый ботинок шута. Как и в прошлый раз, после того, как платье примерилось самой невестой, подгоняли его уже на шуте — он был удобнее манекена и его не жалко было ткнуть случайно булавкой. В «Скворечниках» он завис до конца месяца, исполняя указ Его Величества.       — Нужно проследить, чтобы не халтурили нанятые для осушения топи рабочие, — пояснил шут. — Лойд собирается расширять плодородные земли и увеличить пастбища, чтобы развести молочный скот. Опять что-то выдумал во главе с советом, такой выдумщик…       Ханна усмехнулась и переглянулась с Брином, уловив в интонации нечто, появляющееся в речи людей, которые долго живут вместе. Не как обычные шуты и Их Величества. Но Брин намека не понял и просто, на всякий случай, улыбнулся, а Ханна махнула рукой.       — Как обстоят дела с наследником? — спросил Вилли, поймал вопросительный взгляд шута и добавил: — При них можно, голову на отсечение даю, я Брина знаю и в выборе его тоже уверен.       — Пока никак, — вздохнул шут. — Лойд не хочет лезть на женщину, чтобы завести ребенка. А я производить на свет людей не научен, как бы мы ни старались.       — Вы с Его Величеством… — у Брина едва не отвисла челюсть от такой новости, а Ханна фыркнула.       — Ну да, в более близких отношениях, чем должны быть, — подтвердил шут, понижая голос и дернув голым плечом в вырезе платья. — Если ты начнешь трепаться, то до свадьбы не доживешь… Мы в замешательстве, скажу вам. Ребенок потребуется в самое ближайшее время, год, максимум, а у Лойда не стоит на баб. Даже на красивых. Если он сам не выберет невесту, то ему подсунут какую-нибудь престарелую фею из Эсторунсы — самое удаленное государство за Гредагоном, там на каждое владение своя маленькая доморощенная королева. Совет давно мечтает завести с ними отношения, с точки зрения сбыта зерна и покупки пушнины, железа и драгоценной руды — это весьма выгодный союз.       — Нельзя ли взять на воспитание ребенка не его кровей? — спросила Ханна. — Убедить какую-нибудь уже беременную женщину сообщить, что она носит ребенка Короля.       — Самое ненадежное место для хранения информации — чья-то голова, — шут зашипел, потому что Вилли снова ткнул его булавкой. — Если ты не хочешь, чтобы она стала общедоступной, голову остается только отрезать. Рано или поздно эта леди проговорится, как бы ее ни запугали или не подкупали, поползут сплетни, потом кто-то заметит, что цвет глаз у наследника совсем не папин, и понеслось. Скандалы, перевороты, смена власти.       — Да, это вам не святое писание, — вздохнул Брин. — Кого предсказали, того и посадили на трон.       Шут повернулся так резко, что затрещала стянутая ткань на боку, а Вилли заголосил:       — Говорил же не дергайся, попортил тончайший шелк!       — У тебя еще рулон в кладовке, — сказал тот, спрыгивая с низкого стульчика, на котором стоял, и подходя к Брину. — Что ты там насчет писания сказал? Предсказание, говоришь?       — Ну да, — ответил Брин. — Собираетесь найти подходящее предсказание?       — То, что нельзя найти, всегда можно сочинить самому. А исполнить — дело чести и свободного времени. Вилли, хватит нудеть и подбирать пуговицы, у нас дело государственной важности — тащи книги с предсказаниями последних лет и религиозными трактатами.       Под утро стало еще холоднее. Йоланди проснулся оттого, что одеяло сползло, открыв поясницу, и пришлось подтягивать его обратно и поворачиваться к Марсу спиной, чтобы отогреть ее. Марс от его возни не проснулся, но обнял рукой поперек груди, согревая размеренным дыханием шею. Было удивительно спокойно, чего он не ощущал со времен пребывания дома, в Пещерах: возможно, темнота, привычный холод, от которого он, впрочем, уже отвык, создавали это ощущение защищенности. А возможно, это делал Марс своим присутствием, теплом, запахом — последнее начинало тревожить. Йоланди нравилось, как он пахнет лесом и костром, а еще горячей кожей, которой хотелось касаться. Подняв руку, он потрогал его пальцы, затем запястье. Марс во сне вздохнул, зарылся носом в его волосы, нащупал руку и сжал в своей, отчего Йоланди оставалось только глупо смотреть перед собой в темноту и думать о том, что он сейчас делает. Он же наслаждается происходящим. Он ведь готов зайти дальше прямо сейчас, чтобы вспомнить однажды пережитое чувство, от которого замирало в груди и сжималось сердце.       Первый раз он почувствовал себя живым, смотря, как уходит жизнь из умирающей на его руках матери — великое таинство, коснувшееся его. Тогда он увидел различие — он, Йоланди, живой, дышащий, мыслящий, желающий, а она уже нет. Следующий рассвет наступит без нее, и закат наступит, и дожди будут идти, и падать снег, а она этого больше не увидит, потому что ее не будет. Сердце, сжавшееся тугим комком, напоминало о том, что все смертны. Второй раз это чувство охватило его, когда Марс переступил границу и нарушил его личное пространство. Йоланди снова осознал свою смертность, снова понял, что дни сменяют ночи ровно до тех пор, пока он жив, пока дышит и способен чувствовать. А чувствовать хотелось, хотелось пить свою молодость как зрелое вино, которое он так не любил, и только рядом с этим человеком он чувствовал эту свою молодость и жизнь. И то, что может нравиться как-то иначе — не как набор качеств и эмоций.       Сняв с себя руку Марса, Йоланди поднялся, толкнул дверь и выбрался наружу, ежась от сырости тумана и затем потягиваясь.       — Выспался? — сощурилась на него щелками глаз проходящая мимо старуха с ведром. — Буди своего друга и валите. Внук на рыбалку ушел, пожрать вам хоть дам. Нанайя наказала гостей не обижать.       Из ведра она вывалила парящую кашу с костями и картофельными очистками, и псы, рыча друг на друга, накинулись на завтрак.       Разбуженный Марс в дом шел, зевая и потирая глаз кулаком, а потом и почесывая отросшую щетину — с ней он выглядел в разы домашнее и добрее, особенно такой помятый и растрепанный. За миску каши и стакан чая на чабреце он поблагодарил искренне, лоб не морщил и жевал с аппетитом. Хмыкнув, Йоланди заглянул в свою, убедился, что каша не та же, что дали собакам, и зачерпнул ее выданной ложкой. Вместо щетины, которая у него почти не росла, он почесал нос.       — Боже, такое чувство, что вкуснее этого я ничего не ел, — пробубнил Марс, откусывая от ломтя черного хлеба. — Вот что значит кочевая жизнь.       — Она у тебя только начинается, — осадил его Йоланди, разглядывая внутреннее убранство охотничьей хибары: шкуры, чучела, низкий закопченный потолок с черным пятном над столом от чадящей свечи, выскобленные деревянные лавки.       Старуха шамкала беззубым ртом, потом облизала ложку и убрала свою миску на полку, протерев ее тряпкой — видать, до следующего раза. Йоланди на это все только вновь усмехнулся, им уже выдали все щедроты гостеприимства, и на изыски в виде чистой посуды рассчитывать не приходилось, потому хорошо, что Марс на эти тонкости быта не обратил внимания вообще, занятый своим чаем. После завтрака старушенция выпихнула гостей за калитку и опять загремела чем-то, а Йоланди, припоминая пройденный путь, указал в другую сторону:       — Перейдем ручей ниже, через пороги, а оттуда двинемся обратно; надеюсь, лошадь не выпуталась и не удрала вместе с моими вещами тоже.       Марс, поднявшись на носочки и закинув руки за голову, потянулся проснувшимся по весне медведем, и Йоланди точно волной окатила эта животная сдержанная сила — не таким уж он был простым, этот виконт.       — Пошли, — проговорил Марс, сделав пару шагов. — В деревне говорили, что в двух днях пути или чуть меньше, отсюда есть еще одна дорога, к следующей деревне, через пустошь. Там можно будет привести дела в порядок и наметить дальнейший путь.       Ло, как всегда, предпочитал отмалчиваться, прислушиваясь на каждый треск веток под ногами и к звукам из леса. Туман расползся, воздух прогрелся, и Марс, присмотревшись, разглядел, что веснушки у Ло на щеках не темные, как могло показаться, а нежно-золотистые, как на абрикосовой кожице. Их тоже хотелось трогать. Вспоминая старое как мир «любить — это хотеть касаться», Марс понимал, что так, как было, точно уже не станет — его вело куда-то в неизведанное. Как мальчишку. Он проживал новую, другую жизнь, и от него старого в ней остались только ненужные знания и кое-какие убеждения, — все остальное растворялось, как крупица марганца в бассейне с водой.       На порожках, где вода с шумом падала вниз с небольшой высоты, образуя маленький водопад, они перешли на другую сторону и двинулись вверх, издалека огибая ночную стоянку охотников. На их счастье, лошадь никто раньше не обнаружил и не напугал, она «состригла» всю траву в ближайшей доступности, общипала ветку, но никуда не делась.       — Ручей поворачивает за пустошью, — сообщил Ло, распутывая поводья. — Там ее и напоим, и сами вымоемся — я чувствую, как от меня несет шкурами.       — А я нет, — Марс поднял руку и принюхался к рукаву.       — У меня нюх тоньше. От тебя тоже несет, не сомневайся. Садись.       Марс посмотрел на седло с недоумением:       — Я? Вперед?       — Я не сяду, я не баба.       — И я не баба. Давай подбросим монетку. Если решка — сяду я, если корона — ты.       Нащупав в кармане единственный уцелевший медяк, он положил его на ноготь большого пальца, подкинул, поймал и накрыл ладонью. Глянув на блестящую монету, Ло сдвинул брови и схватился за луку, подтягиваясь и перебрасывая через седло ногу. Марс, взобравшись следом, сжал его бедра коленями и подхватил поводья.       — Все равно у тебя зрение лучше, — сказал он.       Ло, наспех собрав волосы в косу, сунул ее конец за ворот, но их все равно растрепало ветром, стоило выбраться из леса и оказаться на открытом пространстве, которое только дурак назвал бы пустошью — впереди простиралось зеленое, усеянное алыми проплешинами маков — они здесь цвели до поздней осени — поле, и за кромкой далекого леса синее-синее небо вспарывали белые шапки гор. Марс даже лошадь придержал, любуясь — раньше он такое видел только на картинках. Никакие курорты с горнолыжными развлечениями не могли затмить подобной дикой красоты, тут и сам воздух можно было глотать, как кислородный коктейль из спорт-бара — и хорошо, что тут никаких таких баров не имелось. Ло вдруг откинул голову ему на плечо, и Марс на секунду выпал из реальности.       — Волосы, — произнес Ло угрожающе. — Ты мне волосы защемил.       Марс высвободил прядь, намотавшуюся на пуговицу на нагрудном кармане и вздохнул разочарованно — от подобного проявления чувств со стороны Ло он бы не отказался. Он чувствовал себя странно с самого утра — на эмоциональном подъеме, взбудораженно, каким-то легким и свободным. Виновато было вчерашнее чувство, которое, появившись, покидать его не собиралось. Возможно, оно прорастало в нем и только теперь раскрылось, как цветочная почка, долго копившая силы.       Поле закончилось маковой полосой, и пришлось слезть, чтобы провести лошадь между деревьями к ручью. Пока Марс, разувшись и подвернув штаны, растирал лошадиные бока тряпкой из разодранной нижней рубашки, Ло плескался в отдалении. Было стыдно, но он не мог не смотреть, как тот, в облепивших ноги мокрых штанах, переступает босиком по гладким камням, как блестит на солнце его кожа, как длинные пальцы отжимают потемневшие от воды волосы. Стыдно уже не перед собой — с этим он смирился, а перед ним. И природу этого чувства он пока объяснить не мог.       Повесив мокрую рубашку на ветку дерева, Марс опустился рядом с ним на валун и поежился от лизнувшего бок ветерка. Ло повернулся к нему, обжег холодом до самых внутренностей, но Марсу стало плевать на это. Он рассматривал его слипшиеся черные ресницы и отмытые от дорожной пыли веснушки на переносице.       — До вечера доедем же? — спросил он.       — Должны, — ответил Ло.       Марс сощурился на блики в воде. И только позже, когда вещи просохли на ветру и солнце, и они двинулись дальше, он сообразил, что смог рассмотреть эти вымытые свежие веснушки и ресницы только потому, что Ло в этот момент смотрел на его губы.       «И раздались трубные звуки, оповещая: родился великий пророк и спаситель человечества от скверны и гнева темных сил, и расчертил надвое небо небесный камень, и исчезло солнце на несколько мгновений, нарекая великую судьбу и наделяя властью младенца».       Шут, захлопнув книгу, постучал по переплету пальцами. Граф, воспылавший к нему странной любовью, выражавшейся в особом желании пакостить, подцепил клювом уголок обложки и приподнял, вновь открывая ее.       — Значит, трубные звуки, небесный камень, исчезнувшее солнце, — повторил шут задумчиво, глядя на Брина.       — При необходимых ингредиентах… — улыбнулся тот.       — …и объединенных силах двух некромагов… — тоже оскалился шут.       — Вы что, хотите инсценировать рождение великого мага, которому предписано спасти мир? — осип с первых слов Вилли.       — О, Богиня не будет против, если мы немного подтасуем карты, она сама большая шалунья по части розыгрышей, — фыркнул шут. — Тут написано, что великий маг будет воспитываться в семье короля — и величайшая честь оказаться этой семьей. Пророчество может и не сбыться, а Лойду могут подсунуть фею с обвисшими сиськами в любой момент — потому мы немного воспользуемся предоставленными вариантами. И пристроим младенца, первого, что подкинут к порогу храма. Разве это не чудесно?