***
Наконец случай позволил ему снова побывать в деревне. Он забрал сыру, масла, сахару, банку консервов и укатил на мотоцикле. Но на этот раз повидать Наталью ему не удалось. Она с отцом работала в поле. Мать была во дворе, и при виде свертка в руках Людвига глаза ее загорелись. Она повела Людвига на кухню. У нее дрожали руки, пока она развязывала сверток, а когда увидела, что он принес, на глазах у нее выступили слезы. — Ты очень добр, — сказала она. — Могу я присесть? — спросил он учтиво. — Садись, садись. — Она взглянула в окно. Людвиг понял, что старуха хочет проверить, не идет ли дочь. — Может, выпьешь? — С удовольствием. Он без труда сообразил, что жадность к еде заставила старуху относиться к нему если и не вполне благожелательно, то, во всяком случае, терпимо: она уже готова наладить с ним отношения. Этот ее взгляд, брошенный в окно, как бы сделал их сообщниками. — Ну, как свинина — ничего? — Давно такой не пробовали. — В следующий раз, как приеду, привезу еще. А ей, Наталье, ей понравилось? — Она ни к чему и не притронулась. Скорее, говорит, с голоду помру, чем возьму. — Глупая. — Вот и я ей так сказала. Уж раз, говорю, есть еда, так ешь, нечего отворачиваться, этим дела все равно не поправишь. Уходя, Людвиг повторил, что зайдет еще. — Насчет свинины я не забуду, — добавил он.***
Обстоятельства сложились Людвигу на руку. Он получил задание, связанное с обязательными, дважды в неделю, поездками в соседний городок, и это дало ему возможность чаще наведываться в деревню. Он поставил себе за правило никогда не являться туда с пустыми руками. Но с Наташей дело у него не клеилось. Стараясь добиться ее расположения, он пускал в ход все те нехитрые приемы, которые, как научил Людвига его мужской опыт, так действуют на женщин; но Наталья на все отвечала язвительными насмешками. Плотно сжав губы, колючая, неприступная, она смотрела на Людвига так, словно хуже его и на свете никого не было. Не раз она доводила его до того, что, обозлившись, он готов был схватить ее за плечи и так тряхануть, чтобы душу из нее вытрясти. Однажды он застал ее одну, а когда она встала, собираясь уйти, он загородил ей дорогу. — Стой-ка. Я хочу поговорить с тобой. — Говори. Я женщина и беззащитна. — Вот что я хочу тебе сказать. Насколько мне известно, я здесь могу пробыть еще долго. Жизнь для вас, легче не станет, она станет еще потруднее. Я могу кое в чем оказаться тебе полезным. Почему ты не хочешь образумиться, как твои отец с матерью? — Ты спрашиваешь, почему я не могу образумиться, как мои отец с матерью? Смотри! Наталья туго обтянула на себе платье и так стояла перед Людвигом. Он не поверил своим глазам. То, что он увидел, повергло его в никогда доселе не испытанное смятение. Кровь прилила ему к щекам. — Du bist schwanger![1] Она села на стул и, опустив голову на руки, зарыдала так, словно сердце у нее разрывалось на части. Людвиг кинулся к ней, распростер объятия. — Mein Schatz![2] Она вскочила на ноги и оттолкнула его. — Не дакранайся да мяне! Няўжо табе мала таго, што ты са мной зрабіў?[3] Она выскочила из комнаты. Людвиг несколько минут постоял один. Он был потрясен. Голова у него шла кругом. Добравшись до места и улегшись в постель, он лежал час за часом и никак не мог уснуть. Он все время видел перед собой Наташу, ее раздавшееся, округлившееся тело. Она была такой нестерпимо жалкой, когда сидела у стола и плакала, надрываясь от слез. Ведь это его дитя она вынашивает в утробе. Он было задремал, и вдруг весь сон словно рукой сняло. Неожиданная мысль ошеломила его с внезапной и сокрушительной силой орудийного залпа: он любит Наталью. Открытие это совершенно потрясло Людвига, он даже не сразу осознал его до конца.***