Изгой

      — То есть так и сказал? «Пригляди за ним?»       Лиам стоял, скрестив руки на могучей груди, и недовольно хмурился. Я застыл рядом у штурвала «Морриган». Мы как раз плыли мимо заснеженных берегов Канады, так что я с удовольствием смотрел на них, пряча улыбку от Лиама.       — Ну да, друг мой, именно так и сказал.       — Вообще-то, все было не так!       — Ну-ка, удиви? Неужели Ахиллес на самом деле поручил это задание тебе, а я тут на подхвате?       — Нет. Поручил поручить его тебе. Помни, нужно вернуть Шкатулку Предтеч и Манускрипт. Это твое задание, не мое.       — Ага, значит еще есть и твое задание?       Я аж затылком чувствовал как Лиам недовольно скривился, явно поняв, что сболтнул лишнего. Он неохотно выдавил из себя:       — Мое задание — присматривать.       — Ахиллес мне не доверяет, так ведь?       Это вырвалось из моих уст против воли, я сказал это совершенно не подумав. Потому что это давно вертелось у меня на языке. Я ожидал, что Лиам солжет мне, скажет то, чего я ожидал услышать. Но он не солгал. Да, не доверяет.       — Но это пока, Шэй, — как мог мягко сказал Лиам. — Сделай это — для всех нас — и увидишь, как все изменится.       О да, изменится! Только дурак поверил бы в это, а я себя к ним не относил. Да и какую иллюзию мне предлагали? Что Ахиллес тотчас из ворчливого старика превратится в чуткого наставника? И даже перестанет видеть в моем присутствии подвох? Он не доверял мне. Не доверял спустя долгие годы, проведенные бок о бок. Он ясно показал это тогда. «Ты молод, Шэй, зачем тебе здесь сидеть? А может быть, ты так следишь за мной?»       Я вздохнул поглубже и затолкал обиду подальше в душу. Голубые снега Канады уже не овладевали моим воображением, и, скользя по ним взглядом, я все возвращался и возвращался к Ахиллесу, но что я от того получил? Ничего. И еще ворох горьких мыслей.       Еще очень долго в сердцах я переливал из пустого в порожнее, пока, наконец, не показался Сент-Джон. Повезло еще, что этот разговор состоялся почти что перед самым прибытием, иначе плавание стало бы пыткой.       Сам же Сент-Джон был колонией-портом, и располагался на берегу Французского залива в устье одноименной колонии речки. И хотя с востока залив ограничивал полуостров Акадии, но теплее климат от этого не становился. Сказывалось соседство с Атлантическим океаном. Это же обстоятельство вполне объясняло, потому в Сент-Джоне не было пригодной для земледелия и выпаса скота земли. Тут были только голые, осклизлые, унылые скалы, да горы где-то вдалеке. Ценность Сент-Джона состояла не в пригодных для жизни просторах, а в стратегическом месте порта. Владеющий им мог перекрыть доступ к берегам Шотландии, что сулило немалые денежные обогащения. Впрочем, когда мы подошли к нему поближе, то не заметили ничего, что подтверждало бы мои соображения. Наоборот, все казалось запустевшим. Порт был крохотным, вялым, зато имел собственный маяк. Это меня отрезвило. Я смотрел на его огни и когти злобы, глубоко засевшие в сердце, потихоньку стали оттаивать. Любил я маяки, было в них что-то притягательное. Кто не был на море в бурю и дождь, тот не знает, как волнительно увидеть рядом огни маяка. Его свет согревает душу и дарует надежду. Не одно поколение моряков спасли маяки. Сейчас спасли и меня. Пусть не из бури морской, но из бури душевной. Это ведь тоже ценно.       Через две склянки мы причалили. Но еще перед этим я сразу же заметил «Кречета», стоявшего на якоре. По нему туда-сюда сновали матросы, они разгружали и загружали трюм, наладив сообщение с берегом. С палубы доносился дробный стук молотков и визг корабельных пил. Прямо на высоте моих глаз в борту «Кречета» зияла дыра, пробитая тяжелым ядром.       Шевалье сидел на табурете верхом около заснеженного маяка, дымил как черт, качался на трех ножках и хмуро смотрел на берег. Я обогнул утес и поднялся по деревянной лесенке. У входа на маяк застыл Охотник, бесстрастно подпирающий стену плечом. Казалось, он спал, но стоило мне подойти, как он тотчас подал мне руку. Я пожал ее, внутренне восхищаясь его чутьем. А Шевалье мне поводов для восхищения не дал. Этот дурак едва не упал в снег пьяный в стельку. В кармане его плаща я отчетливо услышал звон бутылки. О, сколько комедий начинались с этих нот! Я не мог восхититься головотяпством Шевалье, и как член Ордена мог только сокрушаться. Но как Шэй Патрик Кормак, давний его недоброжелатель — я все-таки им восхищался!       — Шевалье, да вы никак пьяны? Неужели это из-за вашего суденышка? Видел, что его продырявили, но это не повод напиваться как свинья.       — Черт возьми! — пролаял Шевалье, воздел палец к небу, достал бутыль и приложился к ней. — Тут вышла небольшая потасовка. Я пустил три корабля ко дну, но «Кречет» чуть не последовал за ними. Канальи…       — Ну что ж, вряд ли вы писали мне для того, чтобы я за вас порадовался… — я улыбнулся Шевалье в спину, а тот шепотом сказал, что я сукин сын. — Быть может, вам, Охотник, повезло больше?       — Пожалуй.       Я похлопал его по плечу. Шевалье посмотрел на меня через плечо, и моя довольная улыбка была ему горше милостыни. Шевалье с досадой бросил бутылку в снег и снова уставился на море. Я мог бы наблюдать за этим вечно, но Охотник вежливо напомнил мне о деле:        — Вы готовы слушать?       — Да.       — Мне сообщили, что Сэмюэл Смит рыщет повсюду в поисках ответов. Хочет понять, что делать со шкатулкой. Он вернулся из Европы, где, судя по всему, не нашел ответа.       — И где он?       — Ответ? — нахмурился Охотник.       — Да нет же! Смит!       — Переоснащает шхуну. Поторопитесь, сможете найти его… здесь.        — Здесь?       — Не одного только «Кречета» потрепали пираты, Шэй.       Охотник мне улыбнулся и я поразился белизне и обаянию его улыбки.       — А что Шевалье? Почему он не разобрался с этим?       — Не в кондиции.       — Я вас слышу, разрази меня гром!       Может Шевалье и пребывал в расстроенном положении духа, но его уязвленная гордость еще трепыхалась, что меня несказанно радовало. Нет ничего скучнее, чем сломленный враг!       — Успокойся, старый друг, — мягко осадил его Охотник, а затем обратился ко мне: — Есть еще причина. У него полно охраны. Шевалье в одиночку не справится, а я ему не помощник. Мои принципы и убеждения не позволяют мне убивать людей иначе как защищая свою жизнь.       — Но вы же ассасин! Странно это слышать…       — Ассасин — любой, кто помогает делу ассасинов и принят в Братство. А название — просто название. И это слово давно перестало обозначать только убийцу, Шэй. Очень, очень давно.       Я всего лишь улыбнулся, не зная, что ответить.       Спустя полчаса мы уже были в лесу, где Охотник указал нам с Лиамом лагерь Смита, и представлял он собой жалкое зрелище. Не Смит, а его стоянка. Самого тамплиера я не увидел, хоть и рассматривал лагерь пристально. Образ нескольких палаток, с протоптанными к ним в снегу тропинками и костром в месте их пересечения, кажется, намертво отпечатался в моей памяти. Равно как и скрипучая телега рядом, и завалы всякого барахла вокруг.       — Помни, Шэй, — прошептал мне напоследок Охотник, — не вздумай стрелять по Смиту. Если Шкатулка на его теле, ты можешь ненароком в нее попасть. Нет, тебе придется проникнуть в лагерь и решить дело по старинке — холодной сталью и крепкой рукой.       — Хорошенькое дело — лезть на рожон в толпу вооруженной охраны.       — Быть может и не придется, Шэй. Смит очень умен, но он тут не в своей стихии. Он — казначей Тамплиеров, не солдат. Вряд ли он полагается на что-то большее, чем численное превосходство. Его караулы не будут столь же бдительными, как у настоящего военного капитана. Он не имеет такой выучки, такого опыта.       — Вы могли бы последить за лагерем, чтобы знать это наверняка, пока я не прибыл.       — Не могли, — обезоруживающе улыбнулся Охотник. — Я удерживал Шевалье на маяке, чтобы тот не наделал глупостей. Мы были прикованы друг к другу как тюремщик к узнику!       — Красивое сравнение, — улыбнулся я. — Ну, прощаемся!       Охотник оставил меня и вернулся к Лиаму, подменявшему его на посту няньки Шевалье. Я же продолжил свое наблюдение. Не знаю, намеренно ли это было сделано, или нет, но материалы для ремонта корабля, а я имею ввиду все материалы: такелаж, паруса, древесина — все это лежало в огромных деревянных ящиках, выставленных вокруг лагеря на манер крепостной стены. Чем меньше становились эти укрепления, тем лучше становился корабль, и тем меньше времени им оставалось сидеть в этом захолустье. Умно или нет, этого сказать не возьмусь. Наверняка у такой стратегии были свои плюсы, которые, однако ж не смогли мне помешать. Разумеется, я сумел пробраться в лагерь. Тамплиеры не учли, что неприступная с земли крепость была уязвима с воздуха. Я вскарабкался на обледенелое дерево и по цепочке веток пересек границу лагеря. Шевалье с его пьяным глазом так бы не сумел. И с его подагрой тоже. Я устроился на дереве в сгущавшихся сумерках, благо в этих краях темнело рано. Оставалось найти Смита. Я приготовился ждать.       Через какое-то время моя цель появилась на поляне. Я вмиг узнал его дородную фигуру, зеленую одежду и растрепанный сивый парик. Он надел меховой тулуп, оставив ноги в бриджах и чулках, идиот. Естественно, его ноги промокли пока он ковылял к костру, около которого собрались солдаты. Их нестройных хохот разносился по лесу и становился все громче и громче с каждой выпитой бутылкой. Как и говорил Охотник, Смит не был солдатом и не имел авторитета, чтобы приказать этой голытьбе остановиться. Не знаю, хуже ли эти солдаты были вымуштрованы по сравнению с караульными Вашингтона, да только вели себя куда менее профессионально. Быть может, долгие дни во тьме и холоде сделали их такими.       Вскоре Смит ушел к себе, а я, наконец, выяснил, какая из палаток принадлежала ему. Для верности я выждал еще час, еще раз осмотрел деревья. Если бы я спрыгнул, тем же путем вернуться у меня не получилось бы: ближайшие к земле ветви солдаты пустили на костер. Обратно было не забраться. Но иного выбора не было. Собравшись с духом, я прыгнул в снег около жилища Смита, но выбрал место подальше от огня. Если бы моя тень упала на стену, Смит бы меня заметил. Осторожность никогда не бывает лишней. Я застыл у парусиновой стены, едва дыша. Тихо. Меня не заметили. Решившись на секундный рывок, я быстро шагнул к проходу и скользнул внутрь.       Смит не видел меня, он сидел за походным столиком спиной ко входу. Я подошел к нему, затаив дыхание. Смит поднес Шкатулку к огню, надвинул на нос очки, подслеповато сощурился, и, будто это что-то дало, вновь положил Артефакт на стол. Я первым нарушил молчание:       — Рад вас приветствовать, мастер Смит.       Тамплиер развернулся, и я тут же ударил его коротким клинком в грудь, второй рукой зажав ему рот. Он замычал мне в ладонь, но когда его глаза успокоились и сонно прикрылись, я отпустил его.       — Не может быть, — прохрипел Смит. От удара он казался постаревшим лет на десять, — нет. Ты хоть… знаешь, что ты наделал?       — Убил тамплиера, и, как я надеюсь, тамплиера не последнего значения.       — Я почти расшифровал назначение… — Смит сглотнул наполнившую рот кровь, — этой Шкатулки, а ты убил меня.       — Да. И вы только подтвердили то, что я подоспел вовремя.       — Дурак, ты хоть знаешь что это за шутка?       — Древний артефакт, — я пожал плечами, — сокровище Тех-кто-пришел-раньше.       — Да… Впрочем, даже лучшие ученые Европы не смогли… ничего с ним сделать. А я… А я…       Глаза Смита закатились, подбородок обвис, его нижняя челюсть бессильно отвисла. Вот он был теплым, даже горячим, дрожащим. И вот он уже — предмет, дряблый и холодный.       Мне оставалось лишь найти Манускрипт, и тогда, я надеялся, все станет ясно.       Я сунул Шкатулку за пазуху и напялил парик Смита. От него пахло старостью. Он пустил мне на плечи парочку крупинок пудры. Это, вкупе с очками в золотой оправе, придаст моему лицу сходство с Сэмюэлом. А большущий грузный тулуп с черным мехом наружу скроет различия фигуры.       Даже имея маскировку, я не решился идти напрямик. Окольными путями я пробрался за первую из двух стен и в одном месте сумел перелезть через вторую. Дальше я покинул лагерь, скрываясь за отдельными, разрозненными кучами маленьких ящичков. Уйдя поглубже в лес, откуда не был виден огонь костра, я сбросил свой костюм и поспешил к маяку, где меня ожидали мои товарищи. Но я нашел там только Лиама.       — Что со Шкатулкой? — отрывисто спросил он.       — Она у меня, — я пожал плечами. — А Смит мертв.       Скуластое лицо Лиама просияло, что комично смотрелось на этой мускулистой глыбе.       — Отлично, Шэй!       — А где Шевалье? Где Охотник?       — Вернулись на «Кречет», так что придется праздновать без них. Ну, точнее, Шевалье вернулся с намерением отплыть на своей недостроенной посудине. А Охотник не позволяет ему наделать глупостей, ведь плаванье в дырявой лохани сродни выстрелу в висок.       Лиам усмехнулся, наверняка представив, как Шевалье тянется к штурвалу, а Охотник держит его за ноги. Но мне было не до смеха. Меня тревожила одна мысль, которую я тут же высказал Лиаму.       — Как-то мне не до праздника, друг. Я знаю, нам нужны эти Артефакты, но… такой ли ценой? Сэмюэл Смит был слаб и стар. Он даже эту побрякушку держал с трудом. У него руки тряслись. Убить его — это… это…       Я силился подобрать слова, но Лиам сделал это за меня:       — Твой долг.       — Но…       — Никаких но! — рубанул ладонью воздух Лиам. Он шагнул ко мне, почти дыша мне в губы, зло и раздраженно. — Смит — тамплиер, он был опасен! Хуже: у него была шкатулка Предтеч.       — Лиам?       Он стушевался, отступил, попытался улыбнуться.       — Ты можешь гордиться собой, Шэй.       — Ну да. Наверное.       Мой тон не убедил Лиама, а я и не пытался сделать вид, что все в порядке. Его вспышки ярости начинали раздражать. Потому-то мне в тот момент так доставил удовольствие его виноватый тон и вид.       — Теперь плывем в Олбани, Шэй. Там Джеймс Уордроп, которому Лоуренс Вашингтон отдал Манускрипт. Кесеговаасе рассказал, что Уордроп изгнал много племен с земель их предков. На его совести не одна резня. В колониях нет человека хитрее и безжалостнее. Он поставил закон себе на службу, а если закон ему не подходит, то он его меняет. Короче говоря, запомни мои слова, Шэй: Джеймс Уордроп бюрократ, и на других ему плевать. Он должен умереть.       Лиам с таким отвращением сказал «бюрократ» что меня передернуло. И откуда в людях низкого положения такая ненависть к людям грамотным, чтящим порядок и документы? Неужели это делает их хуже? Ассасины вот не бюрократы, но им и без того плевать на других. В чем же тогда разница?