***
Когда я пришел, в монастыре кармелитов уже началась месса. Я оглянулся. Место священника, два ряда деревянных скамеек и мраморный гроб черт-пойми-какого-святого меня интересовали слабо. А вот мраморная статуя Святой девы Марии, сложившей руки в молитве Всевышнему, наоборот, будто притягивала мой взгляд. Ее окружала маленькая клумба, поэтому я не решился подходить вплотную, чтобы не попортить цветов. Но этого и не требовалось. Вблизи я увидел, что в статуе не было ни тайных знаков, ни какой-нибудь святости. Я посмотрел наверх, туда, где из высоких окон лился солнечный свет. В столпе света кружились пылинки. А я медленно вертелся кругом, ища хоть что-то, за что зацепилось бы мое чутье, обостренное в это мгновение донельзя. И только когда я обратил взгляд к земле, я нашел то, что я искал. И как я раньше не заметил, что прямо перед входом был огромных размеров люк? Он был расчерчен на четыре секции, в каждой из которых был знак, изображавший треугольник. Обычный, перевернутый, зачеркнутый, отраженный. Это были стихии Аристотеля, которые я знал по книжкам Ахиллеса. Мое сердце екнуло. Я понял, вот оно! На это мне указало чутье. Я поднял глаза к потолку и увидел те же самые символы, выбитые по четырем сторонам света. Чтобы достичь их, мне пришлось забраться вверх по резным вратам к балкону, пробежать по балюстраде, и затем вскарабкаться еще выше, к партеру, цепляясь за железные скобы, сделанные для факелов и цепей, закрепляющих люстры. С высоты пары десятков метров пол еще не казался мне далеким и крошечным, но все изменилось когда я поднялся выше. Почти под самым потолком я оттолкнулся от золоченых решеток и перепрыгнул на стропила. А оттуда до стихий Архимеда было уже рукой подать. Подобравшись ближе, я понял, что это были замаскированные под фреску нажимные плиты. Если символов на полу было четыре, то и нажать следовало все четыре кнопки, но в чем же тогда была сложность? Я быстро понял, что это загадка с философским подтекстом. Я рассуждал так: если знаки — это стихии Аристотеля, то и активировать их следовало в особой, Аристотелевской, последовательности. Я достаточно хорошо помнил его труды. Из подходящего он писал, будто бы центр мироздания окружали сферы из первостихий с самого момента мирздания. Следовательно, взяв за точку отсчета гипотетический центр вселенной, он расположил ближе к нему все то, что составляло природу, какой она была в начале времен — первостихии. И расположил он их в порядке убывания масс, от тяжелого к легкому. Таким образом, правильно было начать с земли, перейти к воде, воздуху, и, наконец, огню. Простая загадка. Когда с последним знаком было покончено, тайный проход в полу открылся. Стараясь двигаться как можно тише, я спустился в подземелье по винтовой лестнице. Благо, прихожане меня не заметили. Хоть какая-то польза от религии! Внизу передо мной раскинулся длинный, вырубленный в земле коридор, тянущийся куда-то в сторону алтаря. На стенах прохода не горели факелы, но он все равно был ярко освещен странным голубым сиянием, что било из глубин коридора. Приглядевшись, я заметил в конце помещение. Но отсюда я не мог рассмотреть, что же такого в нем было. Хотя я уже знал ответ. Здесь покоилась Святыня Предтеч. Тогда, рядом с Частицей Эдема, я почувствовал легкость, эйфорию, возбуждение и… радость. Простую, всеобъемлющую. Но это была не моя радость. Подсадная. Это чувство, пришедшее ко мне от самой Частицы Эдема. Я не сомневался в том, что она рядом. Я ощущал ее присутствие, как люди чувствуют других людей. И откуда-то знал, что так же меня чувствует Частица. И влияет на меня. Повинуясь ей, я шагнул ближе. Передо мной от горизонта до горизонта, куда хватало глаз, раскинулась монументальная черная пирамида, инкрустированная золотом и обсидианом. Идеально-гладкая, идеально-красивая. Ее основание терялось в туманном мгле далеко внизу, будто я и не был под землей. Это была настоящая, древняя как в греческих мифах, бездна. Тартар. Но внезапно туман внизу заклубился, и его пронзили острые камни, поднявшиеся со дна, в существовании которого я сомневаюсь и поныне. У меня перехватило дыхание, я отступил на шаг. Мои волосы встали дыбом, желудок сковало льдом, а по коже пробежал табун мурашек. Первый раз в жизни я видел нечто подобное. Настоящая магия! Пусть Ахиллес говорил, что ее не существовало, что все это уловки древней цивилизации, но какая разница? Для меня это была такая же магия, как наши мушкеты казались волшебными для необразованных племен, населявших далекие от цивилизации острова. Как бы там ни было, это выглядело истинным чудом. Камни поднимались со дна и вставали на те же самые места, где были когда-то раньше. Передо мной, плита за плитой, выстраивался мост к пьедисталу, выбитом в камне. Я глубоко вздохнул и сделал первый шаг. Вернее, попробовал мост на прочность носком ботинка. Я все боялся, что это ловушка, и едва я встану на путь, он рухнет подо мной. Но этого не произошло. Я осторожно переставил другую ногу. И пошел. Камни застыли, удерживаемые невидимой силой, даже не закачавшись под моим весом. С замиранием сердца я подбирался все ближе к сосредоточию света. Белый как снег, здесь в нем не было голубого оттенка, которого я видел из коридора. И сиял свет не так уж ярко, как до этого. Я даже сумел рассмотреть Частицу Эдема, а когда подошел ближе, взял ее на руки. Осторожно, как грудного ребенка. Как сейчас помню, то была иссиня-черная звездочка, ощерившаяся во все стороны острыми как иглы лучами. Их концы источали свет. Я слышал исходящий от Частицы стрекот, напоминавший целую тысячу миниатюрных сверчков. А когда мои ладони коснулась Артефакта, тогда он зазвучал сильнее. Мне даже показалось, будто он иссушает кожу там, где я касался его. И вместе с этим, будто в обмен на это, мою душу наполняло счастье. От Частицы прошла волна, заставившая мое сердце трепетать, подобно птице в клетке. Я готов был заплакать от святого благоговения, снизошедшего на меня тогда. А потом Частица рассыпалась в прах и утекла сквозь мои пальцы. Я упал на колени и стал разгребать пыль, оставшуюся после Частицы. Налетел сквозняк. Он развеял мелкие частицы по полу, смешал с землей и выбросил в пропасть. Я перевернулся на спину. Из моей груди вырвалось шипение, я рвал на себя волосы, богохульствовал и молился всем известным мне Богам, но не мог смириться тем, что погубил Частицу Эдема. Бесценное сокровище утрачено потому, что я, Шэй Патрик Кормак, оказался неуклюжим идиотом! Я бы мог до самого вечера лежать в пыли и стирать костяшки в кровь о черное стекло обсидиана. Но внезапно над моей головой раздался грохот, и с потолка на меня посыпались камни. Я услышал треск огня. Затишье на какую-то долю секунды. Затем по залу будто прокатился вздох. Стон земли и камня. И в тот же миг с жутким грохотом надо мной разверзлась пропасть. Я увидел чистое небо, которому не было дела до творившейся вокруг катастрофы. И услышал далекий орлиный клекот. Жизни, которой я знал, приходил конец. В любых возможных смыслах.***
Когда я выбежал обратно под крышу монастыря, крыши у него как раз уже не было. Зато всюду были раскиданы камни, черепицы и стропила. Пресвятая Дева Мария валялась на клумбе разбитой. А рядом лежали разбитые камнями люди. Повсюду столбами вилась пыль. Я поскользнулся на крови и ошметках чего-то скользкого. Я побежал, сгорбившись и прикрывая голову руками. Мои кулаки царапали падающие сверху мелкие камни, но крупные будто бы обходили меня стороной. Возможно — удача. Возможно — что-то другое. Я выбежал из церкви и прыгнул на перила. Всего полчаса назад я поднимался здесь по лестнице, а сейчас ее здесь уже не было. Обломки ступеней у меня на глазах сыпались вниз, к бело-голубому свету, которым была объята обсидиановая пирамида, видневшаяся сквозь прореху. Да будь она проклята, воскликнул я тогда. Но что мои проклятия древней цивилизации? Мостовая растрескалась на моем пути, я едва успел отскочить, как в воздух ударил фонтан пара и голубого огня. Мне едва не опалило голову. Казалось, будто мои глаза готовы лопнуть от этого нестерпимого жара. Я обогнул огненный столб, и что было сил рванул дальше. Я бежал как сумасшедший, не разбирая дороги, но всегда в одном направлении. Нужно было как можно скорее покинуть этот адский город. Каждую секунду, что я бежал, я боялся, что камень, по которому я ступаю, провалится в бездну. Мир трясся под моими ногами. На моем пути женщины выпадали из окон и разбивались насмерть. На базаре я увидел живой факел. Этот человек рвал на себе одежду от боли, и та отходила вместе с плавленой кожей. Я ударился о стену, покатился, упал. Камни под базаром взлетели вверх, и все что там было — палатки, товар, живых и мертвых людей — поглотило огнем. Я слышал рев, доносившейся из земной утробы. В бреду мне казалось, что под Лиссабоном пробудился дракон. Я встал. Под ребрами кололо, и бешено колотилось сердце. Мои ноги были горячими, непослушными. Я чувствовал в них пульсацию крови и яд усталости, растекавшийся по телу. Меня шатало. Я не мог бежать. Но все равно побежал дальше. Из последних сил. Как можно быстрее. Туда, где плескалась холодное море. Я уже видел мачты «Ласточки». Все, что оставалось, это лишь добраться до корабля! Я прыгнул на телегу, оттуда к открытому окну, забрался на черепичную крышу и побежал по ней сверху. Перепрыгнул на соседнее здание, после чего его тут же повело в сторону. Черепица улетела в огонь, вниз посыпались камни, а из окон люди. Дом вместе с землей под ним пришел в движение. Стены накренились. Бездна подобралась слишком близко. Дом выгнулся дугой, как гибкий зверь. А затем он с хрустом надломился, и заскользил по наклонной земле вниз, словно не был огромной махиной из кирпичей, стекол и дерева. Я побежал ввысь, карабкаясь по рыжему настилу крыши, пытаясь убежать от лизавшего мне пятки огня. И чем быстрее я лез вверх, тем сильнее дом опускался вниз. Каждый мой шаг лишал меня опоры. Мне приходилось балансировать на краю, ни на миллиметр не продвигаясь дальше. А потом бежать стало некуда. Дом накренился над пропастью. И я с замиранием сердца увидел, как внизу бушует огонь. И я почти уже падал в него. Я оттолкнулся от стены и прыгнул. Не думая, не размышляя, ничего не загадывая. Мое тело само знало, что нужно делать. Один прыжок, ты пан или пропал, и в конечном счете… если терять все равно нечего, то почему бы на миг не потерять голову? Я упал на брусчатку с другой стороны обрыва, а дом ухнул вниз и исчез бесследно. Разве что довольно зарокотало пламя в глубине земли. Инерцией меня ударило о фонарный столб. Из легких вышибло воздух. Я упал на колени и закашлялся, вглядываясь в лицо трупа, оказавшегося рядом со мной. То была мертвая Исабелла. Ее ноги придавило камнем, но руки все еще прижимала к груди что-то черное и обугленное. Ребенка. Я бы заплакал, если бы не выплакал уже все, что было можно. В глаза лезли копоть и гарь. Но я все равно смотрел неотрывно на подругу моей юности, Исабеллу, так не любившую читать псалтырь. Я переступил через тело. Мертвым я уже ничем не мог помочь. Собравшись с силой, я побежал дальше. Я знал, если Исабела здесь, значит где-то рядом и Аурелия. Сестры были неразлучны. Так и было. И в жизни. И в смерти. Я увидел тонкую фигурку в конце улочки. Я не мог разглядеть ее лица, но был уверен, что это Аурелия. Не знаю, услышала ли она меня. В грохоте разрушающегося мира — вряд ли. Но мне бы хотелось верить, что она обернулась. Пусть увидит знакомое лицо перед тем, как упасть в бездну. Я уже видел белки ее глаз, когда соскользнул вслед за ней. Одной рукой я ухватился за край, как мог протягивая вторую вниз. К летящей навстречу смерти Аурелии. Наши пальцы так и не встретились. Она прижимала к груди кричащего грудничка. Они упали в огонь, не разомкнув объятий. А я остался висеть на обрыве. Сестры всегда были неразлучны. Я поднял взгляд наверх и не увидел неба из-за дыма. Подавив в себе боль и панический ужас, я пополз наверх. Выбравшись, я забрался на стену по опрокинутой телеге, выбил ставни и прыгнул внутрь. Пробежал комнату насквозь, к окну, за которым плескалось глубокое море. Я разбежался и прыгнул. Открывать окно не было времени. Пришлось поставить руки перед собой крестом, и зарыться между них головой, чтобы спасти лицо от осколков стекла. Мне это удалось, но предплечья изрезало в мясо. Я хотел закричать. Но понял, что все это время мою глотку и так разрывал надсадный крик. Сколько погибло тогда? Сотни мужчин и женщин, если не тысячи. И даже дети нашли смерть в огне. Катаклизму совершенно все равно, чьи души унести с собой. Я забрался на палубу, казавшейся такой спокойной по сравнению с городом, объятом пламенем. А я стоял на коленях, и смотрел на пылающее зарево. Слез уже не было, был только опустошающий шок. Эта картина навечно отпечаталась в моей памяти. Берега растрескались, землю разорвало в клочья, и где раньше была ровная линия доков в мгновение ока выросли фьорды, заполненные мутной от копоти и красной от огня водой. Она бурлила и пенилась, вздымаясь до самых стен ближайший домов. Я видел людей, бегущий к морю и бросавшихся в штормовые волны, потому что смерть в воде — лучше чем смерть в огне. От города валил густой черный дым, и его ветром уносило на восток. Рушились дома. Под ними гибли люди. Настоящие, живые. Как я, как Лиам и Хоуп. У каждого из них была своя жизнь, полная горести и счастья. Каждый ее миг имел значение. И потеря даже десятка таких жизней — это трагедия. Асассины давно примирились с необходимым злом, и потому клялись хотя бы не множить его. Клялись, что их клинок не поразит невиновного. Да, потеря десятка жизней — трагедия. Но гибель тысяч — чудовищна. И это зло было сотворено моими руками. — Как Господь Бог мог допустить такое? Я ожидал этих слов от себя, но это был один из матросов «Ласточки». Ответ пришел сам собой. Потому что Бога нет на свете. Никакого. Ни из какой культуры. Ни из какой религии. Грустно все это. Меня оттащили в каюту, и я забылся на двое суток беспробудным, крепким сном. Я чувствовал, как корабль качался на волнах, и это еще больше меня убаюкивало. Я видел во сне боль и кровь, туман и лица асассинов в нем. А временами видел, как вновь рушится земля. Но это был не Лиссабон. Вместо высоких разноцветных домов Португалии, я видел пальмы и пляжи. Видел людей, что бежали от рабства только затем, чтобы умереть здесь, упасть в земляные трещины и сгореть в огне. Я проснулся с искрой понимания. Я вспомнил, что то же самое произошло на Гаити.