Изгой

      Чем ближе мы подплывали к дому, тем сильнее мою душу жгла обида и боль. Теперь из-за недальновидности ассасинов на моих руках была кровь сотен невиновных. В Лиссабоне все пошло прахом, и Братство, наконец, предстало передо мной таким, каким всегда и было — трупом, внешне сохранившим признаки жизни. Но это все ловкий обман, иллюзия. Стоит коснуться тела, и ладонь провалится в гнилую плоть, и захрустят его кости, рассыпающиеся от старости. Раньше я этого не понимал. Я был предан ассасинам и благодарен за то, что они подарили мне цель в жизни тогда, когда я нуждался в этом более всего на свете. Дьявол, как же часто бывает так, что мы не видим вещей в их истинном виде! И потом разочаровываемся, корим себя, что не разглядели правду раньше. Проливаем слезы на руинах того, что раньше считали всей своей жизнью. Терзаем себя, лишь бы спастись от мысли, что в произошедшем есть и доля нашей вины. Нашей ошибки. Мы, обманутые люди, всегда можем разглядеть правду. Просто даже не подозреваем, что нас обманывают. Последнее обидней всего. Если подумать, то у меня действительно была вся необходимая информация, чтобы понять происходящее. Катастрофа на Гаити, случившаяся после миссии ученика Макандаля. Шкатулка и Манускрипт, спасенные оттуда же. Рассказы Ахиллеса о способностях Предтеч, да даже задокументированные свидетельства всех этих чудес. Все это было передо мной, буквально, на ладони. Как слеп я был, что не сопоставил все это раньше! Даже не догадайся я, что все обернется трагедией, я бы не трогал Частицу хотя бы из разумной предосторожности.       Но я был ослеплен своим успехом, опьянен жаждой действия. Куда уж мне остановиться и подумать! Молодость тем и притягательна, что в голове свищет ветер. Наверное, в том плавании я и перешагнул черту, разделявшую юность и зрелость. Я начал думать над тем, что я совершаю. Жаль, что это далось мне такой дорогой ценой.       Но взрослый ли или юный, человеческая природа такова, что он не состоит из одного только холодного ума. У него есть сердце, и мое изнывало от боли. В попытке облегчить ее, я пришел к неожиданному для себя вопросу: почему эту трагедию не предотвратил тот, кто должен быть мудрейшим из нас — Наставник нашего Братства?       Пока я плыл, в моей голове постоянно звучал этот вопрос. И утром, и вечером, хотя я не мог различать времена суток, лежа в глухой коморке где-то на корме. Все превратилось в один затяжной день, наполненный пьянством и сном. От алкоголя тянуло спать, но и спать я начал бояться. В объятиях Морфея я шел по улицам Лиссабона и ко мне протягивали руки дети, худые как скелеты, с кожей, горящей как сухая солома. Они открывали рты, и мои уши заполняли мольбы и возгласы: «За что ты нас так?», «Мы хотели жить, не хотели умирать!». Что я мог ответить мертвым?       Едва «Ласточка» причалила к берегу, я побежал в особняк Дэвенпортов.       — Ну что, какой город мне уничтожить теперь? — завопил я, ворвавшись в кабинет к Наставнику. — В Португалии было то же, что на Гаити! Чертово землетрясение! Ахиллес, ты понимаешь, что погибли тысячи?       — Что? — воскликнул он и я не безе удовольствия отметил, как удивленно вытянулось его лицо. — Шэй, о чем ты говоришь?       — О том, что я нашел проклятую Частицу Эдема. И Лиссабон развалился на куски, едва я взял ее в руки. Совсем как Гаити до того!       Мои чувства лопнули как гнойный нарыв. Желчь, злоба и обида брызнули на все вокруг. Нет, мне не было стыдно, что я посмел так обращаться с моим дорогим учителем. Вряд ли ему было стыдно, что из-за него мои руки запятнала кровь невинных. Речь ведь о сотнях жизней. Сотнях людей, у которых были друзья, любимые, семья, планы, мечты. Это важнее наших отношений с Ахиллесом.       Хорошо было бы, пойми он меня. Не случившееся, такое, я думаю, уразуметь можно только если наблюдать самому. Я бы хотел, чтобы он понял мою боль, мой стыд, мою вину. Но старый дурак только качал головой, да приговаривал, что этого не может быть. Что я брежу.       — Брежу?!       — Шэй, — вмешалась Хоуп, — это попросту невозможно!       Я не заметил ее присутствия.       — Невозможно, да?       Я едва удержался от смеха. Братство свято верило в истории о Частицах Эдема. Целые дни моей юности проходили в рассказах о том, как же эти игрушки важны. Какая могучая в них сосредоточена сила! А теперь мне заявляют, что невозможно с их помощью уничтожить город. Я едва сдержался, чтобы не ударить Хоуп.       — Невозможно! — продолжила настаивать она. Ее глаза горели огнем, губы были плотно сжаты. А костяшки пальцем побелели: так сильно она сжимала кулаки. Сейчас мне ее жаль. Нелегко сражаться за ложную правду!       — Возможно, — ответил я, — особенно если здесь замешаны игрушки Предтеч. Ты же видела Шкатулку, Хоуп. Если какой-то деревянный ящик способен тебе показать картинку в воздухе, если ты помнишь рассказы о том, как Альтаир Яблоком подчинял себе умы людей, то почему бы тебе не поверить, что другое такое же устройство способно уничтожить город? Только не говори, что ты никогда не думала о том, что эти Артефакты способны на что-то большее! Ты же не настолько глупая!       — Как ты смеешь?! — прорычала Хоуп, но я тут же заткнул ей пасть пощечиной.       Она упала на пол. Краткий миг она смотрела на меня исподлобья, держась за покрасневшую щеку. Она не плакала, нет. Хоуп прошла великолепную выучку. Она была ассасином. Асассины не показывают слабостей перед… врагами. Должно быть, это была еще одна черта, которую переступать не следовало. Но я был зол, что мне не верят. А впрочем… к черту, это ведь всего лишь оправдание! Истина в том, что я ударил ее не поэтому. И даже не потому, что она защищала Ахиллеса и его упадническое Братство. Самая умная женщина, которую я знал, отказалась меня поддержать. Да что скрывать, я любил ее. И больше всего хотел ее поддержки. Оказаться с ней на одной стороне. Но у нее были другие приоритеты. Это ранило меня.       Распахнулась дверь. В комнату вбежал Лиам.       — Что здесь происходит? Хватит!       Я даже не обратил на него внимания.       — Защищаешь его, Хоуп? — взревел я, нависнув над ней. — Вдумайся, Ахиллес отправил меня в Храм, как Макандаль своего ученика на Гаити. После этого на Гаити случилась катастрофа. И сейчас Ахиллес отправил меня в такой же Храм! Он не мог не знать, к чему это приведет, здесь же истина на поверхности! Вы что, возомнили себя богами? Что молчите, решаете, какой город разрушить дальше?       — Выведи его. — бросил Ахиллес Лиаму, едва смог восстановить самообладание.       Лиам схватил меня за плащ, заломил руку за спину, толкнул в сторону двери. Я попытался вернуться, но он закрыл за нами дверь.       — Шэй, я понятия не имею, что произошло…       — Это я знаю. Имел бы ты понятия, даже не посмел бы меня останавливать!       — Шэй, — серьезно сказал Лиам, — что бы не случилось, мы можем мирно все обсудить. Ни к чему кричать и бесноваться.       — Да как ты не понимаешь?! Я не могу молчать. Я убил сотни простых людей из-за ошибки Ахиллеса!       Лиам поджал губы, спустился со мной по лестнице и вытолкал меня из особняка с черного хода, прямо под летящий снег. Он огляделся, настороженный как зверь. Тогда я не понял этого, не уделил этому внимания. Сейчас же мне очевидно, что он пытался скрыть провал Ахиллеса от других ассасинов. Еще ни в чем не разобравшись, он встал на защиту Братства как религиозный фанатик, кидающийся на людей за мнимые оскорбления его бога.       — Шэй, — он как змея прошипел мое имя, — не ори так! Прежде чем визжать, надо все спокойно обсудить с Ахиллесом. Остановись пока еще хоть кто-то не в курсе, как ты кучу человек убил!       — Да ты что несешь? Тебя волнует, услышит ли кто-то из наших об этом? А я тебя не волную, Лиам? А мое состояние? А грех на моей душе? Кровь на моих руках?       — Кровь криком не смоешь! Прекрати, Шэй! Ошибся? Это не повод устраивать сцены!       — Я не ошибался, — сказал я так спокойно, как только умел. Но голос мой все равно дрожал от злости. — Это Ахиллес отправил меня туда. Из-за него я убил столько людей. Это была ошибка, Лиам. Причем, его, не моя. Ошибки наставников, лидеров, учителей — они всегда обходятся дороже. Но заплатил за это как раз я.       — Ахиллес вряд ли в чем-то ошибался, Шэй. Скорее уж ошибся ты, струсил, и поэтому пытаешься свалить вину на Наставника. Сам вспомни. Он постоянно сидит у себя в кабинете. Записывает, подсчитывает, собирает данные о Частицах Эдема. Пишет письма, и принимает послания от других филиалов Братства. Да ты хоть понимаешь, что правду о произошедшем на Гаити знал только наш узкий круг? Хоуп, Кесеговаасе, мы двое и Шевалье. Все! Ахиллес подпустил тебя к себе, и вот так ты ему отплатил?       — Если он постоянно читает и подсчитывает, что же он не понял, что Частицы Эдема опасно трогать? — воскликнул я. — Это разнесло город и убило людей!       — Нет, Шэй! — тут уж не утерпел Лиам. Он встал нос к носу со мной, почти что испепеляя меня взглядом. — Если ты знал, что там случилось на Гаити, то какого черта не предупредил катастрофу в Лиссабоне? А?! Не трогал бы тогда Частицу, и Ахиллес тут не при чем!       — Конечно, теперь ты выгораживаешь его! Да, Лиам, правильно рассуждаешь. Виноват я. Не Ахиллес. Сразу видно, он вырастил себе хорошего цепного песика.       — Шэй!       Я понимал, что говорить такое было несправедливо и неуместно. Но что я мог с собой поделать? Внутри меня прорвало плотину и ненависть, зависть, негодование потекли бурным потоком.       — Да, все так. Знаешь, теперь я понимаю, почему Ахиллес всегда держал тебя ближе к себе, чем меня. Вы очень похожи. Из тебя когда-нибудь получится чудесный Наставник для этого ублюдочного Братства. Искусством увиливать от ответственности и правды ты овладел в совершенстве!       — Шэй… — поморщился Лиам.       Весь его запал иссяк, и он казался очень старым, очень уставшим. Грубое лицо, будто высеченное из куска базальта, как-то некрасиво потемнело, осунулось, черты лица утратили живость. Лиам охладел ко мне почти мгновенно. Я закусил язык, но было уже поздно. Мой друг, вернее, мой бывший друг, поднял ладонь, призывая меня к молчанию:       — Я не обращу внимания на твои слова, и не отлуплю тебя по твоей наглой роже, хотя ты этого заслуживаешь, Шэй. Я давно видел, что ты завидуешь мне. Так вот, моей вины нет в том, что Наставник держал меня ближе к себе. Нет, не перебивай, позволь я закончу. Он занимался со мной историей и философией отдельно. И, действительно, тут ты не ошибся, готовил в преемники. Меня, а не тебя. Я говорил с ним на этот счет. Как так? Ведь я считал более достойным именно тебя. И он обратил мое внимание на то, чего я прежде в тебе не замечал. Ты слишком амбициозен, Шэй. Но там где Ахиллес увидел недостаток, я нашел только повод для восхищения. Имея такие амбиции, такую ненасытную жажду действовать, быть услышанным, признанным, ты ни разу не заикнулся о своем недовольстве. Поэтому-то я так восхищался тобой, Шэй. Думал, сдерживаешься ради меня. Понимаешь, что Братство — единственное, что у меня осталось, и как я счастлив, что меня пророчат в будущие Наставники. Думал, что ты тоже считаешь меня своим другом. Теперь я вижу, что ошибался.       — Ты зацепился в моих словах абсолютно не за то…       — А за что надо цепляться? — изогнул бровь Лиам. — За ошибки Ахиллеса? А разве у нас не поощряется свобода воли? Разве Ахиллес не учил тебя думать своей головой? Ты относишься к Наставнику как к человеку без права на ошибку. Но Братство — это коллектив людей, в котором мнение каждого ценно. Каждый может увидеть что-то, что ускользнет от остальных. Если ты считал, что трогать Частицу Эдема — опасно, то зачем это сделал? А если не додумался до этого сам, то как смеешь требовать этого от других?       От злости я прокусил губу.       — А знаешь что, пошел к черту! — буркнул я.       — Сам иди. — так же грубо ответил Лиам.       Он кликнул пару ассасинов и велел им проводить меня до дороги, наказав мне, чтобы я проваливал в Нью-Йорк и остановился на постоялом дворе. Сегодня меня не желали принимать в особняке. Я решил, что раз так, то пусть они сами убираются к дьяволу. Ассасины довели меня до границ Ахиллесовых угодий и отпустили, а я побрел в направлении города.       Был свежий зимний вечер. Холодно не было, так как не дул ветер. Дорога была ярко освещена луной и звездами. Было светло и спокойно. Я побрел вперед, но уже через четверть часа остановился и привалился к дереву. Мало-помалу я успокаивался, и тогда у меня прояснилось сознание. Я стал вырисовывать план, замысел, изменивший навсегда мою жизнь. А заключался он в том, чтобы выкрасть Манускрипт и Шкатулку из особняка Ахиллеса. Не могу сказать, что я примирился с тем, что произошло. Нет, по-прежнему у меня холодело на сердце при мысли о Лиссабоне, но сейчас было важнее не допустить повторения этой же истории в другом месте. Я помнил, что когда Шкатулка показала нам с Хоуп земной шар, там было множество других отмеченных точек кроме Лиссабона. Значит, Храмов Эдема было множество по всему миру. От одной только мысли об этом у меня вставали дыбом волосы. Ахиллес снова полезет к этим Частицам, снова пошлет своего ученика. И города будут падать, окруженные огнем и пылью. Следовало забрать Манускрипт и Шкатулку, чтобы лишить его этой возможности. Сокрыть эти дьявольские вещи, спрятать их ото всех, похоронить так глубоко, чтобы никто никогда их уже не нашел. Может, это хоть немного искупит мою вину? На полное прощение я и не надеялся. Знал, никогда не смогу себя простить.       Я медленно повернулся обратно и побрел к особняку. Незадолго до того, как показались ворота, я свернул в лес и пошел дальше уже по колено в снегу. С одной стороны участка деревья уж очень близко подбирался к стенам дома, туда-то я и держал путь. Пришлось сделать крюк и потратить около получаса, но тем было даже лучше. К тому времени, когда я достиг нужного места, большинство окон особняка уже погасли. Оставалось подождать еще чуть-чуть и можно будет проникнуть внутрь.       Лиам зря думал, что я отступлюсь. Ахиллесу доверять нельзя. Он не должен найти еще один Храм Предтеч. Мне плевать, что он мой Наставник и что он потерял семью. Он безумен. Помню, с каким спокойствием тогда я воспринял эту мысль. С мрачной отрешенностью, словно узнал весть, о которой давно подозревал.       Еще около часа я ждал пока, наконец, последнее окно в доме не погасло. Выждав для верности еще полчаса, я двинулся к дому. Залезть по стене было несложно, в этом мне помогла труба водостока. Просунуть клинок между ставен и приподнять щеколду — тоже труда не составило. Я осторожно открыл окно, впустив внутрь немного прохладного ветра, разыгравшегося ближе к ночи. Заколыхались занавески. Я кожей ощутил тепло дома, запертое в комнате, и аккуратно сошел на пол. То был кабинет Ахиллеса, ведь я наизусть помнил, куда выходят его окна. Рядом с окном стоял стол — большая угловатая тень в лунном свете, мало-помалу засыпаемая снегом. Я снова воспользовался скрытым клинком, чтобы взломать замок выдвижного ящика. Как я и ожидал, Ахиллес не изменял своим привычкам, и по-прежнему все ценное хранил там. Я понял это по звуку, с которым выдвинулся ящик. В его недрах что-то лежало.       Я выдохнул. Теперь пути назад не было. Мои пальцы нащупали Манускрипт. Но только его одного. Я рывком выдвинул ящик, но он был пуст. Мое сердце сжалось от ужаса. Шкатулка была в другом месте!       — Я рассчитывал, что ты будешь умнее, Шэй.       Я мигом обернулся, готовый к бою, но все равно застигнутый врасплох. Если бы Наставник хотел меня убить, то с легкостью бы это сделал. И как я только не услышал его шагов? Мое сердце забилось пуще прежнего, в висках как колокола застучала кровь. Но я сказал как можно более спокойно:       — Ахиллес, пойми, у меня нет выбора. Это мой долг.       — Что за вздор, глупый мальчишка? — раздраженно воскликнул он. — Твой долг — красть у братьев? Предать меня?       — Нет. Но кто-то должен защитить людей. От игрушек Предтеч. От тамплиеров. И от ассасинов. От тебя, в конце концов.       — Защитить? — голос Ахиллеса громыхнул как гром. — Ты не понимаешь, что творишь! В этом Манускрипте будущее всего континента, а может, и всего мира! Оставить его у нас — самый верный путь, чтобы защитить мир!       — Возможно. Но у нас нет права быть хозяевами мира. А именно такую власть дает обладание Манускриптом. Как я могу быть уверен, что ты не используешь его во зло? Что не решишься стереть города с лица земли, если заподозришь в них тамплиерскую заразу? ЧТо не сделаешь этого по роковой случайности?       — Я не имею привычки палить из пушки по воробьям, и не стану уничтожать города из-за горстки тамплиеров! А кроме того, я принимаю на себя всю ответственность за любые действия с Частицами Эдема!       — Принимаешь ответственность? А за что именно? За погибших людей и разрушенные города? И в чем твоя ответственность выражается, Ахиллес? Я их убил. Я. Их кровь на мне. И не нужно мне врать, что ты не в постели потому, что тебя терзает совесть! Если честно, то… я тебя уже не виню. Лиам мне сказал, что если я не предотвратил катастрофу, не додумался до этого… то зачем ждать этого от тебя?       — Твоя дерзость переходит все границы! — завопил Ахиллес. Вторя его крику, внизу раздалась канонада распахивающихся дверей. — Я не позволю уничтожить дело всей нашей жизни! — выкрикнул Ахиллес и пошел в атаку.       Мой учитель налетел на меня как ураган, быстрый и ловкий не по годам. Я привык думать о нем как о старике, каким он был душевно, а не физически, и поплатился за это первой кровью. Одним ударом кулака Ахиллес рассек мне губу. Я отлетел к окну и пробил его головой. Стекла унеслись в разгорающийся на улице буран. Ахиллес не дал мне передышки, схватил меня в охапку и кинул на пол. Я еле успел сунуть Манускрипт под плащ, подобраться для обороны и ударом ноги сбить Наставника с ног. Это дало мне немного времени, чтобы встать.       Я посмотрел на Ахиллеса. Тот ударился носом об пол, из ноздрей потекла кровь. Я ощутил слабый укол совести. Я хотел было подойти, протянуть ему руку… Но я слышал топот ног на лестнице и понимал, что вот-вот меня обнаружат. Я разбежался и выпрыгнул в разбитое окно. Краткий миг полета. Я вспомнил, как прыгал в воду, спасаясь из поместья Вашингтона. И как убегал из пылающего Лиссабона. И как тогда привычный мне мир снова рушился на части.       — Ассасины! — кричал позади Ахиллес, — Вперед, за ним!       Он созывал всех. Времени было мало. Приходилось поспешить. Но я и без того продирался по колено в снегу. Я и не думал, что скрываться будет так тяжело. Я не знал, где мои преследователи, насколько они отстают, сколько метров нас разделяет. Но я точно знал, что ассасины бегут за мной неотступно. Может быть, я даже их слышал бы, если бы шум крови в ушах не заглушал весь мир вокруг меня.       Острые ветви хлестали меня по груди, спине, лицу. Я петлял между деревьев, пригибался. Но все равно влетал в оледенелые, мертвые кусты, все равно бился плечами о стволы деревьев. Я думал о себе как о ловком и опытном убийце. Я умел двигаться бесшумно и быстро одновременно. Но в тот момент я будто снова стал маленьким мальчиком, бегущим по улицам, чтобы справиться с болью утраты отца. В каком-то смысле, я снова переживал это. Образ человека, заменившего мне отца, образ Ахиллеса разбился на осколки и рассыпался в пыль буквально перед моими глазами. И я снова остался один. И убегал, совсем как тогда.       Кажется, несколько раз в меня даже стреляли. Я видел взметнувшиеся щепки, выбитые из деревьев пулей, но не уверен, так ли это. У страха очень велики глаза. Главное, мне удавалось опережать ассасинов весь участок пути в лесу. Но когда я вышел на опушку и побежал к морю, ситуация резко переменилась. Лес пролегал по правую руку, а по левую высилась гряда утесов. Я бежал, получается, в низине. И сверху меня быстро заметили ассасинские патрули. Они посыпались в снег, крича мне проклятия и приказывая остановиться. А из-под сени леса с другой стороны выбежали мои преследователи.       Мне кричал Лиам. Кричала Хоуп. Я даже слышал противный голос Шевалье. Но я не остановился. Я бежал так, будто от этого зависела моя жизнь. Хотя, судя по всему, так и было. Патрульные обнажили сабли и пытались налететь на меня с ними, пронзить на ходу. Я просто уворачивался, кружился в снегу и бил их кулаками, опрокидывая в снег. Все-таки, я был учеником самого Ахиллеса, полноценным ассасином, выполняющим задания по выслеживанию и убийству. Моя выучка была на несколько голов выше умений этих подмастерий. Настоящего убийцу в караул не пошлют. Это грязная работа для неумех и новичков. Справиться с ними было не трудно. Разве что каждая группка немного меня замедляла. Я это определял по звуку: зычный голос Лиама звучал все ближе.       Мне пришлось свернуть в сторону, чтобы разминуться с большим отрядом ассасинов. Они предусмотрительно отрезали путь к «Морриган», мирно стоявшей в доках рядом с «Ласточкой». Они погнали меня на утес, глубоко вдающийся в море. Это походило на тактику загонщиков при охоте на крупных животных. Их гонят на место, из которого нет выхода. И убивают. Без жалости, без сожалений, воспользовавшись численным и тактическим преимуществом. Но я тоже был охотником. И я не собирался безропотно умирать.       Мой путь закончился на самом краю обрыва.       — Хватит! — торжествующе завопил Шевалье.       Я обернулся. Чахоточный ублюдок впервые на моей памяти приобрел в лице хоть какие-то краски. У него порозовели скулы, блестели глаза. Он тяжело дышал. Да, охота возбуждает, особенно охота на злейшего врага. Я его понимаю.       — Верни что украл, Шэй. — приказала Хоуп. Она была в своем легком платье, чью юбку заблаговременно оторвала для удобства погони. Если ей и было холодно, то она умело это скрывала. Я посмотрел в ее суровые глаза и впервые осознал, что она больше не имеет надо мной власти.       — Я не могу, Хоуп. — честно признался я. — Иначе история повторится. Опять будет смерть и разруха. Представляешь ли ты, сколько умерло на Гаити и в Лиссабоне? Чертовски много, Хоуп, чертовски много…       Я попятился, оборачиваясь и смотря на своих бывших товарищей через плечо. Лиам, Хоуп, Шевалье. Их было всего трое. Остальные ассасины толпились сзади. И нигде я не мог заметить Ахиллеса. Не захотел смотреть на мою казнь?       — И мне не зазорно умереть, чтобы предотвратить дальнейшие смерти. — мой голос предательски дрогнул. Говорить об этом было горько, а еще горше то, что я говорил правду. — Какая разница для мира? Еще одного погибшего не заметят…       Я приготовился к самоубийственному прыжку. Если умереть, то только в воде, чтобы Манускрипт утянуло на дно морское. Лучше так, чем умереть от пули бывших друзей. Это бы было слишком унизительно. Но за долю секунды до того, как мои ноги оторвались бы от земли, мое плечо внезапно ожгло болью. Кто-то все-таки успел всадить в меня пулю. Я рванулся вперед, а камни под моими сапогами полетели вниз. Прыжка не вышло. Потерявший равновесие, лишенный опоры, агонизирующий от жгучей боли, я сорвался вниз. На мгновение у меня перехватило дыхание. Я летел вниз головой. Черная стена воды приближалась. Я до сих пор не понимаю, что произошло в тот последний момент. Ко мне будто вернулись силы. Всего на миг, всего на секунду. Я рванулся, как разжавшаяся пружина. Я вывернулся, перекувырнулся и ногами пробил поверхность воды.       Моей последней мыслью было: «Выжил, все таки выжил…»       А затем над моим лицом сомкнулись холодные воды, и весь мир погрузился в темноту.